5
— Давай сменю! — сказал Котенку Эдька.
— Не имею права доверять тебе управление, — Макар Евграфович не отрывал глаз от дороги. — Ты теперь для меня просто пассажир. Вот и вся твоя обязанность. Гляди в окно да плюй в небо.
— Дело твое.
Вот и решилось все. В кармане куртки бумага за подписью Коленькова, которую надо передать в отдел кадров, за спинкой сиденья втиснут чемодан, где сложены все его пожитки. Робу сдаст в экспедиции — вот и все заботы. Расчет тоже получит на месте, а в кармане — двести шестьдесят рублей из наличности.
Развязка, как считал Эдька, затянулась. Собрание прошло в первый же день, и была на нем яркая речь Коленькова, короткое мнение теть Лиды и сбивчивые объяснения Саввы. Потом состоялся плач Катюши, и на этом все кончилось, потому что Котенок отказался от слова, и Коленьков ушел писать бумагу в экспедицию. Эдька-то знал, что все было предопределено заранее и ему нужен был лишь повод.
Вот так все и вышло. Вертолет не прислали, потому что сильные ветры дули эти три дня. Вчера вечером Коленьков вызвал к себе Макара и велел ему собираться в экспедицию. На базе давно уже лежал кардан для бывшего Эдькиного трактора, и вот теперь наступил день, когда Коленьков решил его забрать. А скорее всего, ему надо было побыстрее убрать Эдьку. А ну завтра он вздумает еще куда-нибудь прогуляться?
И с рассветом двинулись они с Котенком. Макар Евграфович ворчал, глядя на небо, которое теперь совсем придвинулось к земле и гоняло серые облака по самым верхушкам деревьев. Пытался он доказать Коленькову, что не принял еще от Эдьки трактор по всем положенным правилам, но Виктор Андреевич не любил, когда ему перечили, чуток повысил голос, и Котенок скис, забормотал что-то про свою приверженность к порядку и заведенным срокам: кому могло быть не понятно, что в такую погодку да в бездорожье ковылять по тайге не самое лучшее, что можно было придумать.
Так и порешили. С теть Лидой Эдька больше не хотел разговаривать. И совсем не потому, что был обижен на нее за вспышку. Нет. Просто теперь он был уверен, что она мыслит категориями Коленькова. После собрания он почти не выходил из палатки, разговаривая только с Котенком и Катюшей, а вечерами жег костер с Саввой, и это было самым лучшим временем дня.
Дорога, по словам Макара Евграфовича, предстояла не столько трудная, сколько колготная. Ночевка — в старой охотничьей избушке. К концу второго дня пути Котенок предполагал добраться до экспедиции. Одно смущало Макара Евграфовича — необходимость дважды перебраться через ручей Безымянный, а этот ручеек Эдька знал: не всякая река в центральной зоне сравнится с ним по ширине, а уж характера был он, прямо скажем, премерзкого. Течение быстрое, воды много, да и температуры сейчас не те. Уповал Котенок на знакомые броды, однако что-то его все ж волновало, потому что то и дело поглядывал на часы и головой сокрушенно мотал.
Пообедали прямо в кабине. Теть Надя выдала провианту щедро. Даже колбасы по два килограмма на нос, не считая такой же порции в «энзэ». Сухарей насушила, потому что Котенок терпеть не мог галет. По две литровых банки консервированного персикового компота досталось. Эдька на первом же привале распечатал банку и съел компот. Угощал Котенка, только Макар пошевелил раскидистыми рыжими бровями и отказался.
Удивлялся Эдька чутью Котенка. Дороги-то нет. Где увалом, где лощиной, где подмерзшим болотцем пробирались. Иной раз старой вырубкой, подминая под гусеницами молодняк, а большую часть пути двигались вдоль каких-то ручейков и петляли неимоверно. Проскакивал Макар прямо по звериным тропам, и трактор в его руках был не многотонной махиной, а самой что ни на есть игрушкой. Эдьке то и дело хотелось высказать свое восхищение, но лицо у Котенка было каменным и не предрасполагало к восторгам.
Уже начинало темнеть, когда выбрались к первому броду. На той стороне речки, в лощине, под кронами разлапистых деревьев, виднелась крыша бревенчатого домика. Макар остановил машину у самой воды, полез на землю, долго стаптывал подмытый берег, задумчиво глядел, как вода с ревом уносила клочья прошлогодней травы, черные коряги, как бурлила на перекате. Эдька не хотел вылезать из кабины и смотрел, как Макар суетливо полез в заросли ольхи, выломал ветку, сноровисто обтесал ее маленьким топориком. Потом сунул в воду подальше от берега. Ветка ушла почти наполовину в темные струи, и Котенок заругался длинно и замысловато и вновь помчался вдоль берега, не упуская взглядом перекат, где вода ворочала немалые булыжники, сбрасывая их с гребня в глубину и накатывая на те же места новые. Наконец он пришел к машине, крякнув, полез в кабину и снова засмалил вонючую сигарету.
