В передней прозвучал громкий, требовательный звонок. Хозяин пошел открыть дверь, сказав на ходу: «Павла, наверное, явилась».
Но это явился нежданно-негаданно сам Голосов. Обычно он звонил по телефону, прежде чем зайти, а сегодня приехал без всяких предупреждений.
«Легок на помине», — с досадой отметил Плесум, сразу же узнав его по внушительному баритону с этаким раскатцем.
— Ты прости, Проша, я к тебе по пути, — рокотал он в передней. — Завтра у нас семейное торжество по случаю дня рождения твоего покорного слуги, вот я и решил уведомить тебя загодя, чтобы ты не втянулся в какое-нибудь совещание.
«Они наверняка закадычные приятели, а я тут замахиваюсь на дружка Прокофия Нилыча», — подумал Плесум.
— И хорошо, что заглянул, — пропуская вперед нового гостя, сказал хозяин.
Голосов приостановился в проеме распахнутой двери, — высокий, сухой, прямой, — и, увидев Плесума, молодцеватым шагом направился к нему.
— Ба-а, кого я вижу!...
Плесум встал, поклонился, подал руку.
— Не ожидал встретить вас, Ян Янович, у Прокофия, не ожидал. А впрочем, он же постпред Урала в стольном граде! Как здоровьице ваше?
— Креплюсь.
— Ты смотри, Проша, он крепится! — живо оглянулся на Метелева Голосов. — Нам с тобой полным ходом идет седьмой десяток — и ничего, не собираемся уходить на пенсию, а ему нет и шестидесяти. Да вам, дорогой Ян Янович, надо, как минимум, с полдюжины доменных печей в ход пустить.
— Если так строить, то для меня и четырех будет много.
— Сами виноваты, батенька мой. Вернее, виноват и ваш предшественник. Выбираете руду для комбината, как невесту для жениха: эта не хороша собой, к этой слишком далеко ехать...
— Нам вовсе не нужно выбирать на стороне. За нас выбирает министерство.
— Но в данное время вопрос, кажется, решен наилучшим образом. В районе Соколовско-Сарбайской аномалии открыто новое крупное месторождение — Лисаковское. Теперь богатой руды хватит на десятки лет. Только стройте, расширяйтесь.
— Нам вовсе не нужно очень расширяться. Мы со временем станем комбинатом спецсталей.
— Блажен, кто верует!
— Товарищи, может быть, поговорим на другую тему? — предложил хозяин.
Голосов привычно огладил серую прядь реденьких волос, которая едва прикрывала лысину.
— А никакой другой темы у нас с Яном Яновичем и нет. — Он упорно называл его по-латышски. — У кого что болит, тот о том и говорит. Я не раз уже советовал вам, Ян Янович, оставить всю эту затею с природнолегированной сталью. Никому пока не удавалось наладить ее производство в заводских масштабах. Американцы пробовали еще в прошлом веке — не получилось.
— Мало ли кто что пробовал в прошлом веке.
— Дорогое, дорогое удовольствие. Не стоит овчинка выделки.
— Если уж вы, Семен Захарович, заговорили на экономическом языке, то приведу вам характерный случай. Однажды у моего предшественника явно не сходились концы с концами, чтобы выполнить план по валу. Собрал он весь синклит и заявил: «Не хватает двух миллионов рублей. Где взять?» Долго думали-гадали. Казалось, выхода нет. И тогда кто-то из инженеров посоветовал резко увеличить выпуск природнолегированной стали. И что же вы думаете? Два миллиона целковых были найдены, точно валялись под ногами.
— Случай забавный. Но я имел в виду совсем другое. Не частный выигрыш в деньгах, а совершенно неминуемый проигрыш в общем уровне технической культуры. Вы же никуда не денетесь от того, что производительность доменных печей падает при работе на местных рудах.
Плесум хотел было сказать под горячую руку, что он, Голосов, рассуждает как дилетант в металлургии, но пощадил профессорское самолюбие.
— Извините, я пойду, меня ждут в главке, — сказал Плесум.
— Ладно, ноль-ноль, ничья! — мило улыбаясь, заключил Голосов. — Как-нибудь продолжим.
— Голкипер вы искусный, уважаемый Семен Захарович, но мы постараемся найти неотразимых нападающих, — заметил Плесум, направляясь к выходу.
— Каков, а? — сказал Голосов, когда Прокофий Нилыч, проводив директора комбината, вернулся в комнату.
— Нехорошо, даже не остался на обед.
— Это я вечно лезу в драку. Он задел меня сегодня за живое. Вообще-то Плесум — человек осмотрительный, а сегодня и латышская выдержка подвела его.
— Напрасно ты, Семен, горячишься. Им там виднее. Ты же не доменщик, не сталеплавильщик.
