Потом он прочел ей Лермонтова — о сосне и пальме. Ольга заставила его повторять до тех пор, пока не запомнила все.
А через три дня они уже степенно, солидно, как и полагается на людях, простились в аэропорту Хосе Марти. Ольга стояла у трапа неузнаваемо переменившаяся: серые пятна расплылись по ее смуглому лицу мулатки. Когда он приветственно поднял руку у самой дверцы самолета, в глазах Ольги блеснули слезы. Но этого уже никто не мог заметить. Это заметил он один...
Георгий не сразу услышал звонки в передней. Нехотя поднялся из-за стола, торопливо сунул письмо в ящик, но забыл убрать фотографию Ольгиты.
Пришла Павла.
И тотчас кубинские видения отдалились, пропали вовсе. Их заслонила, как недосмотренный красивый сон, живая, реальная жизнь, которой он жил теперь.
Однако женское сердце — чуткий сейсмограф: от него не утаишь и малые колебания в твоей душе. Павла свободно присела к столу, положила ногу на ногу и пытливо вгляделась в лицо Георгия.
— Что с вами? Я уж подумала, что вас нет дома. — Покосившись на карточку Саши в резной рамке, она увидела рядом и фотографию кубинки. — Ага, вот оно что! — сказала она таким тоном, словно поймала его за руку. — Это и есть ваша Ольгита, ваша прекрасная пальма?
— Почему моя пальма? — деланно-бодро спросил он, удивившись ее догадке.
— Ну как же! Помните у Лермонтова: «Одна и грустна на утесе горючем прекрасная пальма растет». А она хороша собой! Вы обещали рассказать о Кубе под настроение. Согласитесь, вы настроены сейчас именно на кубинскую в о л н у. Так ведь?.. Что же вы молчите, Георгий Леонтьевич?
— До каких пор ты будешь называть меня на «вы»?
— Пока не останется ни одной не известной мне странички вашей жизни.
И то ли в самом деле под настроение, то ли потому, что привык выполнять свои обещания, он открыл сегодня и эту последнюю страницу. Кажется, ничего не утаил, за исключением пылкого порыва Ольги в Варадеро. К чему Павле знать такое? Пусть это останется его маленькой грустной тайной.
Павла больше не допытывалась, хотя и самая искренняя мужская исповедь обычно принимается женщинами за полуправду.
Дробот хорошо помнил те времена, когда начало строительства новой доменной печи громко объявлялось на всю страну и в газетах и по радио. Бывало, на такое торжество из Москвы приезжала целая киносъемочная бригада.
А теперь, когда счет идет на целые промышленные комплексы, никого не удивишь, что где-то начали сооружать еще одну домну или где-то вступила в строй мощная турбина, чуть ли не равная всему Днепрогэсу. Теперь дело обходится без велеречивых рапортов и духовых оркестров. Начали и начали. Кончили и кончили.
Но как бы там ни было, а для Молодогорска начало строительства новой домны — событие не малое. Оно радовало Петра Ефимовича еще и потому, что после пуска третьей печи прошло столько лет. Наконец-то лед тронулся! Досадная пауза, которая случилась не по вине строителей, осталась позади.
Когда экскаваторы подтянулись на площадку, заранее очищенную от снега, Петр Ефимович бросил все текущие дела и на «Волге» отправился туда, чтобы лично дать команду к приступу. Глядя на него, примчались главный инженер, главный механик, главный энергетик, начальники отделов треста. Полный инженерный сбор; За несколько минут до начала явился и директор комбината Плесум.
Дробот отошел с ним в сторонку.
— Ну что, доволен? — спросил он.
— Да все будет повеселее.
— А то совсем ты заплутался в трех домнах, как в трех соснах!
— Не говори.
— Скоро, скоро твой комбинат выйдет на большак черной металлургии!..
Они стояли друг против друга и посмеивались. Одногодки, одного крепкого плеча. Но Дробот — этакий кряж, почти квадратный, с глубокими сквозными морщинами на лбу, с лукавым прищуром серых глаз и слабой проседью на висках; а Ян Плесум — на голову выше его, с добрыми девичьими глазами непоблекшей голубизны, однако совсем уже седой, даже густые брови тронуты изморозью.
— Вообще я не сторонник гигантомании, — заметил Плесум.
— Не бойся, до Магнитки нам с тобой еще тянуться да тянуться, — сказал Дробот и зорко окинул строй доменных печей.
Там, над колошниками, тихо плыло розовое облачко в утренней сини. Домны возвышались среди цехов, словно могутные дубы, и лишь ровные сосновые стволы ближних труб мартеновского цеха не уступали ростом этим вековым дубам на опушке заводского бора.
