Глава 1
ЛОВУШКА ДЛЯ УБИЙЦЫ
В Москве стояли последние теплые дни осени 198... года. Солнце, опускаясь на западе, било прямо в окна верхних этажей циклопического здания на Лубянской площади, заставляя щуриться раздвинувшего тяжелые шторы седого худощавого мужчину в прекрасно сшитом сером костюме. В стройной, даже изящной фигуре мужчины не было ничего генеральского, а между тем он еще не успел вполне привыкнуть к той огромной власти, которую приобрел вместе со стремительным повышением по службе за последние три года и со звучащим неброско, но весьма внушительно и даже зловеще званием «генерал КГБ».
На площади вокруг памятника Дзержинскому двигался, пуская блики, разноцветный круговорот автомобилей, однако шум этого потока едва проникал в кабинет сквозь двойные стекла, промытые до идеальной прозрачности. Правда, некоторые коллеги генерала ухитрялись раздражаться даже из-за такого незначительного шума, но в то время как они стремились перебраться в кабинеты с окнами, выходящими куда угодно, только не на площадь, генерал повторял, что шум жизни снаружи повышает и его собственный жизненный тонус и, стало быть, ничего в своем рабочем укладе он менять не намерен. Вдобавок, будучи искренним патриотом, генерал находил, что центр Москвы чрезвычайно приятен для глаза и был бы еще приятнее, если бы не уродливая кирпичная коробка «Детского мира». Вот и сейчас генерал задумчиво улыбался, видя, как трепещет под ветром легкая и словно впитавшая предвечерний свет поредевшая листва лип в сквере у Политехнического музея и у памятника Ивану Федорову. Солнце пронизывало насквозь стеклянный купол «Метрополя» и светящимися прямоугольниками ложилось на великолепный ковер, почти сплошь покрывавший пол кабинета. Генерал обводил взглядом знакомые здания и, хотя к выражению его лица прекрасно подошел бы эпитет «задумчивое», он не думал решительно ни о чем. Благодаря железной самодисциплине он мог размышлять об одной и той же проблеме несколько часов подряд, не отвлекаясь, но та же самодисциплина заставляла его время от времени превозмогать азарт поиска оптимального решения и предоставлять себе отдых, а лучший отдых, как известно, — чистое созерцание.Генералу было о чем поразмыслить. На совещании у Главного совершенно неожиданно вновь всплыл вопрос, на решение которого подразделение генерала просто не имело достаточно времени. Речь шла о стремлении западных спецслужб, в первую очередь американских, подчинить себе наемническое движение, переживавшее спад из-за прекращения крупномасштабных войн в Африке. В тех случаях, когда американцы не желали афишировать свои симпатии к одной из конфликтующих сторон или вообще проявлять свою заинтересованность в делах той или иной страны, они через подставные организации и фирмы осуществляли вербовку отрядов профессиональных военных, которые принимали участие в конфликте под флагом одной из борющихся сторон. Иногда завербованные работали инструкторами, но, как постепенно выяснилось, наниматели предпочитали использовать их в виде воинских частей, действовавших обособленно, хотя и в рамках общего стратегического плана. Такие отряды неизмеримо превосходили по своим боевым качествам любые местные военные формирования и приносили дружественным СССР политическим силам существенный вред, поскольку их применение в ключевом пункте в критический момент зачастую кардинально меняло ход событий. Численность отрядов обычно не превышала роты, и тем не менее в силу прекрасной тактической выучки, образцового владения имеющимся оружием и наличия блестящих командиров с огромным боевым опытом ударные части наемников решали самые сложные задачи, возложить которые на туземные войска никому просто не пришло бы в голову. Так было в Анголе, Гвинее-Бисау, в Экваториальной Гвинее, на Африканском Роге, в Чаде, Ливане и ряде других стран. Для эффективного противодействия наемникам пришлось спешно создать такие же мобильные отряды из числа офицеров советских частей специального назначения, подчиненных различным ведомствам. Военное противодействие наемникам такие сводные отряды оказывали достаточно успешно, однако с политической точки зрения их существование влекло за собой массу неудобств: обвинения в экспансии, вмешательстве во внутренние дела суверенных государств, лицемерии и жестокости. Если военные из спецотрядов погибали, что случалось хотя и не часто, но регулярно, приходилось думать, как доставить покойника на родину или как объяснить его исчезновение семье. Еще хуже бывало, когда боец спецотряда попадал в плен: в таком случае, с одной стороны, не разрешалось признавать, что он выполнял задание своего правительства, а с другой — от него не могли попросту отречься, так как это подорвало бы боевой дух других бойцов, да и.самого пленного толкнуло бы, чего доброго, на скандальные разоблачения. Поэтому приходилось предпринимать сложнейшие операции по освобождению или, по крайней мере, по уничтожению пленных, стоившие куда больших усилий и денег, чем обычные военные операции. Пока существовали отряды наемников, отказаться от использования собственных спецотрядов, способных им противостоять, было бы, видимо, преждевременно, однако на том первом совещании Главный сформулировал задачу следующим образом: изучить само явление наемничества в его теперешнем виде, внедриться.в среду наемников, наладить регулярное получение информации из этой среды и разработать меры, направленные на то, чтобы резко снизить эффективность наемников как боевой силы, противостоящей прогрессивным политическим движениям современности. Короче говоря, наемническое движение предстояло подорвать изнутри.
Главный, как всегда, ставил задачи ясно и четко, так что исполнителям казалось, будто он одновременно подсказывает и способы их решения. Конечно, если начальник умеет наметить пути решения тех задач, которые он сам ставит перед подчиненными, то это говорит в его пользу. Однако когда генерал и его подчиненные задумались о том, какие конкретные действия следует предпринять, то оказалось, что в реальной жизни все выглядит в тысячу крат сложнее, нежели в четкой, но чересчур абстрактной схеме, которую начертил в своей речи Главный. Трудность прежде всего состояла в том, что данной проблемой никто никогда систематически не занимался — только в шестидесятых годах делались отдельные попытки сориентироваться в наемническом движении, однако в условиях царившей тогда напряженности, вызванной непрерывными военными кризисами, составить ясную картину современного наемничества не удалось — приходилось делать ставку не на постепенную вдумчивую работу, а на быстрое силовое реагирование. С тех пор изменилось очень многое, и разработку той же проблемы надо было начинать практически с нуля. Предстояло внедрять специально подготовленных агентов-нелегалов, дополнительная нагрузка ложилась на заграничные резидентуры, на аналитиков, на военных специалистов. Неизбежно требовалось подключение военной разведки. Однако генерал не мог не признать правоту Главного: успешная работа с наемниками сулила широчайшие перспективы. Одна только информация из этих сфер могла сыграть неоценимую роль, начиная с данных о наборе наемников для работы в той или иной точке земного шара и кончая сведениями о том, какие именно лица или организации в Европе и Америке занимаются вербовкой и для каких целей.
Генерал понял, что вновь думает о деле. Взгляд его скользнул по золотым куполам Кремля, жарко сиявшим над темным уступчатым массивом зданий на Старой площади. Сердце генерала горестно сжалось, как это частенько бывало с ним при виде русских святынь. «Эх, Россия, Россия», — вздохнул генерал. Сколько сил и средств тратилось на работу за рубежом, каких великолепных специалистов приходилось использовать там, и все ради чего? — ради того, чтобы какой-нибудь вождь, в первом поколении спустившийся с дерева, мог безбоязненно показывать фигу американцам, европейцам, а если вздумается — и русским, его бескорыстным благодетелям. А между тем внутри страны обстановка становилась все более тревожной, и генерал об этом прекрасно знал, хотя и занимался зарубежными делами. Открыто проявлять патриотизм считалось в «конторе» нелепым — достаточно и того, что работаешь на благо государства. Кроме того, само понятие «советский патриотизм» всегда казалось генералу совершенно бессодержательным и потому не могущим вызывать никакого энтузиазма. Разве могли его, глубоко русского человека, в равной степени занимать судьбы русского и узбекского народов? И если он считал родными города Москву, Питер, Киев, Минск и чувствовал себя в них как дома, то Ереван, Ашхабад или Таллин оставались для него чужими. Однако русский патриотизм существовал в реальной жизни лишь в скрытом виде. Открытые его проявления попахивали крамолой, а для работников властных структур были совершенно непозволительны, поскольку вызывали туманные воспоминания о гражданской войне и о противостоянии русского и интернационально-советского начал. Всплески национального самосознания не поощрялись и у представителей неславянских народов, однако в окраинных республиках имелась отдушина в.виде официально признанной необходимости развития национальных культур. («Как будто подлинная культура нуждается в том, чтобы ее развитие стимулировали!» — фыркал про себя генерал.) Главное же заключалось в том, что окраинные народы и их коммунистические руководители с пафосом говорили о Советской Родине, советском народе и советском патриотизме исключительно на официальных мероприятиях с представителями центральной власти, а жить продолжали по своим законам, которые мало-помалу повсеместно оформились в криминальный партийный феодализм. Масштаб криминализации братских республик для генерала не являлся тайной — воровали все чиновники, причем высшие — в умопомрачительных размерах, законности не существовало, все социальные отношения брали свое начало в самых мрачных феодальных временах. Однако благополучие нынешних феодалов строилось не на войне, как когда-то, а на почтительном воровстве у собственного сеньора, который в обмен на лояльность позволял себя обворовывать. Пассивность престарелых кремлевских бонз бесила генерала — ведь ясно было, что сохранись те же тенденции еще лет десять, и появится серьезная угроза для политической стабильности в стране. «А собственно, что им в Кремле беспокоиться? — раздражался генерал. — Во-первых, десять лет они все равно не проживут, а во-вторых, обкрадывают-то не их, а народ, точнее, русский народ, на который им наплевать. Как живет народ, наши лидеры давно забыли, и самосознание у них не национальное, а аппаратное». Братские республики с удовольствием тянули из России соки, но при этом для генерала не являлись тайной тамошние настроения, выражавшиеся в разговорах о «русских захватчиках» и «русском империализме». «Эх, Россия, Россия, — вздыхал генерал, — ради кого ты шла на жертвы? Благодаря тебе с ишака пересели на трактор, за твой счет кормятся и на тебя же плюют. Разве тебе нужен этот СССР? Разве СССР — единое государство? А мы, русские офицеры, должны его защищать, отстаивать его интересы за тридевять земель отсюда. А в чем состоят эти интересы? Разве интересы славян и интересы всяких там жгучих брюнетов — это одно и то же?»