— Но по долгу службы я отстаивал и буду отстаивать более перспективные руды. Самое живучее местничество — в геологии: откроют что-нибудь и шумят, шумят годами, ничего другого уже не видя.
— Так-так. Вот узнаешь? — Метелев взял с книжной полки и положил на стол тоненькую брошюру в линялой розовой обложке.
— Моя. Не отказываюсь. Была зачтена мне при защите кандидатской диссертации.
— Вот еще.
На стол лег объемистый том в черном ледериновом переплете.
— Тоже мой. Докторская диссертация. Ну и что?
— Кандидатом ты стал перед войной, доктором после войны. У тебя было время для переоценки своих взглядов. Но ты и несколько лет назад строго придерживался их в газетах и журналах.
— Проша, дорогой, да разве я начисто отрекаюсь от прежней точки зрения? Дойдет очередь и до ярской руды, когда металлурги подберут к ней ключи. Но пойми: нельзя превращать целый комбинат в лабораторию! Государству нужен металл, много металла, и лишние три-четыре миллиона тонн будут очень кстати.
— Никто не спорит против азбучных истин.
— Я к тому, что защитники молодогорской стали уже проиграли бой.
— Однако случается, что в проигранных сражениях героев бывает больше.
— Куда махнул!
— Возможно, что Каменицкий и Плесум как раз и являются проводниками технической революции, а кое-кто считает их местниками. Наконец, возможно, что те, кто выступает под флагом государственных интересов, на поверку окажутся людьми, которые давно работают по инерции, с выключенной скоростью.
— Ну, знаешь, батенька мой, от кого, от кого, но от Метелева я не ожидал такого флангового захода!
— А я не о тебе, я о некоторых руководителях ЦНИИчермета. Они же делают техническую политику.
— Брось хитрить! Ты великолепно знаешь, что твой покорный слуга, в контакте с бардинским институтом.
— Тебе-то простительно, ты геолог.
Семен Захарович сердито мотнул головой, и прядка волос упала на его высокий лоб, обнажив продолговатую лысинку. Он поспешно поправил волосы скользящим движением руки.
— Что же, металлургия для меня вроде художественной самодеятельности, что ли?
— Не знаю уж. Я говорю о металлургах. Практики ставят смелые инженерные вопросы, а ученые-металлурги отмалчиваются.
— Вопросы, вопросы! Вся жизнь состоит из вопросов. Недавно мне пришлось волей-неволей срезать одного толкового практика, сочинившего диссертацию. Вопросов навыдвигал целую уйму, да толку что. Разведчик дельный, открыл интересное месторождение, вопросы из него так и прут, но обобщений никаких.
— Полагаю, что за каждый принципиально новый вопрос уже причитается степень кандидата. Что же касается обобщений, то вам, докторам наук, и карты в руки. Ты ведь, Семен, мастер обобщать.
— Нет, с тобой сегодня, Проша, невозможно разговаривать — какой-то дух противоречия вселился. Я лучше, батенька мой, пойду, пока мы не поругались. Зашел на минутку, прости. Жду вас с Ольгой Николаевной завтра, к семи вечера...
Метелев закрыл дверь и остался, наконец, один. Нехорошо получилось. В таком регистре они с Семеном, кажется, никогда еще не говорили. Нашел чем хвастаться: он, видите ли, срезал опытного геолога. Дело не хитрое, когда язык хорошо подвешен. Тот, практик, возможно, располагает богатым фактическим материалом. У геологов чуть ли не любая серьезная находка — готовая диссертация, однако в степени кандидатов и докторов, часто возводятся не первооткрыватели, а их первотолкователи. Ценится вроде бы не сам факт, ценится умение погромче сказать о нем. В конце концов Семен Голосов ничего не открыл за свою жизнь, на счету же Каменицкого полдюжины открытий. Но Леонтий Иванович так и остался рядовым инженером, и если заслуги его теперь отмечены, то государством, а не наукой. Это как у медиков: лечат одни, в профессорах ходят другие. Анна, бывало, гордилась тем, что она просто лечащий врач, которому надо спасать больного человека... Неожиданно вспомнив первую жену, Метелев надолго задумался о ней.
Павла стряхнула варежками чистый снег с полированного камня на могиле матери и устало выпрямилась. Она ходила по кладбищу целый час. Отец прав, говоря, что теперь здесь у него друзей больше, чем среди живых. (Что отец, если даже она сама знает тут многих.) Когда в сорок первом году хоронили Анну Метелеву, майора медицинской службы, то могила ее была крайней. Но со Временем Анна Михайловна оказалась в тесном окружении героев Отечественной войны, которые прошли огонь и воду, а в мирные годы замертво падали, один за другим, на минных полях инфаркта...
