— Она, — покраснел Алексей.
— Вот-вот. Читали мы. То-то смеху было!
— Над чем? — спросил Алексей.
— Здорово сельсовет он прохватил, — усмехнулся пожилой. — Вот подлец!
— Кто?
— А тот, кто писал. Ведь это он, сам Скребнев.
Алексей, не выдавая волнения, подошел к столу.
— Вы что же, знаете… Скребнева?
— А он у вас там уполномоченным?
— Да… уполномоченным…
— Как же не знать, ежели он наш односельчанин! Это он статью грохнул.
— Почему так думаете?
— И думать нечего. Не впервой ему.
— Говорят, Скребнев, — славный малый, — схитрил Алексей, чтобы выведать.
Мужики захохотали:
— Ты этого человека видел?
— Как же, приходилось.
— То-то, приходилось. А мы вплотную работали с ним.
— Он, кажется, член партии…
— Чирей на партии…
Скребнев, Скребнев… — тихо произнес Алексей и потер лоб. — Что-то о нем я слышал от наших мужиков. Интересно, если бы вы рассказали, кто он.
— Можно. Другим поведаешь. Скребнев этот… а лучше возьмем для разбегу с его дедушки, чтоб понятнее было, — начал пожилой. — Дед его — подрядчик по плотницкой части. Сыновья — плотники. Народ тверезый, староверы. Только отец Скребнева удался не в них. Сварливый, злой и что ни день — пьян. Старик отделил его, да, видать, при дележке обидел. Еще больше запил мужик. Спустил весь инструмент, бросил семью и уехал невесть куда. Так и пропал. Жена с ребятишками по миру пошла, а старшего, этого вот Скребнева, в подпаски отдала. Стыдно стало богатым дядьям, что из ихней родни пастух растет, и один — тоже подрядчик — взял парня к себе. После революции Скребнев куда-то скрылся и приехал в наше село году в двадцать седьмом. Партийцем приехал. Принялся поднимать хозяйство. Но как ни старался, ничего не выходило. Непривычно, видать, это дело. Обратился к дяде: «Помогай». А чем он поможет? Стариком стал. Но хотя и старик, а хватка крепкая. Уцелел в нашем селе промышленник по лесному делу. Лес хоть и отобрали, а он открыл торговлю скотом. Пошептались, дядя ему: «Партиец парень». И сосватал за своего племянника его дочь. Ну и свадьба была! Дальше понятно. Зачем поднимать хозяйство, ежели есть готовое? Скребнев вступил в дом. Тесть торговлей занялся, а он землю в аренду снимал. Но как партиец землю снимал не на свое имя, а на тестево. Сам же в председатели сельсовета пробрался. И умно повел дело. На собраниях так кричал против кулаков, что, кто его не знал, сказал бы: «Вот это партиец что надо!» А мужики стали перечить: «Если кто и кулак, то ты сам и твой тесть». Доняли его. И однажды он предложил лишить голоса и тестя своего и дядю. И всем язычки прикусил. Зачастил в район с докладами. Назначили его уполномоченным в наше село. Совсем пошел парень в гору. Только во время коллективизации дело захромало. Всех раскулачил, а главных — дядю и тестя — ни в какую. Председателем был уже я. Бились-бились мы, созвали ячейку и, как Скребнев ни обзывал нас троцкистами, постановили раскулачить его родню. И дальше пошли. Предложили Скребневу выселиться из дома тестя. Вот как. Увидел парень, дело плохо, метнулся в район. А там ему пригрозили из партии выгнать. И что же, как оборотень он, — переменился сразу. Пока я был на окружном совещании, он вызвал двух милиционеров и без меня раскулачил двадцать пять семейств. Середняк к середняку! Приехал я — и опять ехать. Уже в райком. Кричу секретарю: «Или Скребнева долой, или нас по шапке!» Сняли Скребнева. Послали в татарское село. Первым делом он три мечети закрыл, а потом принялся раскулачивать. Полсела раскулачил, но татары прогнали его. Теперь, видать, у вас. Вот он, Скребнев.
— Мстит, сволочь? — не узнавая своего голоса, хрипло спросил Алексей.
На это ничего ему не ответили.
— Спасибо! — резко встал он и подал руку пожилому.
— За что?
— Ничего, ничего. Я…
Хотел было сказать, что он председатель Леонидовского сельсовета, но сдержался.
Лег в постель. И… словно темный занавес открылся. Уже думал не только об этом Скребневе, а о многих таких, как он. Скребневы разношерстны. Одни, ущемленные, мстят, другие строят карьеру, занимаясь очковтирательством, третьи пробираются в лагерь вредителей, четвертые подлизываются к большим и топчут малых, пятые поют аллилуйю, а на деле палец о палец не ударят.