— Ну, пора, — сказал Дробот и дал знак машинистам экскаваторов, что сидели уже в своих кабинах, терпеливо ожидая его сигнала.
И первые ковши потревоженной земли грузно легли в стальные кузова головных автомобилей. Череда их натянулась, пришла в движение. Образовался тот непрерывный, слаженный круговорот самосвалов, который всегда с удовольствием наблюдал Петр Ефимович, вспоминая, как он сам работал тачечником сорок лет назад. Выемка грунта началась. Именно с нулевого цикла и он когда-то начинал свою неспокойную жизнь строителя.
— Лаби, я поеду, — сказал Плесум. — Там ждут меня на совещание, ты извини.
Дробот с сожалением посмотрел на своего заказчика, махнул рукой.
— Езжай. Раньше по такому случаю ставили подрядчику конское ведерко водки.
— Поставлю на готовый п е н е к домны.
— Нет, не тот, не тот нынче пошел заказчик!..
Плесум уехал, а Дробот все стоял на свежей бровке котлована. Может, это последняя домна на его счету — кто знает. Предшественник, Александр Николаевич Светлов, положивший основание доменному цеху, не дотянул и до шестидесяти: замертво упал от инфаркта на вечерней затянувшейся планерке. А уж на что был сильный мужик. Правда, немного крутоват, не жалел ни себя, ни подчиненных, но справедлив. Теперь много пишут и говорят о новом типе хозяйственника, об искусстве управления с помощью электронной техники. Однако стройка — не завод, на стройке не запрограммируешь сотни разных мелочей, которые возникают ежедневно. Тут без штурма не обойдешься, как на переднем крае. Светлов любил работать по графику, но умел и штурмовать, если другого выхода не было. Как он отгрохал вторую домну! Рабочие чертежи буквально выхватывал из рук сонных проектировщиков, материалы выбивал сам в громоздких снабах и ни на час не отпускал вожжи треста — своего коренника, подстегивая в то же время уросливых пристяжных, то бишь субподрядчиков. Да еще выкраивал свободную минуту, чтобы непременно заглянуть в комсомольский штаб: и не ради какой-то моды, а отлично понимая, что именно молодежь выручит стройку. И домна была сооружена в рекордный срок, все заговорили о светловском чуде, о новаторстве. Да, он, конечно, был новатором — один монтаж крупных узлов чего стоит! Но мало кто со стороны догадывался, какую волю проявил Светлов, прошедший начальную школу на Магнитке. Так что и новый тип хозяйственника немыслим без железной прорабской воли. Нет, на стройке никакая электронно-вычислительная машина не поможет, здесь нужен характер. Плесуму куда легче править комбинатом, несмотря на всякие там диспропорции. Вот пожаловал сегодня на площадку для приличия, вяло перебросился несколькими словами и укатил. Э-э, брат Ян-Иван, так просто не отделаешься, за тобой еще должок — все оборудование. Еще придется не раз испортить отношения. С одним-то мирным сосуществованием домны не построишь...
— О чем задумался, добрый молодец?..
Он оглянулся: к нему подходил старик Каменицкий.
— Не усидели-таки дома, Леонтий Иванович?
— Не усидел, хотя и пошаливает мотор. Пойду, думаю, взгляну, как разворачивается наш д е с я т н и к первой пятилетки.
— Лиха беда — начало.
— А я уже решил, что не доживу до четвертой домны.
— Скажете тоже! Мы с вами еще отгрохаем и пятую!
— Мы с вами... А где же Иван Иванович?
— Уехал на какое-то совещание.
— Ты смотри, никаких п р е с т о л ь н ы х праздников не соблюдает. Ну бог с ним. Так, стало быть, новая печь, но старая песня?
— Да, в расчете на привозную руду.
— Ничего, ничего, Петро, наша забалансовая руда еще попадет в актив державного баланса. Я верю. — Каменицкий помолчал, опираясь на ореховую трость и наблюдая, как мерно, ковш за ковшом, брали уже талую, пахучую землю из своих забоев лучшие экскаваторщики города. — Помню, когда мы облюбовали это местечко для комбината, пожаловал издалека один задиристый товарищ, горячая голова, и с ходу обвинил нас в том, что площадка выбрана у черта на куличках, даже нет воды. «Садитесь в машину, едем», — говорю ему. «Далеко ли?» — спрашивает. «На Урал, тут рядом». — «Ах, да, здесь же Урал», — ничуть не смутился он. Грех и смех! Находились и такие у меня противники. Не глянув в святцы, били в колокола. Но с ними можно сладить. Куда труднее воевать с учеными, вроде Голосова...