— Видишь? — спросил он у Эдьки, показывая на белый бурун, бесновавшийся посередине реки. — Тут гребень… Три метра ширина. Справа обрыв. Завсегда тут метр, не боле, глубины. А зараз дожди, видать, прошли. Полтора метра у берега. По завязку. Если чуток больше, винтом воду захватит — и мотору хана. Что будем делать?
Да, проблема. Эдьке хотелось съязвить по поводу дня молчания, однако не стал этого делать: не та обстановка. Дело действительно припахивало дымом: ночь на носу и избушка вот она, а там и дровишки, и ночлег в божеских условиях, и ужин как надо. Да вот проклятый «ручеек» мешает — сорок, а то и пятьдесят метров беснующейся воды.
— Жилье далеко?
Котенок махнул рукой, — дескать, по делу говори, а не о каких-то несбыточных идеях, потом глянул на Эдьку:
— За ручьем верстах в десяти лесопункт был. Года два там не приходилось бывать, может, еще на месте? Они сплавом занимались. Рубили, а потом гнали дерево по реке. А кроме них, никого… До экспедиции теперь. Тут верст двадцать шесть напрямки.
Помолчали, и вдруг Котенок взялся за рычаги:
— Ну что, попробуем? А? Ночь неохота торчать здесь. Вот прицеп бы не занесло.
— Оставь его здесь… Завтра, в случае чего, заберем.
— Начальник душу вывернет. А-а-а, черт с ним. Ну-ка помоги.
Они дружно отцепили тележку, Котенок притащил две коряги, подложил под колеса.
— Пропадай моя телега, все четыре колеса! — закричал он, словно подбадривал себя, и рванул трактор в воду. Правда, на самой кромке берега вдруг ударило по тормозам, да так, что машина осела набок от неожиданного рывка, и сказал Эдьке озабоченным голосом:
— Слухай меня… Ежли что, барахло не бери. Никуда не денется. Ты давай сумку мою потроши… Колбасу за пазуху, сухари тоже. Спички в шапку и завяжи снизу. А главное — ракетницу с патронами не забудь. Патроны бы тоже сохранить. Десяток красных возьми. Вот тут, в мешочке. Гляди на ободок. Вот так. Ежли в воду попадем, норови на ноги стать. Собьет коли — конец сразу. Не встанешь. Понял меня?
— Понял, — сказал Эдька и удивился тому, что голос у него совершенно незнакомый, чужой, будто слово это произнес не он, а кто-то еще, произнес неуверенно и робко, почти с дрожью.
А пальцы судорожно шарили в мешочке с ракетами и укладывали их в карман, а правой рукой он почему-то пытался открыть дверцу, и ему страшно было стыдно за этот жест перед Котенком, который запихивал в карманы куски колбасы, на ходу ломая ее.
Приборы на щитке мерцали в наступившей темноте, а лучи света от фар упирались в стремительные спирали струй. Эдьке казалось, что грохот воды стал еще более громким и угрожающим, будто поток, сотрясая тихую тайгу, грозился всем, кто решится встать на его пути.
— Может, тут заночуем? — спросил Эдька.
— Попробуем проскочить.
Трактор тяжело плюхнулся в воду и сразу же Котенок судорожно задвигал рычагами. Вода ворвалась в кабину, и Эдька почувствовал ее стремительное движение. Многотонная тяжесть машины пока что ломила силу, набросившуюся на нее, однако движение вперед было таким медленным, что казалось, металл не выдержит этого напора, порвется — и тогда… Котенок рвал рычаги и кричал что-то яростное и злое, а лучи фар плясали по бурунам впереди, и эти буруны были уже чуть наискосок, и Эдька телом своим чувствовал, как металл гусениц скрежещет о полированное каменное дно, и сейчас он совершенно ясно представлял себе, что эти тяжелые удары в борта кабины не волны наносят, а камни и коряги, что гусеницам невозможно зацепиться за гладкое дно и что трактор держится на месте только силой своей тяжести, а при движении его сбивает в сторону. И он закричал об этом Котенку, но тот видел впереди только пенные взрывы и ничего не слышал в этом всесокрушающем реве, и Эдька замолк, потому что сам понял: Макар удерживает машину влево. Молнией промелькнула мысль, что вовремя они избавились от прицепа, что если б не додумались, то было бы намного хуже. Теперь свет фар доставал уже до противоположного берега и высвечивал пологий глинистый скат со старой тракторной колеей. И рядом, совсем рядом уже был спасительный лес на той стороне, а чуть поодаль от него избушка. Там тепло и сухо.