Разнообразны Скребневы. Не раз придется вытаскивать их на свет, вылавливать, разоблачать, из партии выгонять и сажать на скамью подсудимых. Когтисты они, цепко впиваются в здоровое тело страны и скребут, стараясь всячески насадить язвы…
Проснулся Алексей рано утром. Умылся, попил чаю и вместе с Прасковьей отправился в больницу.
Чем ближе подходил, тем тревожнее думалось о Дарье. Что с ней? Какой была для нее эта ночь? Далеко опередив Прасковью, несся на крутую гору, где помещалась больница.
В приемной с нетерпением ждали, когда появится врач. Но мимо, разнося больным завтраки, сновали сиделки. Алексей вынул записную книжку, написал несколько слов и попросил одну из сиделок передать записку врачу. Врач, остановившись в дверях, прищурился и строго спросил:
— Это вы вчера привезли женщину?
— Да, — робко ответил Алексей, вставая.
— Пройдите в кабинет.
Закрыл дверь, усадил Алексея на табуретку и некоторое время молчал. Пока молчал, Алексей, видимо, так побледнел, что врач заметил:
— Только не волнуйтесь.
— Скажите, умерла? — сдерживая крик, спросил Алексей.
— Ну вот, и умерла, — улыбнулся врач. — Она кто вам, жена?
— Жена.
— Стало быть, наследничек ваш пострадал.
— Уже были роды?
— Если можно назвать родами, то были.
— Мертвый?
Врач развел руками:
— Главное, сама осталась жива. А дети у вас еще будут.
— Кто же был, сын?
— Да.
— И… нормальный? — почему-то спросил Алексей.
— То есть, если бы не событие, да. Здоровый мальчик… был.
— Здоровый был, — помедлив, упавшим голосом повторил Алексей. — Сколько же пролежит?
— Около двух недель.
— Как много…
— Мало, надо сказать. Вы же представить не можете, что значат преждевременные роды. Даже нормальные — и те…
Тут врач принялся перечислять, какие вообще бывают роды, как они проходят, потом повернул разговор на то, что работать в больнице сейчас очень тяжело. Пожаловался на недостаток медикаментов, упомянул о мыле, которого не выдают для медперсонала, и кончил тем, что в больнице температура очень низкая.
— Разве вам дров не дают?
— Сколько угодно, но доставить их из лесу некому. И приходится делать так: привезут больного, а мы просим подводчика съездить в лес за дровами. Кстати, к вам у меня тоже такая просьба. Часика через два отсюда выедут шесть подвод. Если можете, присоединяйтесь.
— Обязательно, — ответил Алексей.
— Зайдите к сторожу, он вам растолкует, куда ехать.
Врач поднялся, но Алексей не уходил. Он несмело сказал:
— Когда разрешите видеть больную?
— Дня через три, — ответил врач.
— Нельзя ли пораньше? Мне надо ехать в село, а через три дня я сюда не вырвусь. Очень вас прошу, допустите завтра… За это… лишний воз дров привезу.
Врач разрешил прийти завтра.
Оставив Прасковью, которая уверила, что сумеет повидаться с Дарьей даже сегодня, Алексей отправился к сторожу, а от него в Дом колхозов. Торопливо запряг лошадь, поехал в лес и целый день возил дрова.
Крепкий мороз и работа несколько отвлекли его и ободрили. Только не мог забыть, не мог примириться, что Дарья родила мертвого сына. Все время терзали слова врача: «Здоровый мальчик… был».
Лучше бы врач сказал ему, что не мальчик был, а девочка, или что мальчик был слабым, хилым. Не так бы щемило сердце.
«А дети у вас будут».
Когда это будут? Тут уже был. Бы-ыл… и нет.
Вечером Прасковья рассказала Алексею, что к Дарье она все-таки ухитрилась пройти. Пропустила ее сестра, когда врач куда-то вышел. И Дарья обиделась, почему не пришел Алексей сам. Когда узнала, что он возит дрова для больницы и придет завтра, успокоилась.
На следующий день пошел один. На него надели белый халат, и сиделка довела до палаты. В палате было коек десять. Испуганно-тревожным взглядом обвел он эти койки.
— Алеша! — раздался слабый голос сзади него.
— Вот ты где? — улыбнулся Алексей.
Он сел на табуретку и боязливо посмотрел на острое лицо Дарьи.
— Как себя чувствуешь? — тихо спросил он.
— Пока ничего.
— Тебе… больно? — нагнулся он к ней близко-близко.
— Водички дай.
Он налил в стакан воды и подал ей.
— У тебя жар, — положил ей руку на голову.
— Пройдет.
— Выздоравливай, Даша.
Она закрыла глаза и помолчала. Потом, словно в раздумье, спросила:
— Тебе доктор говорил?
