за воротник… Кажется, он тогда крикнул…
Догнал отряд не скоро. Война грохотала на западе. Пахло в воздухе весенней землей и терпкими почками. И еще пахло… ее косами. Ромашкой и чабрецом. Климентина… какой вихрь кинул тебя в мои объятия? И зачем?.. Черная печаль стояла в глубине ее глаз и стекала живыми серебряными росами.
— Я вернусь к тебе, Климентина.
Жаркие руки обвили шею.
— Вернусь.
— Я буду ждать… Всю жизнь, Федор!
— Вот тебе на память. Надень, пойдет ли? — Ой, как пошел ей тот черный платок с яркими красными и синими розами!.. Улыбнулась.
— Я буду ждать…
Такой она и осталась в памяти. Такой видел он ее в коротких солдатских снах. В кошмарных маревах колымских будней. В грохоте и дыме на Одере… Всю жизнь видел такой свою Климентину…
— Что вы присматриваетесь, дедушка? — не удержалась девушка в цветастом платке.
— Да так, дочка… Платок уж больно хорош. Тебе идет.
— Это от бабушки досталось.
— А сама ты откуда?
— Да вот здесь мы живем, в поселке. Сейчас мне выходить.
— С матерью живешь или уже отдельно?
— Своя семья у меня — два мальчика. — Засмеялась белозубо и прижала к груди сумку с гостинцами. — Вот, возу…
— А мать-то с вами?
— Нет, с бабкой Климентиной живет. Старая уже она…
— Да, да… все мы теперь старые, дочка…
Из глаз обильно катились слезы и прятались в усах. И старик не вытирал их. Зачем? Кто знает, что на душе у этого сгорбленного, придавленного годами человека? И какое кому дело до его горестей, до его мыслей?.. Никого не касается его судьба, его муки. И даже не догадается никто, что, может, он сейчас встретился здесь со своей молодостью, а может, навеки распрощался с нею.
Девушка поднялась — электричка медленно подъезжала к поселку.
— Слышишь, дочка… Скажи Климентине!.. — вдруг вскочил было старик и осекся. Что же он хотел ей сказать? Что всю жизнь искал ее и вот теперь только нашел? Что он стар и немощен и уже глядит в могилу? Что у него двое сыновей, и те где-то далеко…
— А вы… разве знаете ее? — удивленно поднялись черные шнурочки бровей.
— Скажи… что Федор Скрипка кланялся ей. Не забудь: Федор Мосеевич Скрипка!
— Ой, что вы… Бабушка говорила — так деда моего звали…
— Да что вы стали на дороге, выходите скорей! — заторопили пассажиры девушку в цветастом платке и подтолкнули к выходу.
— Не забудь же… Федор Мосеевич кланяется низенько!.. — дрожащим голосом кричал вслед старик.
Пассажиры выходили на станциях. И снова стучали колеса. Проносили по земле людские боли и радости. Людские судьбы и мысли.
ДОЧЬ
Моему дяде, заслуженному учителю Белоруссии, в прошлом белорусскому партизану, — Василию Силычу Картелю посвящаю
Совсем белые волосы и глубокие морщины на лбу. Глаза добрые, ласковые. Может, это и не она?
Карпюк спохватился. Нет-нет, это все-таки она.
— Вот как мы встретились… Даже не верится, — раздавался низкий голос Марии.
Не верилось и ему.
— А я читаю в газете — Карпюк Василий Кириллович. Думаю, он или не он? А сердце так стучит, словно почуяло! — Она поправила прядь седых волос. — Вот видишь? Совсем побелела! Еще с той поры… — Горькая ниточка залегла в уголках твердо сжатых губ. Она, наверно, никогда и ничего не забывала. — Ну что ж, давай же обниму тебя, Василь!.. Заслуженный учитель…
А он слова не мог сказать. Встретились слишком неожиданно. В кончиках пальцев шевелился холодный страх. Он, как ртуть, перекатывался по телу, от него немели ноги… И еще эта цветастая портьера над дверью — она тоже почему-то шевелилась. Словно кто-то хотел войти в комнату. Он не смотрел на нее, но чувствовал всем своим существом. За дверью кто-то ходил. Кто-то дробно постукивал каблуками. Кто это? Гелена? Или, может быть, Галинка?
А что, если дверь сейчас откроется…
Надо же было что-то ответить Марии, что-то сказать.
А Мария все говорила.
— Тебе дед Хомич привет передавал. Помнишь, тот, что Андрея у себя укрывал? Живой старичок!
Память на миг как бы провалилась куда-то, и он увидел мостик через полноводную Припять. И бой, и зеленые чудовища — танки… Короткая пулеметная очередь… После была ночь. Долгая и тяжелая. Он пробудился как от удара в лицо. Открыл глаза. Звезды?.. Сколько их и как щедро мерцают! Далекие, равнодушные звезды. Но кто-то здесь все-таки был.
— Есть кто тут?
Молчание.
— Есть кто?..
Только шорох травы. Так тяжело пошевелить рукой. Откатил холодное бревно. Труп. Снова позвал:
— Кто тут? Я — Карпюк! Помогите…
Рядом поднялась голова.
— Товарищ Карпюк, это я — Андрей! Вы живы?
Бурьян царапал лицо. Каждое движение отдавалось нестерпимой болью в спине. Один бросок, второй. До балки двести метров, не больше… Рядом она, рукой достать… А-а-а!! Еще раз — и все вдруг исчезло в темени боли…
И вот однажды утром — внезапное пробуждение, светлое, легкое, словно снова родился. Увидел перед собой затененные окна и любопытные детские глаза. Подобрав ноги, возле него на постели сидела девчушка. Василь протянул к ней руку. Это не был сон.
— Как тебя зовут?
— Галинка, — застенчивая улыбка заиграла возле ямочек на щеках. Сразу вскочила: — Вот вода, пейте! Пейте… — Прозрачно-голубые глазенки засветились доверием. — Мама велела, чтоб я вам подавала воду. А вы только просите и не пьете…
— А где мама? — Карпюк смотрел на ребенка, а все существо его наполнялось такой полнотой счастья, таким чувством нового рождения, какого он никогда не испытывал.
