— Что ты, — мрачно потеплев, бормотнул земляк, как бы прося не растравлять хотя бы эту рану, потому что чаша его терпения неудобствами Москвы и без того переполнена.
— Что вы тут делаете? — спросил Сергей, не столько интересуясь их пребыванием здесь, сколько пытаясь ополоснуть рот от предыдущей фразы.
— Да вот, — оживился Генка, — представляешь, идем на день рождения… Представляешь… Вот собираемся… Подарок…
Он кивнул в сторону ГУМа и посмотрел на Сергея взглядом, провоцирующим сентиментальность. Сергей сразу понял источник своей первоначальной тревоги и почувствовал, как близка опасность.
— Ну ладно, я пошел, — сказал он и уже отошел на несколько шагов, но тут его догнал Генка.
— Ты понимаешь, — забормотал он, косея от стыда, — покупаем подарок… Два рубля не хватает… до стипендии…
— Рубль могу дать, — сказал Сергей, хотя и рубля не хотел давать, но почему-то совсем отказать не мог и даже стал объяснять, что у него шесть рублей, из которых пять ему самому нужны позарез.
Они снова подошли к земляку, а тот продолжал стоять на месте с мрачной величавостью, словно происходящее к нему никакого отношения не имело, хотя к нему именно все это имело самое прямое отношение. Видно, он был на мели, а им сейчас хотелось выпить, и именно здесь, в ГУМе, где тогда продавали шампанское в розлив.
Сергей расстегнул плащ и, забыв, что он без пиджака, ринулся было в пиджачный карман, потом вспомнил, что деньги в брюках. И, стыдясь, что он по слабости не смог им отказать, и стыдясь того, что он им дает меньше того, что они просят, и стыдясь того, что он как бы оправдывается перед ними, достал из кармана кошелек.
Открыв его, он вынул оттуда две трешки, словно наличие именно той суммы, которую он назвал, и должно было доказывать, что пять рублей из них ему в самом деле нужны.
— Есть сдача? — спросил Сергей, показывая трешку.
Генка отрицательно замотал головой. Земляк оставался мрачен и величав в своем темно-синем плаще и модном гороховом галстуке над белоснежной сорочкой.
Сергей быстро отошел к мороженщице и попросил ее разменять трешку. В это мгновение, забывая о расстоянии, он вдруг подумал, что, если девушки увидят, что он стоит возле мороженщицы, будет ужасно неприятно. Ведь она именно из-за него отказалась от мороженого! «А уж эта Буратино обязательно заметит, обязательно», — с волнением думал Сергей.
Все это как-то нехорошо получалось. Особенно неприятно было то, что у него не хватило духу отказать им, хотя он был уверен, что они ни на какой день рождения не идут, а просто хотят выпить. И было неприятно, что он как-то половинчато выполнил их просьбу, и еще неприятней было то, что он от этого чувствует какую-то вину, а теперь еще, когда продавщица протянула ему деньги, неприятность усугубилась тем, что она разменяла ему трешку серебряными рублями, и он должен был Генке, точно нищему, протянуть монету, что было унизительно для Генки и унизительно для Сергея.
Сергей сунул ему эту несчастную монету, Генка что-то пробормотал в знак благодарности, а земляк продолжал стоять в позе, выражающей мрачную независимость.
— Хоть бы пиджак надел, — сказал он на прощание, как бы через этот неоспоримый факт, что Сергей пришел на Красную площадь без пиджака, объясняя какую-то более глубокую причину своей нелюбви к нему. Он был уверен, что отсутствие у Сергея достаточно большого интереса к своей одежде есть безусловный признак его некультурности, прикрытой якобы умными, а на самом деле лицемерными разговорами.
Сергей пошел через Красную площадь. Он видел, у Мавзолея в толпе путеводно желтел плащ ее подруги.
Еще светило солнце. На Спасской башне золотой обод и стрелки часов ослепительно горели, небо нежнело предзакатной зеленцой, а над темно-кирпичным Историческим музеем высоко в небе розовела олеографическая гряда облаков.
Напротив, в конце Красной площади, над храмом Василия Блаженного, стояла огромная, слегка засвеченная и даже как бы развенчанная наличием на ней земных тел, навеки лишенная таинства невинности луна.
Чистота Красной площади, блеск ее брусчатки, ее оваловидная выпуклость, стройность и стремительность кремлевских башен, казалось, выражают угаданный в глубине прошедших веков апофеоз самолетно-ракетных обтекаемых форм.
Сергей подошел к толпе у Мавзолея. Сейчас девушка в голубой куртке стояла в нескольких шагах от него, и Сергей со сковывающим волнением смотрел на ее стриженый, слегка вьющийся затылок, смотрел, ощущая наплывы нежности и словно смутно узнавая в этом беззащитном затылке, в этой легкой фигуре тайное родство, таинственную предрешенность их встречи. Но как ей сказать об этом, как дать знать, что их встреча предрешена? Сергей вздохнул.
Слева от Сергея стояла небольшая делегация каких-то африканцев, и девушка-гид что-то им рассказывала по-английски, и, насколько понимал Сергей по отдельным, доносящимся до него словам, она говорила про Мавзолей и про смену караула, а африканцы, мелкокурчавые, пестро и модно одетые, слушали ее доброжелательно, но без особого интереса.
Иногда они задавали ей какие-то шутливые вопросы, и девушка-гид что-то отвечала им, по-видимому несколько смущаясь, и тогда на мгновение все негры оживлялись, но она продолжала говорить свое, и они терпеливо слушали ее без особого интереса. Потом негры разом повернулись в сторону Исторического музея, из чего следовало, что девушка-гид перешла к новому объекту. Оживившиеся было негры снова притихли и стали слушать ее все так же доброжелательно и без особого интереса.
Сергей заметил, что Буратино толкнула его девушку и показала глазами на часовых, а потом на двух девушек, подошедших совсем близко, насколько позволял тротуар, к Мавзолею.
Часовые застыли навытяжку с каким-то страшноватым выражением стремительной неподвижности. Коврики, на которых они стояли, белые перчатки и какая-то незнакомая Сергею, по-видимому, парадная или особая форма службы Кремля делали их самих живыми атрибутами Красной площади.
— Сейчас они стоят по часу, — заметил один из зевак, — а зимой по полчаса… замерзнуть могут.
Приглядевшись к неподвижным фигурам часовых, Сергей уловил еле заметное движение грудной клетки, обозначающее дыхание. Потом он заметил, что часовой, стоявший слева от него, все время мерно покачивается, и в этом мерном, едва заметном покачивании угадывалось неимоверное напряжение, с которым он достигал этой неподвижности. Это же напряжение угадывалось по звероватому взгляду, который он таращил из-под фуражки.
Второй часовой казался несколько свободней, то ли потому, что фуражка его была надвинута не так низко, то ли, просто будучи более опытным, он легче достигал этой неподвижности.
И тут Сергей заметил, что эти две девчушки, на которых обратила внимание Буратино, глазеют на этого часового. Сергей, вглядываясь в его лицо, теперь заметил, что оно согрето или смягчено внутренней улыбкой, странно контрастирующей со стремительной неподвижностью всей фигуры. И когда Сергей охватывал взглядом его фигуру целиком, эта внутренняя улыбка как-то исчезала, а когда он смотрел только на его лицо, она снова угадывалась.
Сергей снова посмотрел вперед, чтобы найти глазами свою девушку. Теперь их заслоняли новые зеваки, подошедшие смотреть смену караула. Он стал вглядываться сквозь толпу зевак и вдруг увидел ее голубую куртку и затылок в барашковых завитушках, и в самое это мгновение, когда он ее увидел, голова ее робко повернулась, и она стала смотреть назад, ища глазами кого-то, и Сергей знал, что это она его ищет глазами, и только он залюбовался ее оленьей, чуткой оглядкой, как глаза их встретились, она вспыхнула и отвернулась. Она приподняла руку и провела ею по затылку, словно стараясь прикрыть его от взгляда Сергея. Кисть руки и запястье, смуглые и гладкие, как морской камень, соблазнительно высунувшиеся из рукава куртки, показались Сергею ослепительно прекрасными…
Но как подойти, что сказать, снова с тоской подумал Сергей. Хорошо бы издать закон, вдруг подумал он, по которому каждый человек имел бы право знакомиться с девушкой в любом месте и без всякого повода. Регламент — три минуты. Ведь главное, что девушка боится натолкнуться на какого-то мерзавца. А в течение трех минут легко можно доказать, что ты не хулиган, не мерзавец, не приставала, и, если ты чем-то ей понравишься, вы можете быть знакомы, а там видно будет. А кто же я, как не приставала, вдруг подумал он. Нет, не приставала и не пошляк, решил он. Может, что другое, но не это точно.
Не успела голубая куртка убрать руку со своего барашкового затылка, как остроносенькая оглянулась, увидела его и, полагая, что подруга еще не знает о том, что он здесь, стоит за ними, ударила ее локтем. Хотя самого удара Сергей не видел, но он точно почувствовал это. Та терпеливо вынесла удар, но не оглянулась.
