деревца.
— Знаешь, Виктор, как приятно вырастить дерево. Оно — живое твое дело.
Любовь не принесла Анастасии Васильевне покоя. Стрешнев получал от жены письма и писал ей, будто ничего не изменилось в его жизни. Соседки — жены военнослужащих, эвакуированные в глубокий тыл из прифронтовых районов страны, знали от полковых товарищей Стрешнева, что его жена где-то в Чкалове, и осуждали Анастасию Васильевну в глаза и за глаза. Из гордости она не жаловалась Виктору. Но разве он сам не понимает ее положения? Он все понимает, видит и молчит. Стрешнев все чаще заговаривал о возможности отъезда на фронт. В ожидании его отъезда, в надеждах и сомнениях шло время.
В жизни ее произошло новое событие. Она почувствовала себя матерью. Виктор обрадовался, просил ее быть осторожной, беречь себя. Она ждала, что теперь он заговорит более определенно об их отношениях, но он по-прежнему молчал. Она заговорила первая.
— Виктор, ты должен написать жене. Так будет честнее. Или сказать мне все прямо. Я должна знать, что ты думаешь обо мне, о моей судьбе. Пойми, меня страшит неопределенность… Ты уедешь, а я останусь с ребенком. Нужно все решить теперь, Виктор. Я хочу, чтобы ты меня правильно понял, почему я требую ясности в твоих отношениях ко мне и к жене.
Стрешнев ответил после долгого молчания.
— Ты знаешь, я люблю тебя, но писать жене обо всем я не могу. Сейчас не могу. Зачем причинять ей страдания прежде времени? Скоро я уеду на фронт. Ты сама понимаешь, что такое война. Останусь жив, после войны все решим, ну, а если убьют… решать будет нечего.
Он не понимал, или не хотел понять, как глубоко она была оскорблена.
Полк Стрешнева перевели в соседний город Черногорск. В субботу он приехал за ней. Она сказала, что не поедет к нему.
Она похудела, подурнела. Он мягко упрекнул ее, что она его не любит и уехал обратно один. Анастасия Васильевна проплакала всю ночь, а утром сама приехала к нему. Они бродили по тихому городку, и каждый боялся начать разговор на тему, трудную для обоих. Так они и не поговорили. А вечером он посадил ее на обратный поезд.
Чтобы отвлечься от тяжелых дум, она особенно старательно занималась огородом, убирала картофель, носила тяжелые ведра в подвал. Сказались и волнения последних недель… Ночью соседка вызвала скорую помощь.
Как оскорбительны были четыре дня, проведенные в маленькой деревянной больнице. Сколько она передумала, лежа на застиранных простынях! Виктор не знает, как тяжело у нее на душе. Словно окунулась во что-то мерзкое, липкое и не может отмыть себя. Что принесла ей любовь к Стрешневу, кроме обиды и унижения? Почему она не может отбросить его от себя, отвернуться, пройти мимо? Где ее гордость, ее самолюбие? Ведь он ничего не обещает ей прочного, верного в отношениях. Он откладывает все «на потом». Что он надумает «потом»? Одному ему известно. Он хотел от нее ребенка, как память о нем, если его убьют на войне. Странные желания. Он думает о ребенке, о ее будущем, а говорит о памяти. Что это такое?
Она встала с кровати и побрела к окну. Улица с невысокими домами уходила в степь. За серым неуклюжим элеватором темнел лес. Глухая сибирская тайга. Вот он, глубокий тыл. А там, далеко на западе, идут бои, решается судьба Родины. Куда забросит военная судьба Виктора? Останется ли он жив? Завтра она выйдет из больницы. Что она ему скажет?
Анастасия Васильевна горько сожалела о случившемся. Но Стрешнев не поверил ей.
— Ты сама избавилась от ребенка. Ты хотела быть свободной!
Он не дал ей сказать хотя бы слово, наговорил кучу дерзостей и ушел взбешенный, не попрощавшись.
Горестные раздумья не оставляли Анастасию Васильевну. Если он любит ее, то почему не понимает, не верит, как ей тяжело.
И все-таки она ждала его каждую минуту — вот он придет в рассеет ее сомнения, утешит в горе.
Через две недели Стрешнев приехал к ней попрощаться. Его полк отправлялся на фронт. Он был спокоен, ласков с ней, немного грустен и держал себя так, будто никакой размолвки не было, но во всем его поведении чувствовалась скрытая фальшь.
Анастасия Васильевна пошла проводить его на вокзал, а когда поезд скрылся, она села на скамейку в привокзальном скверике и дала волю слезам.
Из Новосибирска от него пришла коротенькая открытка. Он сообщал, что едет дальше на запад. Вся жизнь ее сосредоточилась на работе и ожидании писем. И так целый год, долгий год неизвестности. Наконец, пришло письмо с фронта. Оно было дружеским, без напоминания о прошлом, без упреков и обещаний.
Она написала, что любит, беспокоится, что скоро уедет в Ленинград и просит не забывать ее.
Ответа не было.
В конце сорок четвертого года Анастасия Васильевна уехала из Сибири со смешанным чувством грусти о прошлом и надеждами на будущее.
Прошло еще два года. Война кончилась. Фронтовой адрес Стрешнева утратил свое значение. На ее запрос из Москвы ответили: «В списках убитых не числится». Значит, он жив, он просто забыл о ней, не хочет писать.
И снова пролетел год.
Вдруг неожиданно она получила письмо от Стрешнева: «Если вы меня помните, напишите, как вы живете? Какие перемены произошли в вашей жизни? Прошло столько лет…» В письме Стрешнев писал о своем одиночестве. Одинок? Что случилось? И он вспомнил о ней!
Его телеграмма взволновала Анастасию Васильевну. Он едет к ней! Она не помнила, как доехала до вокзала, как дождалась поезда.
— О, как он изменился! Нет, нет, не постарел, а возмужал. Не выпуская его руки из своих, она с нежностью всматривалась в каждую черточку его лица. Стрешнев улыбался ей прежней улыбкой.
Дома она обняла его, плача от счастья.
— Я так ждала тебя, так ждала…
— Да, Асенька, вот мы и увиделись. Сколько пережито за эти годы.
Стрешнев сел в кресло, закурил, начал рассказывать о себе: воевал, был ранен, побывал за границей. Говорил много, и ни слона об их любви, будто ничего не было, кроме хорошего знакомства.
Анастасия Васильевна слушала с молчаливым удивлением. Боль и обида вытеснили радость из сердца. Зачем же он приехал?
— Здесь, в Ленинграде, Асенька, у меня неприятное цело.
Стрешнев сузил глаза, лицо его стало колючим. Он приехал разводиться с женой. Да, жена в Ленинграде, живет у сестры. Как он был слеп, доверяя ей столько лет! Она его обманывала. Он нашел в ее столе письма. Конечно, не его письма.
— Вот и верь вам,
