Глава XXVI
РЫБА ПИРАЙА
В середине июля гельсингфорсская газета «Ууси Суометар» в отделе «Светская хроника» писала:
«Господин Д. Макферсон, единственный наследник и несомненный будущий носитель древнего титула графов Кэдденхед, гостящий в нашей северной стране, выбыл в субботу на восточные тихие пляжи ради купания и рыбной ловли. Подобно многим государственным мужам Британин господин Макферсон большой знаток спиннинга. В то же время, однако, он известен как опытный яхтсмен, в прошлом видный член Санкт-Петербургского яхтклуба…»
Прочтя эту заметку, Аркашка Гурманов буквально взвыл от негодования и яда… «Видал, Борис? Дожили. Чухонское масло совсем в Европу вломилось: «светская хроника», а? «Госпожа Айно Вейнемейнен, владелица могучих салаковых промыслов, выдает красавицу-дочку за господина Ахти Кякисальми, держателя замечательного двора веек и извозчиков…» Тьфу! Глаза б мои не смотрели…»
Пробежав эти строки, сильно рассердилась и надулась и Дагни Михайлова, подросток: гадкий англичанин обещал именно с ней поехать в милое Оравансаари, на Беличий остров, и ловить лососей именно там… «Знаток спиннинга!» Да он сам говорил, что не умеет отличить форель от лягушки и всем видам рыбы предпочитает шпроты!..
Остальные жители Гельсингфорса не обратили на статью ни малейшего внимания. Уехал, и слава создателю: и без него достаточно тут шатается этих сынов Британии с туго набитыми кошельками и с глазами, которые смотрят сквозь вас, как сквозь прибрежный туман или сквозь листву березы на опушке…
Джонни же Макферсон действительно уехал в Териоки. И здесь в старом Питерском дачном районе, ныне совершенно запустевшем, он вдруг наткнулся на то решение вопроса, которого ему так долго недоставало: катера! Москиты! Они и только они!!
Дни стояли горячие; над морем лежала тонкая ослепительная мгла. В ее сизоватом мареве каждое утро вставал из спокойных вод блеклый мираж Кронштадта, там на далеком острове. В морской бинокль можно было различить каждый каземат на западных фортах, каждую скудную березку, уцепившуюся за их каменные глыбы. Таинственная крепость словно дразнила обманчивой близостью. Виднелись выходящие на внешний рейд суда; из фабричных труб поднимались дымки. Люди там жили своей непонятной, тревожащей и, главное, — независимой от него, Джонни, жизнью…
Из Териок два раза в неделю уходили к Питеру моторные суда связи. Уходили и, — что того важнее, — благополучно возвращались.
Где-то на Невском взморье плавал металлический буй, внутри которого пряталась предназначенная для них почта. Ее забирали и заменяли другой. Иные люди высаживались прямо на берег…
Макферсон навел подробные справки у связистов Юденича. У него создалось впечатление, что пробраться в большевистское гнездо малым судам не так уж трудно: видимо, большевики либо не замечают их, либо же считают просто не заслуживающими внимания, безопасными…
Териокский песок мирно хрустел под ногами. Пахло морем, как пахло и в 1913 году, когда здесь высаживался со своей «Белой Розы» Ванюша Макферсон, лучший теннисист Петербурга, друг Феликса Юсупова, личный тренер великого князя Дмитрия… Но теперь Джонни Макферсон, эмиссар весьма высоких особ, озабоченно мерял шагами расстояние от Териок до Райволы или от Мустамяк до Териок, а за ним, след в след, таскался краснощекий офицерик из штаба адмирала Коуэна, лейтенант Нэпир, — живая ирония судьбы.
Дед этого лейтенанта Нэпира был адмиралом Нэпиром во время Крымской войны. Более полвека назад, он привел английскую эскадру под стены Кронштадта. Адмирал постоял несколько дней в виду фортов и ушел домой не солоно хлебавши: несколько лучших его кораблей подорвались неслыханным образом среди открытого моря, «в отсутствие противника на виду». Русские изобрели и впервые применили совершенно новое средство ведения морской войны — подводные мины. «Нельзя удивляться, старина, что ваш дедушка не стал настаивать на атаке: все неожиданное в боевой обстановке действует потрясающе… Очень жаль, что мы…»
Он сказал тогда это внуку адмирала и вдруг остановился, точно запнувшись о прибрежный камень. Черт возьми! Как внезапно приходят в голову гениальные мысли! Новое, незнакомое противнику оружие морского боя! Мины, торпеды, артиллерия — все это хорошо известно русским; большевиков этим не удивишь! Но — катера! Юркие, стремительные торпедные катера, оправдавшие себя так полноценно в недавней мировой войне на западе?.. Их-то русские не знают! Значит, возможно — они и окажутся как раз таким ошеломляющим новым оружием, которое способно сокрушить нервы красных моряков.
Вдвоем с Нэпиром, растянувшись на песке, они обсудили проблему со всех сторон.
Безусловно, русский флот не знаком с этой категорией судов, рожденной боями последнего времени. Медлительный славянский характер вряд ли позволит большевистским комиссарам и командирам отреагировать на их бешеные налеты с надлежащей четкостью и безотказной быстротой… Один, максимум — два! — разрушительных и внезапных удара, и Балтийский флот перестанет существовать, как величина, заслуживающая внимания… Необходимо только не пробовать, не нащупывать врага, а сразу же нанести ему решительное поражение: новость, однажды испытанная не в полном масштабе, перестает быть грозной на войне; из-за этого немцы упустили все возможности газовой войны, дальнобойных гаубиц, сорокасантиметровых мортир… Нельзя забывать об этом…
— Ах, дорогой Нэпир… Вообразите только: ночь, кромешная тьма… Полнейший мрак, дорогой Нэпир! Пенные столбы взрывов в этом мраке! Да, да! Желательно для отвлечения участие авиации… Большевики, слыша шум моторов, не будут знать, чем он грозит… Они ждут удара с воздуха, а он приходит с поверхности моря… Они растеряются, Нэпир; клянусь дубом, тиссом и трилистником, они растеряются! Что вы скажете на это?
— Я скажу, что это блестящая мысль, Макферсон… «C'est une idee»[39], как говорят французы… Вотирую за ее немедленное претворение в жизнь. Выговариваю себе право итти на головном катере… Но… есть одно «но». Коуэн ни за какие деньги не возьмет на себя такой ответственности. Вы понимаете, Макферсон: весь мир знает, что у господина Юденича нет торпедной флотилии. Наше участие в операции будет шито белыми нитками. Допустим, что десять торпед найдут свои десять линкоров. Но… Нет, нет! Не рассчитывайте на согласие моего флагмана; он на это не пойдет без недвусмысленного приказа сверху.
Мальчишка оказался не таким глупым, как можно было о нем думать! Поразмыслив, Макферсон решил, что ему остается одно: отправиться в Лондон и доложить об этих замыслах «самому». «Патрону», как говорят французы. «Боссу», пользуясь выражением, принятым по ту сторону океана. «Толстяку Уилки» — так называли в Англии этого своеобразного человека.
В те дни полет на самолете на большое расстояние был еще вещью далеко не обыденной. На военной машине Джон Макферсон пронесся над покоренной, разгромленной Германией. Он задержался на уик-энд[40] в торжествующем Париже; там в это время Вудро Вильсон днем изнемогал в азартной игре с тиграми и лисицами европейской дипломатии, а по ночам изнурял свою квакерскую плоть, веселясь с чудовищно прекрасными блудницами Нового Вавилона… Потом Макферсон прибыл в Англию.
«Самого» он в Лондоне не застал. Пришлось пуститься на поиски за ним, и «он» был обнаружен на берегах одного из бесчисленных шотландских «лохов»[41]; здесь, отдыхая, он писал маслом этюды старых Кельтских гор, от времени до времени забрасывая блесну в чистые воды горной речки. Разговор, происшедший между ними под ветвями сырого орешника, запомнился Джонни надолго.
Скользя по хвое и мелкому щебню, он спустился по крутой тропинке к заводи. Косые лучи пронзали перед ним овражный воздух. Уильям Лоренц Стеффен Чильдгрэм, «сын предыдущего», если верить британской энциклопедии, «один из самых влиятельных лидеров современного торизма» (с тех пор как, предав либеральную партию, он стал заядлым консерватором), одетый по-сельски небрежно, но, как всегда, весьма респектабельно, сидел на холщовом стульчике, кидая на загрунтованный холст разноцветные мазки рукой опытного дилетанта… Любопытный все-таки зверь, этот человек: ланкастерский гусар, парламентарий, поэт, памфлетист, летчик, живописец, мастер политической интриги, чемпион вероломства, корифей ядовитого острословия, финансовый туз, но — прежде всего всегда и во всем — авантюрист до мозга костей: авантюрист особый — выдержанной и предусмотрительной формации… Маккиавелли «made in England»[42].
Он был тезкой холодного залива, этот жирный Фальстаф; тезкой горного хребта и портового поселка в далекой Канаде… Он гордился своим предком — легендарным Мальбруком, древнейшим из герцогов Мальборо; тем самым, который, века назад — «Мирандон — дон — дон, мирандэлё! — в поход собрался: вернется ли домой?»
