Рознь эта совсем не напоминала той розни, какую наблюдал Аким Морев в свои детские годы между беднотой и зажиточными крестьянами. Там беднота при встрече с зажиточными держала себя приниженно. Здесь этой приниженности и в помине нет: доярки из отсталых колхозов смелы, даже дерзки и, во всяком случае, равны. Там немыслимо было всем беднякам выбраться в зажиточные, здесь, наоборот, доярок поощряют — будьте такими, как Наталья Михайловна, что те вполне понимают… И, однако, рознь налицо и порою переходит в неприязнь, в какую-то непримиримость.
«Новое явление в нашем обществе, а мы его почему-то не изучаем и даже не замечаем. Вдолбили себе в голову, что если все люди советские, все равны, то, стало быть, все одинаково мыслят, одинаково чувствуют», — так думал Аким Морев, наблюдая за тем, как под шум и грохот аплодисментов доярки принимают из рук Александра Пухова отрезы на кофточки, юбки, скатерти, простыни, занавески. Подарки были недорогие, но они радовали всех доярок: это не просто вещи, какие можно купить в любом магазине, а подарки.
Аким Морев смотрит в список, где указано, какой доярке и что дарят рабочие города. Наталкивается на фамилию Натальи Михайловны Ковровой и тревожно улыбается: рабочие автомобильного завода преподносят ей подарок, значительно превосходящий по цене все, что получают остальные доярки.
«Не углубит ли это рознь? Отменить? Невозможно: рабочие обидятся. Что же делать? Как порою мы неосмотрительны».
Когда очередь дошла до Натальи Михайловны, Аким Морев, подойдя к трибуне, плечом оттеснил Опарина, читающего список. Затем, обращаясь в зал и показывая руками на Наталью Михайловну, сказал:
— Рабочие автомобильного завода дарят нашей Наталье Михайловне за ее красивый труд легковую машину «Победа».
В зале все сначала замерли. Но в следующую секунду зал глубоко вздохнул, и в тишине защелкали сиденья кресел: девятьсот доярок, точно их подхватило волной, вскочили с мест и бурно зааплодировали, что-то крича. Что? Не поймешь. Что-то разное. Кричат. Кричат… и вот уже из бури выделяются слова:
— Здравствует…
— Да здравствует…
И вдруг резко, единым голосом обрушилось на сцену:
— Да здравствует мать приволжских доярок!
У Натальи Михайловны брызнули слезы.
Да и не только у нее, не только у Акима Морева, но и у такого человека, как Александр Пухов, брызнули слезы.
4
Колхозники, рабочие совхозов, МТС, все жители Поволжья несколько дней находились в тревоге: из среднеазиатской пустыни, захватив огромный фронт, снова дул раскаленный, огнедышащий суховей. И хотя весной земля хорошо напиталась влагой и перепадали дожди, однако нежные колоски пшеницы, ржи, метелки ячменя, овса, проса начали сжиматься и вдруг местами вздернулись к небу, будто удивленно вглядываясь в затянутую дымкой лазоревую высь.
Колхозники с горестью сказали:
— Зажелезняло! Да, зажелезняло!
А в Московской, Кировской, Ярославской, Рязанской и других областях надсадно лили дожди: хлеба полегли, борозды на полях картофеля залило, будто на болоте, дороги раскисли: не только конь или грузовая машина, но и трактор застревал в грязи.
Вот уже третью неделю там день и ночь висели над полями тяжелые, словно чугунные, сплошные тучи…
— Да что же это… к нам-то, а? — с тоской жаловались жители Поволжья и особенно Приволжской области, на которую дыхание суховея обрушило свои главные силы…
И случилось то, чего никто уже не ждал.
С Северного Ледовитого океана хлынули мощные холодные ветры. Они стронули сплошные тучи и погнали их на юг. Сначала, попав в раскаленную пасть суховея, тучи таяли, как кусок масла, брошенный в клокочущий котел, затем стали наседать на суховей, как наседает дивизия на одинокую роту солдат… и вскоре над Поволжьем разразились сокрушительные ливни…
Хлеба сначала повеселели, а потом неожиданно быстро стали созревать.
Еще совсем недавно обком партии, облисполком, городские, районные организации, заводы, фабрики выделили в помощь колхозам транспорт, главным образом грузовые машины… И вот он, урожай, пришел сам — обильный и, по заверению старожилов, небывалый. Щедра была природа в этом году.
Но на область надвигалось и еще одно, небывалое в этих краях, событие: готовился к пуску Большой канал. Как первенец, он стал героем дня не только в Приволжской, но и в Сталинградской, Воронежской, Астраханской, Ростовской областях и Ставропольском крае: в степь, где паслись отары овец соседей Приволжска, шла вода.
