96. Мать по-прежнему одна. Книга лежит перед ней, но она больше прислушивается к тому, что делается во второй комнате. Вошел и замер в дверях капитан Тарасов.
Тарасов. Мне нужно видеть товарища Орлова.
Мать. Бориса?
Тарасов. Да.
97. Борис стоит перед капитаном удивленный, но еще не успевший согнать с себя выражение сумрачной хмурости.
Тарасов. Я прошу вас проехать со мной на моторке, мне нужно посмотреть фарватер. Говорят, вы хорошо его знаете. (Капитан говорит вежливо, но тоном, не допускающим возражений.)
Борис (вздохнул и сказал глухо). Хорошо. (Он лениво потянулся рукой к кепке, сам он сейчас в белой косоворотке.)
Тарасов. Я прошу вас надеть форменный костюм.
Борис (с некоторой усмешкой). Почему?
Тарасов. Я не люблю распущенности на военном судне.
Борис. Это же катер.
Тарасов. Военный катер, товарищ!
Тарасов сказал это с такой скромной внушительностью, что Борис вдруг поспешил покраснеть и бросился к своей форме. Он даже ухватил на окне щетку и что-то снял с рукава. Капитан следит за ним очень внимательно, он чуть-чуть улыбнулся, и эту улыбку поймала мать. Она смотрит на Тарасова с надеждой, сама не зная, в чем она заключается. Тарасов поклонился ей. Особенно душевно сказал:
— Желаю вам всего хорошего.
98. Моторка Василия Васильевича бежит по реке, обгоняя лодки. За рулем стоит Гриша. Все облепили хозяина. Только Володя и Петя больше интересуются видами и берегами.
Василий Васильевич. Это что ж такое! Григорий уезжает, Катя уезжает, и Иван уезжает. Это все вы наделали?
Катя. Я.
Василий Васильевич. Трагедия! В таком случае, возьмите и меня куда-нибудь. Я тоже хочу уехать.
Володя (от борта громко). А мы не согласны!
Василий Васильевич. Новости! С чем вы не согласны?!
Володя. Чтобы вы уезжали.
Василий Васильевич. Почему?
Володя (сначала хотел назвать какую-то причину, но затруднился в ее определении и сказал смущенно). Это наше дело. (Более смело, в поисках поддержки.) Правда, Петя?
Петя (совершенно серьезно). Конечно, это наше дело.
Лена. И мое тоже дело.
Василий Васильевич (смотрит на детей любовно-сердито). Вот видите! Кого вы мне оставляете! Это же изверги!
99. На военной моторке, далеко обогнавшей все остальные суда. У руля стоит краснофлотец. Тарасов и Борис на носу. Тарасов все время говорит сухо, вежливо, внушительно и в то же время с постоянным оттенком мужественной теплоты.
Тарасов. Там мель?
Борис. Глубина — 50.
Тарасов. А ширина прохода?
Борис. Метров двадцать.
Тарасов. А с той стороны?
Борис. Там нельзя пройти.
Тарасов. Вы замечательно знаете реку.
Борис. С детства на этой реке.
Борис как будто забыл о своих переживаниях. Ему импонирует и военный катер, и тон Тарасов, и он поневоле отвечает так же вежливо-внимательно, обдумывая вопросы и совершенно забыв о каких бы то ни было фасонах.
Некоторое время Тарасов молча смотрит на реку, уносящуюся под нос катера, и наконец говорит тем же тоном:
— Я знаю о ваших неприятностях и о ваших ошибках. Молчите, прошу вас. Я предлагаю вам перейти на работу в мое управление. Будете всегда на реке — должность маленькая, но очень ответственная — проверка перекатов. Предупреждаю — терпеть не могу лени, позы, болтовни. И кроме того, матери должны помогать.
Борис (смят словами Тарасова, но по привычке не может отказаться от хвастливого риторизма). Я очень благодарен, но… мать… разве это относится к службе.
Тарасов. Да, относится. В Красной Армии не выносят хамов. Дадите ответ через полчаса.
Борис замер перед настойчивым и красивым требованием Тарасова, но что-то подсказывало ему, что волынить и позировать больше нельзя ни минуты. Он серьезно глянул на Тарасова, снял фуражку:
— Товарищ Тарасов! Я не знаю почему. Почему… так незаслуженно… Я страшно вам благодарен…
Тарасов. Хорошо. Очень хорошо. А обязаны вы не мне, а вашим друзьям, которые думают о вас больше, чем вы о них, и больше, чем вы заслужили.
Катер подошел к канонерке. Теперь очень гулко раздаются ее пристрелочные выстрелы. На противоположном берегу уже расположился лагерь рабочих и краснофлотцев. Играет музыка, и пары танцуют «веселого комсомольца».
100. Пароход «Рылеев» отходит. Дал два гудка. Последняя суетня. Борис спешит проститься с Шурой, с матерью. Он поцеловал мать и подошел к Шуре.
Борис. Шура, на два слова. (Шура отошла с ним в сторону.) Я тебя люблю. Так и знай.
