— Ты жила на Пиносе?
— Да, мы жили там всей семьей...
И она неторопливо начала рассказывать, оправдывая себя лишь тем, что компаньеро Каменицкий вправе все знать о своей сотруднице.
Она выросла в семье крестьянина. Отец ее — негр, мать — француженка. Отец долго бедствовал, пока не удалось купить маленькую финку, то есть усадьбу, на которой он выращивал помидоры. Когда Ольге исполнилось десять лет, умерла мать. Пришлось очень рано добывать свой хлеб, тем более, что семья большая — у нее пять сестер и трое братьев. Впервые она услышала о революции после штурма казарм Монкада. Потом на Пиносе увидела Фиделя: старшая сестра была знакома с ним. Ну, а еще позднее ей, Ольге, стали доверять кое-какие поручения. Но если говорить совершенно откровенно, то революционеркой она стала только после победы. Что привело ее в лагерь революции? Пожалуй, личные симпатии к Фиделю. Вот муж старшей сестры, так он по-настоящему участвовал в борьбе, был арестован. Отец и братья помогали ссыльным на Пиносе. А она, что ж, она только начинала понимать, что происходит. Сейчас, конечно, другое дело. Сейчас она состоит во всех революционных организациях. Два года училась в Гаванском университете, но по призыву Фиделя пошла работать. Учительствовала в Сьерра-Маэстра. Если нужно, рубила сахарный тростник наравне со всеми. Знакома и с формой милисиано. Вот, собственно, и вся ее жизнь, компаньеро Каменицкий, все ее молодые годы, пролетевшие одной стаей коко, белых кубинских птиц...
Рассказывая, она смотрела прямо перед собой и шла в ногу с ним. Высокая, необыкновенно стройная, Ольга, наверное, ростом и осанкой была в отца-негра.
— А теперь я могу слушать вас, Георги Леонович, — сказала она, улыбаясь ему в лицо ослепительной белозубой, улыбкой.
— Ладно, так и быть.
И теперь уж он, в свою очередь, тоже поведал ей о своем житье-бытье. Иногда ловил себя на том, что увлекается деталями, но именно детали-то больше всего интересовали Ольгу. Слушая, она то и дело поглядывала на него и сбивалась с шага. Он будто ничего не замечал, шел себе и шел по кромке тротуара, навстречу молодым веселым людям, которые учтиво расступались. Гавана отдыхала после дневного зноя. Где-то вспыхивала пачанга. Где-то пели хором «Куба — си». Уличные музыканты, которых он в шутку называл гитаристами кубинской революции, старались вовсю. На душе было светлым-светло, и он чувствовал себя помолодевшим — ходил бы до самого утра, наслаждаясь игрой мускулов.
Он тайком глянул на часы, укоризненно качнул головой.
— Однако мы с тобой, Ольгита, загулялись.
— Мне сегодня очен харашо.
— Мне тоже, но...
Она вмиг погасила добрую улыбку, осторожно отняла маленькую тугую руку из-под его руки, независимо выпрямилась.
— Это я виновата, Георги Леонович.
— Давай уж разделим вину пополам, — сказал он, прощаясь с ней у подъезда отеля-небоскреба...
Поиски нефти продолжались трудно. Ни геофизики, ни станки глубокого бурения не давали сколь-нибудь обнадеживающих результатов. Правда, геологи-нефтяники, приехавшие на Кубу с Каменицким, не унывали и кое-что разведали, но слишком мал был прирост запасов в несколько сот тысяч тонн, если годовая потребность в жидком топливе исчислялась миллионами. Куда успешнее велись поиски руды — никелевой, медной. Это было единственным утешением для Георгия, который в общем-то считался неплохим специалистом по твердым ископаемым. И он все больше налегал на техническую подготовку кубинских инженеров, очень скрупулезно исследовал каждую, пусть малую находку. Конечно, за два года мир не удивишь крупными открытиями, но раз уж ты советник, то обязан подготовить надежных учеников.
Ольгита сказала ему при случае:
— Вы так, Георги Леонович, не увидите нашу Кубу, кроме тех мест, где стоят буровые вышки. Я хотела показать новые туристские центры Плайя Гунабо, Плайя Метано, потом Сороа — место для танцев и любви...
— Ну туда я, пожалуй, опоздал, но в доме Хемингуэя надо побывать.
— Как, вы еще не видели дома п а п ы? Это я виновата, я!
И в ближайший свободный день они отправились в гаванский пригород Сан-Франсиско дель Пауло, где многие годы жил прославленный американский писатель.