Вода!
В прожженные солнцем земли — вода! Она зальет пересохшие озера, низины, пройдет в глубь Черных земель.
— Вода!
Разве есть что на свете лучше этого слова!
А урожай по всей области уже собирают.
Из сообщений секретарей райкомов видно: уборка хлебов идет дружно. Взвесив эти обстоятельства и понимая, что ничего особенного не случится, если он выедет на канал, Аким Морев и покинул обком.
Вместе с начальником строительства Бирюковым он два раза проехал вдоль канала.
Кое-где в свежих берегах виднелся желтоватый песок, напоминающий пеклеванную муку, чаще же краснела твердая, как цемент, глина. И было пусто: колхозники уже закончили работы, и их распустили на сбор урожая, а технику — экскаваторы, грузовики, деррики — направили к возвышенности, пересекавшей бывшее русло Волги между озерами Чапурой и Дундук, где предстояло взломать перемычку, после чего вода хлынет из Чапуры в Дундук.
— Хорошо. Молодцы! — взволнованно говорил Аким Морев, пожимая локоть Бирюкову. — Вы, возможно, еще и не сознаете, что создали. Старики говорят: чудо. Понимаете, чудо.
— Как не понимать, Аким Петрович, — отвечал Бирюков. — Если бы не эта радость, экскаваторщики, шоферы разве работали бы день и ночь? До упаду работают: отойдет в сторонку, свалится на землю и спит как убитый.
Они почти вплотную подъезжали к ферме, где жила и работала Елена. Сегодня же в обеденный час, когда в степи кучилась особенно густая жара, Иван Петрович дипломатически предложил:
— Может, завернем, Аким Петрович… чайку попьем, погреемся?
Глазами поблагодарил за внимание и участие шофера Аким Морев, тихо посмеиваясь, сказал:
— Жара такая стоит, а вы — погреемся.
— Душевно, — ответил Иван Петрович.
— Спасибо, — ответил тот. — Но, Иван Петрович, поломанную оглоблю как ни связывай — не свяжешь. Поехали домой.
В Приволжск они направились поздним вечером, когда ночь гасила день.
Радостно и грустно было Акиму Мореву.
Радостно потому, что готов был к пуску Большой канал первой очереди, заканчивалось строительство образцовых городков на правом берегу Волги, успешно воздвигался гидроузел, неплохо работали заводы, фабрики, прекрасно проходила уборка урожая. Все говорило за то, что в этом году они вызволят область из прорыва.
Это радовало Акима Морева. Но ему было и грустно: Елена ушла к Ермолаеву, а он, Аким Морев, снова остался один.
«Да. Видимо, так и доживу свой век вдовцом, — тоскливо рассуждал он сейчас сам с собой. — Распутник скажет: «Ханжа». Кой черт ханжа? Может быть, пригласить какую-нибудь фитюльку?» Но он тут же почувствовал отвращение: его мужская сила подчинена чувству, как и чувство подчинено мужской силе. Было что-то единое, нераздельное в них, и никакие рассуждения не могли разорвать это единство.
Пока они ехали степью, было тихо. Только временами через открытое окно откуда-то доносились тревожные голоса птиц да хлестал вкусный запах трав.
Но вот они выскочили из степей на поля, и тут перед Акимом Моревым открылась странная панорама: всюду, куда ни глянь, пылают костры, выбрасывая густой черный дым, миллиарды искр и освещая багрянцем темное ночное небо.
— Что такое? — спросил он у Ивана Петровича.
— Солому жгут, — равнодушно ответил шофер.
— Какую солому?
— Нового урожая.
— Нового? Жгут? — уже встревоженно переспросил Аким Морев.
— Да. Так заведено: соломы много, девать некуда, жгут. Нет соломы — не жгут.
— Давайте… быстрее… к Опарину, — впервые грубо приказал Аким Морев и даже толкнул в плечо Ивана Петровича. — Ах, сукины дети! Ах, мерзавцы!
Ничего не понимая, Иван Петрович дал газ; машина подпрыгнула и стремительно, со свистом понеслась в сторону Приволжска.
Как только «Победа» остановилась около облисполкома, Аким Морев вышел и юношескими шажками, через ступеньку, взбежал на второй этаж. Здесь он рванул дверь приемной и, не обращая внимания на секретаршу, стремительно ворвался в кабинет. Переступив порог и увидав за столом Опарина, задыхаясь, прокричал:
— Вы что… С ума спятили?
— Что с вами, Аким Петрович? — всегда улыбающееся лицо Опарина омрачилось. Он немедленно вскочил со стула и пошел навстречу секретарю обкома, в уме прикидывая: «Видимо, заболел: один живет, без семьи… замотался».
