— Неужели не ясно? — спросил в свою очередь Жогин. — Я повторяю то, что говорил уже в докладе. Первый батальон еще до приезда Мельникова был у нас лучшим. Поэтому считаю приписывать Мельникову чужие достижения неправильно.
— Это как собрание решит, — сказал председательствующий.
— Мне лучше знать, — обрезал его Жогин. — Я командир полка.
Однако собрание не согласилось с Жогиным. При голосовании только его рука одиноко поднялась в просторном зале. Хотел поддержать полковника Сердюк. Он уже потянул было руку вверх, но тут же опустил ее, словно вспомнил что-то.
После собрания Мельников видел, как Павлов подошел к Жогину и, глядя ему в лицо, покачал головой. Потом до слуха комбата донеслись негромкие слова генерала:
— Странно получается, Павел Афанасьевич. Партийная организация одной дорогой идет, вы же — другой. И главное, никак не хотите понять этого.
Что ответил на это Жогин, Мельников не расслышал. К нему подошел Нечаев и, тяжело припадая на больную ногу, увлек его на улицу. Солнце уже было за горизонтом. Почти на полнеба разливался отблеск заката. Все вокруг словно плавало в легкой розоватой дымке. Только единственное небольшое облачко почему-то оставалось темным и нарушало гармонию тонких вечерних красок.
Целый день Павлов пробыл в поле на штабных занятиях. Вернулся домой поздно, когда Иринка уже спала и свет горел только на застекленной веранде. Обычно в такое время Серафима Тарасовна проверяла тетради своих учеников или готовилась к урокам. На этот же раз перед ней за раздвинутым столом сидели солдаты и слушали объяснение, видимо, какой-то математической задачи.
«Странно, — подумал Кирилл Макарович, — в подразделениях уже отбой скоро, а здесь... И почему именно здесь?..» Но, чтобы не мешать жене закончить объяснение, он сразу в дом не пошел, а сел на скамейку возле крыльца и стал ждать.
Солдаты вскоре ушли. Серафима Тарасовна обняла мужа, виновато сказала:
— Не удивляйся, Кирюша. Они были в карауле, на занятия опоздали. А со мной — Иринка. Не могла же я уложить ее в клубе.
— Очень мудро, — сказал Павлов. Ты скоро ночные занятия придумаешь.
— Не бойся, не придумаю. А кое с кем все-таки дополнительно позаниматься нужно. Нельзя же допустить, чтобы люди провалились на экзаменах. Ведь я тогда умру с досады. Да и ты мне спасибо не скажешь. Верно?
— Верно, верно. Только надо и о себе позаботиться.
Она улыбнулась.
— Какой ты строгий сегодня. Ну ладно, иди умывайся и будем ужинать.
Но ужинать не пришлось. Едва Павлов успел стянуть с ног сизые от пыли сапоги, зазвонил телефон. Дежурный по штабу сообщил, что приехал заместитель командующего генерал-майор Ликов.
— Хорошо. Я сейчас буду в штабе, — сказал Павлов и опустил трубку. Серафима Тарасовна спросила с беспокойством:
— Может, успеешь поесть, а?
— Потом, потом, Сима.
— Как же потом?
— Ничего, не волнуйся. — Павлов взял ее за руки и ласково посмотрел в лицо. — Ты посиди на крыльце, подыши, а ж тем временем...
— Я знаю, — многозначительно произнесла Серафима Тарасовна и грустно вздохнула.
Когда Павлов пришел в штаб, Ликов шагал по его кабинету, явно расстроенный и возбужденный. Сухо поздоровавшись с комдивом, он сразу же задал ему вопрос:
— Что тут происходит у вас, генерал?
Павлов насторожился.
— Извините, не понимаю, о чем: спрашиваете?
— О Жогине, — пояснил Ликов. — Ведь вы хорошего командира избиваете. Да еще где? На собрании, в присутствии комдива и начальника политотдела. Ну как это можно, скажите?
— Очень сложный вопрос, — ответил Павлов и задумчиво опустил голову.
— Я не знаю, сложный или несложный, — горячо продолжал Ликов, — но факт анархичный, недопустимый в условиях армии. Вы это сами должны понимать, генерал.
Последние слова он произнес с нажимом, придавая им особый смысл. Павлов уловил эту нотку, но по-прежнему остался спокоен.
— Об этом факте, — сказал он, — я подробно доложил командующему. Высказал ему свое мнение. Начальник политуправления знает...
— Узнают и в Москве, — поморщившись, добавил Ликов. — Я не сомневаюсь, но меня удивляет ваша позиция.
— Почему?
— Потому что я знаю Жогина. Это командир твердый, заслуженный.
— Но, к сожалению, индивидуалист.
— Ну и что же? Командиру нужны индивидуальные качества.
— Я, простите, не качества имею в виду, а индивидуализм.
— Допустим, — раздраженно сказал Ликов. — Но зачем вопрос поднимать на собрании? Можно, было иначе поправить.
Павлов хотел объяснить, но воздержался, чтобы не обострять разговора, ответил очень коротко:
— У нашей партии хорошее зрение. В этом я не сомневаюсь.
Глаза у Ликова вспыхнули. Он заложил руки за спину и быстро заходил по широкой ковровой дорожке. Потом вдруг остановился, сказал резко:
— Ладно, разберусь на месте. У вас машина где?
— В гараже, — ответил Павлов:
— Попрошу вызвать! — Ликов подошел к вешалке и снял плащ.
Комдив посмотрел на часы:
— Уже скоро двенадцать. Может, поедете утром, а сейчас отдохнете?
— Нет, вызывайте сейчас.
— Слушаюсь.
Павлов позвонил шоферу, потом снова обратился к Ликову:
— Мне ехать с вами прикажете?
— Не надо, — послышался ответ.
Ликов уехал в полк. А Павлов еще долго сидел в кабинете, стараясь осмыслить цель приезда заместителя командующего. Он вспомнил разговор с самим командующим, состоявшийся несколько дней назад, и невольно сравнил его с тем, что услышал сегодня, сравнил и сразу почувствовал большую разницу и в тоне голоса и в словах.
С командующим Павлов говорил по телефону. Генерал-лейтенант слушал его внимательно, не перебивая. Он только изредка с досадой произносил: «Да-а-а, история грустная». Потом, как бы делая вывод, сказал: «По-моему, правильно. Парторганизация иначе и не могла поступить».
И чем больше Павлов вдумывался в слова командующего, тем сильнее удивлял его Ликов. «Может, верх берет старая дружба? — подумал он. — А может, это откровенная защита индивидуализма?» Лезли в голову и другие мысли, но Павлов старался их отогнать. Ему хотелось думать, что Ликов приехал затем, чтобы более тщательно разобраться в происшедшем.
* * *
Только начинало светать, когда Ликов подъехал к штабу полка. Выбежавшему навстречу дежурному сказал:
— Вызывайте Григоренко!
Замполит пришел минут через пятнадцать. Сурово поглядев на него, Ликов спросил:
— Где у вас протокол и резолюция последнего партийного собрания?
— У секретаря, — ответил Григоренко.
— Давайте сюда.
Прошло еще минут двадцать, пока прибежал секретарь парторганизации и открыл сейф. Стало совсем светло.
— Ну и оперативность, — сердито буркнул генерал. — Если бы мы так воевали, не носить нам сегодня голов своих.
Григоренко промолчал. Он уже чувствовал, что много подобных упреков предстоит ему услышать сегодня от заместителя командующего, и был готов к этому.
Ликов разложил перед собой бумаги, полистал их, начал читать.
— Мне можно идти? — спросил Григоренко.
— Подождите.
Сначала он читал молча. Только изредка вздыхал и возмущенно покачивал головой. Потом вдруг лицо его побледнело, на висках вздулись извилистые синие жилки. И вот на какой-то протокольной строчке он не, выдержал, хлопнул рукой по бумаге, со злостью заявил:
— Безобразие, форменное безобразие!
Григоренко только выпрямился, плотнее прижал к бедрам длинные руки.
— Вы не знаете своих функций, подполковник, — сказал Ликов не очень громко, но как можно внушительнее. — Ваша задача — оберегать и укреплять авторитет своего командира. Понятно? А вы что делаете? Разве так должен выступать политработник на партийном собрании? Вы могли, подполковник, поговорить с командиром наедине.
— Пытался, но не сумел, — признался Григоренко.
— А выступить на собрании сумели?
— Иначе поступить было нельзя, товарищ генерал. Партийная совесть подсказала мне выступить именно так.
Ликов долго сверлил замполита жестким немигающим взглядом, потом выдавил сквозь зубы:
— Очень странно.
И снова уперся глазами в лежавшие перед ним бумаги.
Вскоре пришел Жогин. Лицо усталое, глаза припухшие. Но, взглянув на Ликова, он сразу поднял голову, сказал бодро:
— Рад, очень рад, Тихон Семеныч. Ждал вас на учения.
— Не смог, — ответил Ликов, протягивая полковнику руку. — Но вы справились, кажется, неплохо? Вот после учений... — Тут он повернулся к Григоренко, сказал: — Вы свободны, подполковник, идите!
Оставшись наедине с Жогиным, Ликов вышел из-за стола и укоризненно покачал головой.
— Эх, Павел Афанасьевич, и как ты мог допустить? Это же форменный курьез. — Он взял со стола бумаги, потряс ими перед полковником и бросил обратно на стол. — В голове не укладывается, понимаешь?
— Я-то понимаю, Тихон Семеныч, — хмуро пробасил Жогин. — Но как другим доказать...