С террасы его дома открывался вид на живописную долину в королевских пальмах, на горизонте красовалось полудужье столичных небоскребов перед зеркалом Мексиканского залива. Тут, на террасе, Хемингуэй любил посидеть в плетеном кресле, закончив страницу нового романа. Во всех комнатах книги, книги, книги. На шкафах коллекции редких камней, в том числе и найденных в Сьерра-Маэстра. На стенах охотничьи трофеи — целое собрание диковинных рогов — оленьих, козьих. На полу шкура льва, убитого самим хозяином в джунглях Африки. В рабочем кабинете старая неказистая конторка, за которой он и писал по утрам шесть часов подряд, стоя, босой. У него была дневная норма — 800 слов, но таких, что переписывать не приходилось.
А рядом с домом возвышалась башня, построенная женой писателя, миссис Мэри. Однако в этой башне Хемингуэю не работалось, и она служила ему складом книг о войне. «Там все мои военные тайны!» — шутил он, когда кто-нибудь обращал внимание на с т о р о ж е в у ю башню.
Георгий прошелся по всем комнатам, останавливаясь в каждой на несколько минут. (Ольга с огорчением подумала: неужели его ничего не интересует?) Но потом он начал обходить сызнова, уже подолгу осматривая понравившиеся вещи. Стоял перед испанскими плакатами, на которых были изображены в красках знакомые Хемингуэю матадоры. Листал русские журналы. Медленно скользил изучающим взглядом по корешкам сотен книг. И целую четверть часа кружил около писательской конторки, будто не веря тому, что с такого вот простого, дощатого с т а н к а сходили шедевры мировой литературы.
Они закончили осмотр дома только к вечеру. Опять вышли на террасу, чтобы еще полюбоваться Гаваной и морской далью. Облокотившись на перила, Георгий сказал Ольге:
— Спасибо, что привезла к великому п а п е.
Она с ласковой доверчивостью опустила руку на его плечо, как это делают кубинцы, прогуливаясь со своими близкими.
— Я рада была доставить удовольствие.
— Заработаешься и ничего вокруг не видишь.
— Нельзя зарабатывать... зарабатываться, Георги Леонович.
Он задумчиво улыбнулся: все же осилила нелегкое русское слово. Ему было сейчас приятно, что горячая ладошка Ольги лежала на плече, и не хотелось разгибаться, чтобы не спугнуть ее. Но пора возвращаться...
Накануне отлета на Родину он снова объехал все геологические партии, тепло простился со своими подопечными инженерами. На обратном пути Ольга уговорила сделать остановку в туристском центре Варадеро, хотя он спешил поскорее добраться до Гаваны.
— Вам будет интересно, Георги Леонович, взглянуть на пляж, где развлекались Дюпоны и другие американские миллионеры, — с наивной горячностью убеждала она его.
Он уступил. Через несколько дней они расстанутся, и, конечно, навсегда, а ей не хотелось расставаться. Он давно заметил ее привязанность к нему и, чего греха таить, иной раз удивлялся, откуда у него-то самого наволочь грусти на душе. Ах, Ольга, милая Ольгита, когда людей разделяет океан — это еще не страшно, но когда они на разных полушариях жизни — это уже непреодолимая преграда.
— Давайте купаться, — предложила она. — Не бойтесь, акул здесь нет.
Ну как было не понежиться на таком тончайшем песке! Дул легкий бриз. Шумел открытый океан. Накат был мерным, убаюкивающим — стоит закрыть глаза, как сон начинает одолевать тебя. Но Георгий не мог оторвать глаз от океана. С чем сравнить цвет атлантической воды близ Варадеро? Не случайно у Брокгауза и Ефрона сказано: «Море здесь поразительной чистоты». Именно поразительной! Гребни ближних волн, насквозь просвеченные солнцем, напоминали уральский амазонит, но с очень нежной, почти небесной голубизной, а на дальних волнах поигрывали малахитовые блики, однако опять же то был необыкновенно мягкий, а не ярко-зеленый малахит. Ольга плавала с завидной ловкостью, он едва поспевал за ней. На отмели она остановилась, подождала.
— Устали, Георги Леонович?
— Нет, что ты!
И вдруг Ольга, вскинув ему на плечи обе руки, дерзко поцеловала его в губы перехватившим дыхание поцелуем и тут же отпрянула, испугавшись сама себя. Он еле удержал ее за гибкую, выскользающую из рук талию и, удерживая на полусогнутой руке, близко заглянул в ее иссиня-черные глаза и стал целовать в ответ не спеша... Низко опустив голову, она медленно повернулась к берегу.
Весь остаток пути до Гаваны они пели негромкие песни, читали друг другу стихи. На дорогу ложились, точно русские шлагбаумы, длинные тени от королевских пальм. Георгий вспомнил строфу из книги Хузангая, побывавшего тут несколько лет назад:
