Мензер подвела итог:
— Мы подготовили предложения по всем школам района и вручим их вам, товарищ Вагабзаде, не возражаете?
— Всем добрым начинаниям райком вам помощник! Можете на это рассчитывать.
Когда мы уже шли к машинам, Мирза замедлил шаг.
— Товарищ секретарь, — виновато сказал он, — может быть, дальше поедете без меня? Целый день быть на колесах старому человеку не по силам. Завтра у меня рабочий день. Хочу добраться до этого бездельника Фазиля. — Глаза его вспыхнули. — Пока не вымету из школы таких, как он, ни в гроб не лягу, ни на пенсию не уйду!
— Возвращайтесь на машине Мензер, если она согласна, — сказал я.
Мензер молча кивнула, и мы сердечно распростились с Мирзой-муэллимом.
Когда снова двинулись в путь, подул свежий ветер со стороны гор, и сверток, брошенный к окну багажника, зашелестел газетной бумагой. Сидя рядом с шофером, я обернулся, думая, что Мензер хочет мне что-то сказать. Мы очутились лицом к лицу. Тот же ветер, косо ворвавшись через спущенное стекло, сильным порывом растрепал пучок ее волос, собранных на затылке, опутал лицо длинными прядями. Она пыталась отбросить их, проводя ладонью по щекам и подбородку, подобно тому, как путник в лесу хочет избавиться от налипшей паутины. Мой взгляд в упор смутил ее.
— Сверток вам не мешает? — спросил я.
Она прижала непокорные пряди обеими руками, и лицо, зажатое ладонями, поразило меня сходством с лицом юной Халлы. Вот такой она и была, когда я вез ее к дяде Селиму, отрекаясь от собственного счастья! Только в тот раз она сидела рядом со мною, на жестком сиденье грузовика, а нынче позади, на кожаной подушке. И машину не трясет по ухабам; она идет мягко, бесшумно…
…Когда я вышел из больницы, меня поджидало прощальное письмо. Мензер писала, что, если бы я остался беспомощным калекой, она без колебаний стала бы моим костылем, моей постоянной опорой. В этом решении ее не смогли бы остановить ни отец, ни все законы приличий. Но я жив, здоров, могу передвигаться без посторонней помощи — и это счастливейший день в ее жизни. Однако он и разлучает нас. Она должна ждать Селима. Не из страха перед злословием, но повинуясь внутреннему долгу. В истории воспеты прекрасные женщины Азербайджана; есть чьему примеру следовать! Пусть никто не скажет, что в наше время иссякла гордость Нушабы, сломилось мужество Томрис, запятнана честь Гаджар[15]. Но имеется и еще одно препятствие. Она застала у моей постели другую девушку. И разве под силу ей, знающей цену терпеливому чувству, поднять руку на существо, так преданное мне?! «Нет, Замин, — писала Халлы, — я оставляю тебя не одиноким. Ты живешь в большом красивом городе, возле тебя стойкие друзья. Сердце Халимы бьется любовью к тебе… Разве я могу ревновать или злобствовать на нее? Отказываясь от тебя, я буду знать, что твое счастье в надежных руках. Увы, наша любовь не дала нам ничего, кроме прекрасных обещаний. Выполнить их оказалось уже не под силу…
Прости, что не дождалась твоего полного выздоровления. Но я учительница, мое место в школе. Да и стоило ли затевать прежние разговоры, раз решение принято? Прошлое всегда буду помнить как светлую искорку. Что бы ни случилось со мною дальше, я смогу всегда почерпнуть в нем силу жить и надеяться. Трудно сказать, по каким дорогам в будущем пойдем мы оба. И скрестятся ли еще раз наши пути? Но одно мне ясно. Нельзя чтобы ты долго оставался перед выбором: юная девушка, яркая, как цветок, или удрученная бедами вдова? Поверь, я умею смотреть на истинное положение вещей не только глазами страсти, но и глазами разума.
Не отягощай совесть мыслью, что обрекаешь меня на одиночество. В душе я никогда не расставалась с тобой. В этом и заключено мое торжество. Мужественным людям не страшен приговор судьбы. Я проживу свою жизнь счастливо, обещаю тебе. Пусть кто-то с сомнением пожмет плечами, назовет меня пустой фантазеркой. Я-то знаю, что золотые самородки опыта добываются лишь ценой ошибок и самоотречения… На этом кончается наша история. Следующие страницы твоей жизни будут написаны уже другой женщиной».
Мне вручили это письмо, когда я впервые переступил порог своей новой квартиры. Помню, пол зашатался под ногами, как при землетрясении…
Наши глаза снова встретились. Что же скажет мне Халлы теперь? Повторит горькие слова отречения? Или из глубины ее души вырвется возглас, полный неистовой нежности: «Мне нужен только один мужчина в мире — это ты!»