Шура. Через год, если ты это самое скажешь, тогда я тебе отвечу.
Борис. Спасибо. (Это он сказал и со стыдом, и с радостью, он сам еще не может разобраться, на какой опыт он сегодня уезжает.)
Он побежал на пароход. Шура осталась серьезная, но спокойная, готовая к жизни, вооруженная новой мудростью. Но серьезной ей не пришлось быть долго. Откуда-то вынырнул Иван и закричал:
— Тебя все ищут. Там же Гриша хочет тебя поцеловать. Он же не может… (Григорий прибежал, схватил Шуру в объятия, поцеловал.) Ой, сколько хлопот! Где Катя? (Катя стоит на палубе парохода. Возле нее обнаружилась вся компания. Иван панически кричит им.) Долой кустарщину! Я не могу управляться с событиями. Последнее безобразие… Василий Васильевич.
Василий Васильевич (из-за чьего-то плеча). Что такое?
Иван. Сплошное безобразие. (Иван говорит действительно возмущенным тоном, все начинают ему верить). Из-за угла!
Василий Васильевич. Да что случилось?
Иван. Алешка и Надька сегодня записались в загсе!
Алеша и Надя стоят в толпе провожающих и невинно улыбаются.
Крики:
— Это действительно!
— Подлость какая!
— Да разве они что!
— Ой, какие потайные звери!
— Да поздравляйте их скорее! (Кричит Иван.)
Василий Васильевич. Стойте! Стойте! (Тишина. Серьезно озабочен.) Но вы не уезжаете, надеюсь?
Алеша. Нет.
Василий Васильевич (успокоенно). Ну, тогда ничего.
Аплодисменты. Хохот, прощание, поцелуи.
Капитан парохода (с мостика). Даю третий, где начальник?
Откуда-то из-за дверей конторы выскочили ошеломленные событиями Володя и Петя и закричали:
— Новый начальник идет! Новый начальник!
Иван заметался по палубе. Вышел к пароходу Нечипор в форменной тужурке и фуражке. Молодежь закричала:
— Хай живе новый начальник товарищ Нечипор!
Нечипор не ожидал оваций, но ему улыбаются, аплодируют, между торжествующими и Борис. Мальчики прыгают вокруг его, изъявляя свой восторг.
Нечипор (поднял руку). Спасибо, товарищи, а только и пароходу пора отправляться. Давай третий!
Хохот, приветствия. Три гудка.
101. Пароход отходит. Он удаляется все дальше и дальше. На пристани остались провожающие. Нечипор стоит отдельно, возле него — Володя и Петя. Они долго смотрели вслед пароходу. Провожающие пошли с пристани. Осталась только эта тройка.
Володя. Товарищ Нечипор, а сколько вам лет?
Нечипор. Та как вам сказать. (Хитро подумал, сообразил, прикинул, склонил голову, весело засмеялся, полез за трубкой и, наконец, сказал медленно.) Та мабудь так… годков… двадцать три або… двадцать четыре… (Мальчики залились смехом, затормошили Нечипора.) Годи! Годи! А то постарею сразу… Хе-хе-хе…
[Конец]
Гурвич А.С. «В поисках героя»
Скажу прямо: мне очень понравилась недавно вышедшая книга А. Гурвича «В поисках героя». Мне хочется выразиться сильнее: эта книга взволновала и обрадовала меня. Интересная, умная и талантливая книга.
В книге «В поисках героя» собраны статьи, сравнительно давно написанные и напечатанные в наших журналах. Статьи говорят о вещах Гусева, Афиногенова, Платонова, Олеши, Эренбурга и Погодина. И статьи эти написаны два-три года назад, и самые произведения, послужившие предметом критической работы А. Гурвича, в известной мере отцвели, во всяком случае, сегодня они не волнуют нас новизной, еще неясной, неустановленной ценностью. Мы смотрим пьесы Гусева или Погодина с чувством уравновешенной благодарности к авторам, мы знаем, что в них плохо, что хорошо, и спорить о них у нас едва ли возникнет желание.
Книга А. Гурвича хороша не тем, что она обновляет наши критические усилия, давно пережитые нами, — еще тогда, когда мы читали «Не переводя дыхания» или смотрели «Славу». Когда А. Гурвич говорит: «…если миллионы лучших людей нашей страны свободны от тщеславия и тем более от корыстолюбия, то какие же чувства являются двигателями их необычайно активной творческой жизни? На этот вопрос и должна ответить художественная литература», — то в этих словах, обращенных в свое время к В. Гусеву по поводу его «Славы», мы слышим вопрос всего советского общества, обращенный сейчас к той же советской литературе. Нужно отдать справедливость А. Гурвичу: он умеет ставить эти вопросы, выражать их в простых, почти житейских словах, и в то же время в его формулировках всегда есть живая страсть гражданина, живая симпатия товарища и живой, хорошо отточенный ум. Поэтому его простые формулировки волнуют, заставляют задуматься, проверить себя, проверить многие свои обобщения, и, самое главное, они заставляют стремиться к лучшему, более совершенному.
