Владимир Петров - Польский пароль

В одном из таких городков, кипевших безудержной радостью, уже в сумерках колонну Вахромеева застал радиоприказ штаба фронта: в двадцать ноль-ноль приостановить движение. По всем радиостанциям было передано обращение советского командования к окруженным войскам группировки «Центр» с требованием безоговорочной капитуляции. На исполнение — три часа.

Пользуясь затишьем, Вахромеев на «виллисе» поехал в полевой госпиталь, расположенный в пригороде, в двухэтажном доме помещичьего фольварка, — туда час назад был доставлен тяжелораненый комроты Бурнашов.

У подъезда из душистой темноты яблоневого сада навстречу Вахромееву вынырнул Афоня Прокопьев — это он позвонил в штаб, сообщил о начавшейся операции.

— Ну как там Василий Яковлевич? Докладывай.

— Сразу на операционный стол положили. Сорок минут назад. Сестра говорит: должен выдюжить. Одно-то ранение легкое — в предплечье, а другая пуля в грудь, прямо напротив сердца. Хорошо, в орден попала, срикошетировала. А орден, говорит, тоже вошел туда… Ну в грудную полость.

— А кто оперирует? Небось женщина?

— Никак нет, товарищ командир! Сам полковник взялся. Сестра сказывала — главный хирург фронта. Очень большой специалист! Профессор, до войны был известным на всю Москву.

— Это сестра тебе сообщила?

— Так точно!

— Ну может, и приврала… — Вахромеев достал кисет, в раздумье свернул самокрутку. — Хотя, с другой стороны, вполне возможно. Потому что Бурнашов есть истинный герой войны: пять орденов, не считая медалей. Такого человека надо непременно спасти!

— Оно-то так… — тяжело вздохнув, сказал Афоня, присаживаясь рядом на скамейку. — Я сестре тоже втолковывал, да и перед капитаном ихним ходатайствовал. От вашего имени. Так они говорят; нам, дескать, все раненые одинаковы, что солдат, что генерал. Всех спасать надобно.

Вахромеев промолчал, с грустью подумал, что, может, они и правы, медики… Ведь недаром же в народе говорят: перед смертью все равны. А врачи это по-своему переиначивают: и перед жизнью тоже. Наверно, правильно…

Отмахиваясь от наплывающего махорочного дыма, Афоня тихо рассмеялся, сказал, будто в оправдание:

— Они тут меня обрабатывали… Ну сестра-сержантиха и капитан тоже. Я им, значит, помогал раненых принимать из фургонов. А потом бинты там снимали, раны промывали некоторым. Так товарищ капитан меня похвалил: ты, говорит, солдатик, к медицине способный. Крови не боишься, и руки у тебя опять же ласковые. Ну, значит, заботливые… И еще знаете что сказал?

— Ну-ну.

— Валяй, говорит, ефрейтор, на доктора учиться. Не пожалеешь. Смешной мужик! А вот вы, Николай Фомич, как считаете: получится из меня доктор?

У Вахромеева сразу на сердце как-то потеплело: вспомнилась Афонина ординарская стряпня, фирменная картофельная жаренка, даже тайные постирушки — что ни говори, а прилежен был к чистоте, аккуратности Прокопьев-младший. Его дотошная заботливость иной раз прямо докучала Вахромееву: ни дать ни взять, бабья опека до зубовного скрежета! Конечно, получится из Прокопьева хороший врач, а почему бы и нет?

Но ответить Вахромеев не успел: справа, на ярко освещенной веранде, распахнулась дверь и на крыльцо вышел приземистый человек в белом халате — стриженый ежик серебрился на его массивной голове.

— Профессор! — испуганно шепнул Прокопьев, — Видать, операция закончилась, товарищ подполковник…

Вахромеев и сам догадался, вскочил, сделал несколько шагов и, как только хирург достал из пачки папиросу, вышел к крыльцу, с готовностью щелкнул зажигалкой:

— Пожалуйста, огоньку, товарищ полковник.

Тот прикурил, усмехаясь одобрительно прогудел:

— Боевые друзья на карауле… Не беспокойтесь, будет жить ваш старший лейтенант! Повезло ему: сердце оказалось не задето. Да и парень жилистый, надо признать. А вы кто ему приходитесь, если не секрет?

— Командир стрелкового полка подполковник Вахромеев! — представился Николай Фомич, — Старший лейтенант Бурнашов мой подчиненный. Старый боевой товарищ. Земляк.

— Ага, значит, вы тоже сибиряк? Ну и ругался заковыристо этот ваш Бурнашов! Именно по-сибирски, упоминая язвы и кадыки, елки и палки, дуги и вожжи. Прямо умора! Я сразу вспомнил, как в прошлом году оперировал во Львове одну летчицу-сибирячку. Та тоже под наркозом выдала весь блеск сибирского фольклора!

— Летчицу? — тихо и хрипло переспросил Вахромеев, делая шаг по ступеньке. — Какую… летчицу?