Но за весь день Мензер не разомкнула уст и не произнесла ни слова.
Сидя за рулем, я подъезжал к дому Мензер, и вдруг взгляд наткнулся на чью-то знакомую фигуру. Пришлось притормозить. Городок маленький, и если заметят, что секретарь райкома два дня подряд останавливает машину у дверей учительницы Мензер, это непременно вызовет толки.
Но кто стоит будто на страже у порога ее дома? Так и есть — Мирза-муэллим. Я еще вчера уловил особенность его позы: обычно он стоит несколько скособочась, делая упор на одну ногу и давая отдых другой. Ходит, качаясь то в одну, то в другую сторону.
Я поздоровался с ним.
— Продолжим вчерашнюю поездку? Садитесь в машину, чтобы не устать.
— Какая усталость? Утро только началось.
Подошла Мензер.
— Переезжайте жить поближе, уважаемый Мирза, — ласково сказала она. — Тогда я смогла бы заботиться о вас.
— Ах, почему я не услышал такие слова лет сорок назад? — шутливо воскликнул он. — Не удивляйтесь, товарищ секретарь. Мы с Мензер-муэллиме как две половинки ореха: у нее знание теории, а у меня опыт, практика. Вот только побольше бы ей изворотливости, настырности! Слишком она по-женски мягка для руководителя.
Как всегда увлекаясь, Мирза молодел на глазах. Осанка его стала прямее, голос звучал бодро.
— Полноте, какие ваши лета, — любезно проговорил я. — Волосы почти без седины.
— У некоторых седина изнутри, — отозвался старый учитель. — Тот же Фазиль, молодой парень, а на поверку труха. Школьникам его можно демонстрировать только как отрицательный пример. Существует в педагогике и такой прием! Недаром пословица говорит: «Кто тебя научил обходительности?» — «Грубиян».
Мы продолжали беседовать в машине по дороге в одну из районных школ.
— Есть еще проблема, — сказала Мензер. — Нехватка преподавателей.
— Как? Разве штат не заполнен?
— Вы меня не поняли. Я имею в виду учителей-мужчин. Присутствие в классе воспитателя сильного пола дисциплинирует и подтягивает учеников. Мужское влияние вообще очень важно для детей.
Мирза подхватил:
— Конечно, мы самого высокого мнения о наших замечательных женщинах. Дело просто в особенности их характера. Мальчикам с детства нужны образцы твердости. Хотя бы для того, чтобы впоследствии брать верх над женами! — ввернул он, подмигивая.
— Какой же выход из положения?
— Очень простой. Помнить об этом в институтах, которые готовят школьных преподавателей.
— Вы правы. Подготовка кадров идет у нас словно с закрытыми глазами. Сколько, кого, куда надо — никто не знает. Недавно я был в колхозе. Там возводят животноводческий комплекс с собственным молочным заводом. Об одном забыли: о механиках-операторах! Случись пустячная поломка, все остановится. Обслуживать агрегаты некому. Пора вводить трудовую специализацию в старших классах, как считаете? Пусть виноградные колхозы готовят себе виноградарей, хозяйства молочно-мясного направления — животноводов…
Селение Гаялты лепилось по склону горы; дома вырастали прямо из скального камня и напоминали издали скопище ласточкиных гнезд. Окна смотрели на восток.
Когда машина взобралась по извилистой дороге, мы приметили людскую суету. Видимо, нас ожидали.
Горные хозяйства, более скудные и малочисленные, имеют в это время года небольшую передышку. Главным занятием здешних колхозов было издавна садоводство и разведение пчел. Последнее время в долине Агчая не без успеха стали культивировать посадки табака. Табак, давал солидную прибыль. Но возникло неожиданное затруднение: вкус меда изменился, потребительская кооперация отказывалась его покупать.
Передо мною на стол недавно легли выводы комиссии, которая обследовала Гаялты. Листая отчет страницу за страницей, я подумал, что в Гаялты надо непременно поехать вместе с кем-нибудь из работников просвещения; были там дела по их части.
Во время страды некому стало работать на колхозном поле! Едва подходило время цветения табака, многие колхозники вместе со своими личными ульями поспешно перебирались повыше в горы. Ну, а с верхушки Эргюнеша всякий день на работу не находишься. Картофельные поля оставались неубранными.
Нас приветствовала председатель Малейка-ханум, которая, видимо, раньше не встречала Мензер и посмотрела на нее равнодушно. Мирза-муэллим поспешил устранить неловкость:
