— Вона вся лужа пузырями взялась.
— Ну-к, что жа, домой, стал быть, поедем. Как раз и баньку потопим. Где Гришка-то, за лошадями, что ль, ушел?
— Не видала я его. Може, до меня встал да ушел?
— Бежите, ребяты, за лошадями, — распорядился Леонтий. — Може, там и Гришку встренете. Ну, живо, живо!
Ребята нехотя полезли из шалаша — хоть и сыро в нем, да все не так мочит — и, окунувшись в дождь, бегом пустились через поляну к ближайшему колку, Манюшка с Леонтием тоже выбрались на волю — пожитки собирать да складывать в телегу.
— Слышь ты, Манюшка, — хватился Леонтий, — а где ж у нас легкая телега-то? Вот дык штука!
— Не Гришка ли уехал куда? — предположила Манюшка.
— Эт куды ж бы ему уехать, скажи на милость?
Ничего придумать, понятно, они не могли. А тут лошадей ребята пригнали. Карьку, говорят, не нашли?
— Ну, вернее всего, что Гришка на ем и уехал, — подвел итог Леонтий, запрягая Рыжуху в телегу и смахнув ладонью с бороды воду.
— Как дожжик начался, так он домой и поехал…
С таким доводом и Манюшка согласилась, поскольку подумать больше не на что было. Яшка и Семка в догадках этих не участвовали — им бы до дому скорей добраться. А Гришка не маленький — никуда не денется.
Однако и дома его не оказалось. Леонтий, растапливая баню, ломал голову так и этак. Не ребенок он, конечно, и куда попало не сунет голову, а все ж таки любопытно: куда парню деваться?
Потом и в бане все перемылись, и отужинать успели — не появляется Гришка. На дворе уж совсем стемнело, и дождь почти перестал — так себе, капля по капле падает. Спать бы теперь ложиться да не шелохнуться бы до утра. Но не до сна тут.
Мыкался, мыкался Леонтий по избе из угла в угол, на улицу раза два выходил и, потеряв надежду на возвращение сына, объявил:
— Добежать мне до Рослова Макара надоть. Стан-то их недалеко от нашего. Враз да приметил он чего, либо в дороге виделись.
— Добежи, добежи, — одобрила его намерение Манюшка. — Може, и правда, чего узнаешь.
Выйдя из двора и поеживаясь после бани на промозглом ветерке, Леонтий опасливо ступал промытыми дождем лаптями по бугоркам, обходя лужи, и норовил выбиться на мураву, где это возможно. Издали все приглядывался — не видать ли огня в Макаровой избе? Не видно что-то. Наверно, спать улеглись. Что ж, побудить придется. Зашел в палисадник, в одно темное окошко постукал, в другое — безответная тишина внутри. Подождал малость, прислушался, припав ухом к стеклу — тихо. Еще побарабанил костяшками пальцев по раме.
— Дома, что ль, никого у их нету? — негромко спрашивал себя Леонтий, пробираясь по фасаду к калитке. — Куды ж они все подевались-то?
В калитку вошел и шагов пяток по двору сделал. С крыльца к нему белым длинным пятном Лыска прыгнул да гавкнул беззлобно. Леонтий знал, что кобель этот никогда ни одного человека не укусил, но тут все вышло до такой степени неожиданно, что струхнул он изрядно и проворно отскочил влево, больно ударившись бедром о грядушку телеги башкирца, но не заметил этого, поскольку рукой нечаянно попал под ряднинку, ткнувшись прямо в холодное, уже затвердевшее лицо старика. От новой неожиданности рука Леонтия судорожно дернула рядно и открыла покойника.
— Господи Сусе! — только успел сдавленным шепотом молвить Леонтий и, не помня себя, шарахнулся к воротам. Лбом в столб угодил, а полотно калитки, растворяясь, пошло на него само. В проеме черная тень остановилась.
Вырвался из груди у него какой-то нечеловеческий вопль, и, может быть, именно он придал Леонтию храбрости сигануть мимо этой тени в темный простор улицы. Летел он, не разбирая луж и не оглядываясь.
А сзади голосом бабки Пигаски привидение это вещало:
— Кто ж эт по ночам чужие дворы проверяет? Да еще по окнам стучит.
Слов ее Леонтий не разобрал, но хоть под присягой, хоть на исповеди готов был утверждать, что видел настоящую, живую ведьму. А с той стороны — от Макаровой избы, стало быть, — вслед несся жуткий, раздирающий душу протяжный собачий вой.
Вскочив к себе во двор и трепеща всем существом своим, Леонтий трясущейся рукой накинул веревочный хомутик в притворе дверцы и, вконец обессиленный, едва дотянул до избяной двери. А перевалив порог, рухнул замертво.
— Господь с тобой, отец! — бросилась к мужу Манюшка, подхватила его и легко перенесла на лавку. — Ба-атюшки! Да ведь он весь избитый! Головушка ты моя, разоренная! Да какой же растакой лиходей загубил тебя безвинного! — слезно запричитала она, разглядывая на мертвенно-бледном лице лиловый синяк. Будто черный наперсток под кожу засунули над правой бровью.
Не зная, что делать, Манюшка стала мочить тряпку, чтобы положить ее на лоб мужу. А Леонтий, очнувшись тем временем, жмурился на язычок пламени трехлинейной лампы и тупо вспоминал детали происшедшего.
— Ма́нюшка, Маня, — заскрипел он больным и до невозможности нежным голосом, — скажи, живой, что ль, я?
— Живой, отец, живой! — обрадовалась Манюшка, бросила тряпку и склонилась над ним. — Да кто ж тебя удостоил-то эдак?
— А эт ведь упокойник поиграл со мной чуть не до смерти.
— Уж не спятил ли ты, бог с тобой? Какой такой упокойник?
Леонтий приподнял голову, повертел ею, потряс, словно надеясь таким способом водворить растерянные мысли на свои места, и, кряхтя, уселся на лавке. Видя, что Манюшка ждет не дождется от него толковых слов, разъяснил:
— Такой вот и упокойник! Во дворе у Макара на телеге лежить, как живой — и всё тута. Хоть сама сходи да погляди, коль охота есть. Я его тронул чуток, а он как вскочит да за мной. Видишь, как по лбу заехал какой-то твердостью.
— Эт что же, вперед тебе забежал он, что ль? — раздумчиво допытывалась Манюшка. — Ему бы вдогонку-то ловчейши по затылку тебя огреть.
— Дык ведь нечистый, он ведь с любого боку сноровиться может. Не знала, что ль? Да еще ведьма какая-то мертвяка ентого сторожит. Едва я от их вырвалси.
— А Макар-то где же? Дарья где?
— Пес их знает, где они. Темно в избе и не слыхать никого. Кобель один ихний во дворе, да и то, може, не он, а оборотка какая…
И верилось Манюшке во все эти чудеса, и не верилось. А оборотки — доподлинно знала она — бывают. Это баба такая, колдунья. В любую скотину оборотиться может она.
Еще ребенком была Манюшка, ее дед часто рассказывал, как в молодости проучил он одну такую.
Идет, бывало, вечером человек по улице, а за ним овечка увяжется. Потом догонит его, вскочит на загорбок и едет, пока не надоест ей. На деде она разок версты две прокатилась. А откуда взяться овечке на улице в зимнюю пору?
В другой раз дед — молодым он тогда был, на вечерки частенько похаживал — взял в карман складешок, ножичек складной. И как оседлала его овечка, стал он тыкать ей в передние ноги, повыше копыт. Все в кровь истыкал. Отстала от него овечка.
А одну бабенку все обороткой звали в деревне. За глаза, конечно. Пошел к ней дед утром — заделье какое-то придумал — и видит: все руки повыше кистей у бабы исцарапаны. «Чего это руки-то у тебя ободраны?» — спросил дед. «А это, — говорит, — я в стеклянную банку за вареньем лазила, да так и ободрала!
Вот какую историю знала Манюшка, потому расспрашивать больше Леонтия не стала. Всякое бывает на свете.
— Ладноть, отец, утро вечера мудренее, — сказала она примирительно. — Авось утром и Гришка отыщется, и беды твои прояснятся. Давай-ка спать ложиться.
8
Долго пришлось бы Гришке выдумывать подходящую причину отлучки с покоса, но жизнь всегда проще и во множество раз мудрее людских вымыслов. Она может легко помочь нашим задумкам и так же легко порушить их.
Отбивая вторую косу и оглянувшись на солнце, будто прося пощады от его немилосердных лучей, Григорий заметил, что вся южная сторона неба заволоклась непроницаемой сплошной тучей. Жутковато и грозно, молчаливо нависла эта мохнатая чернота над притихшей степью.
Повеселел парень, молоток почаще затюкал в его руке: из такой тучи непременно хороший дождь прольется, значит — остановка во всей крестьянской работе и отлучиться можно без ущерба для дела. По такому случаю и соврать что угодно можно — поверят… Ну, хотя бы сказать, что поселковый атаман велел явиться к нему в станицу еще вчера по призывному делу, а он, Гришка, совсем забыл об этом. Вспомнил только сегодня и сразу поехал… Сойдет!
Когда отбивал последнюю косу, начал накрапывать дождь. Терпеливо достукал до самого конца, еще брусочком острие поправил и заторопился. В момент коня привел, заложил его в легкую телегу, захватил одежину потеплее и тронулся. Ехать же решил он не через хутор на Бродовскую, а по прийсковской дороге до свертка и подкатить к станице со стороны кладбища. Крюк от этого выйдет порядочный, но все равно времени-то пропасть в запасе. Еще пережидать до назначенного часа где-то придется.