— Ну говорю вам — сибирячку. Тоже отчаянная была девица. Представляете: с орденами Славы! Фамилию не помню, и к тому же она к нам в госпиталь попала без всяких документов. И в бессознательном состоянии, только по погонам видно, что старшина.

Хирург вдруг умолк и, затянувшись, озадаченно нахмурился. — А собственно… почему вы на меня так смотрите, голубчик? Что-нибудь случилось?

У Вахромеева дрожали губы, он торопливо пытался расстегнуть карман гимнастерки, но пальцы не слушались, соскальзывали с пуговицы. Наконец извлек оттуда потрепанную фотокарточку, протянул полковнику. Тот не понял:

— Что это? Зачем?

— Посмотрите, товарищ полковник… Пожалуйста…

Хирург повернул фотографию к оконному свету и сразу уверенно сказал:

— Да, это она! Она самая. Ну конечно, старшина Просекова — теперь я вспомнил и фамилию! А собственно, голубчик, как попала эта карточка… — Полковник вгляделся в Вахромеева и, вдруг рассмеявшись, хлопнул его по плечу: — Стоп! Так вы, наверно, тот самый пехотный комбат, ее муж, которого она потеряла?!

— Так точно! — Вахромеев тоже улыбнулся — растерянно и чуть виновато. Пряча в карман фотографию, признался: — А ведь я чего только не думал!.. Уже решил, что она, наверно, не выжила после того ранения…

— Не расстраивайтесь и не корите себя, голубчик, мужики все эгоисты. А вот она, наоборот, твердо верит, чтобы живы! Видите, какая разница! Кстати, я ее встречал совсем недавно случайно на Львовском аэродроме. Она уже лейтенант и воюет на 4-м Украинском фронте. Собиралась брать Прагу. А вы ведь тоже сейчас туда направляетесь? Вот там ее и ищите.

…Ровно в двадцать три часа поступило сообщение: время истекло, немцы не ответили на требование о безоговорочной капитуляции. Приказ: вперед, на Прагу, на помощь восставшим пражанам.

Срок ставился жесткий: к утру выйти на западную окраину столицы Чехословакии и овладеть центральным аэропортом Рузине.

О сопротивлении или побеге нечего было и думать: впереди шел штурмбанфюрер, а сзади спускались по ступеням, дыша Крюгелю в затылок, два дюжих эсэсовца. Правда, оружия пока не отобрали, но это ничего не решало — они следили за каждым его движением и не позволили бы даже расстегнуть кобуру.

Как ни странно, Крюгель жалел сейчас об одном: придется бросить автомобиль, для которого партизаны с таким трудом достали горючее — залили полный бак, под пробку! Кому же он теперь достанется?..

А может быть, «БМВ» заберет местный партизанский агент? Ведь Фридрих Ворх предупредил Крюгеля, что за ним в Бад-Аусзее будет для страховки наблюдать некий таинственный партизан. Хотя никакого постороннего наблюдения за собой оберст до сих пор не замечал, как не заметил и роковой эсэсовской слежки.

Штурмбанфюрер подвел Крюгеля к черному «опелю» и усадил на заднее сиденье так, что солдаты плотно стиснули его с обеих сторон. В нагретой солнцем машине было душно, а когда «опель» тронулся с места, Крюгель и вовсе стал ловить ртом воздух: в эсэсовском офицере, сидящем на правом переднем сиденье, он узнал… Макса Ларенца, бывшего фельдкоменданта «Хайделагера»! Сначала, со спины, ему показались знакомыми оттопыренные хрящеватые уши, он медленно перевел взгляд на кабинное зеркало я — обмер…

— Да-да, герр оберет! Вы не ошиблись; это я, Ларенц, ваш старый фронтовой товарищ. Неожиданная встреча, не правда ли? — Не оборачиваясь, штандартенфюрер радушно ухмылялся в зеркало.

Крюгель отвернулся, поглядывая на бегущую мимо городскую окраину. Везут, очевидно, в резиденцию СД, на «виллу Кэрри», — это шесть километров в сторону Альтаусзее. Конечно, на допрос…

Да, кажется, случилось то, о чем его предупреждали в Москве, предлагая сменить фамилию и изменить внешность. Его снова — в который раз! — подвело собственное упрямство!..

Неужели они собираются ворошить старое, связанное с прошлогодним покушением на Гитлера, предъявлять ему документы тайной офицерской оппозиции сейчас, когда рейх уже агонизирует, а до падения Берлина остаются считанные часы? Подготовленная легенда и официальная столичная командировка не спасут — они разоблачат его через пять минут, позвонив по телефону генералу Фабиунке…

Крюгель просто не знал, как вести себя на предстоящем допросе; ведь подобный вариант не учитывался, полностью исключался во время подготовки в Москве. Встреча с Ларенцем считалась случайностью, шансом с миллионной долей вероятности.