Саша Дэа - Девушка с повязкой на глазах

— Знаете…— она подошла ко мне совсем неожиданно.

— Да?

— Если смотреть на небо через прибор ноч­ного видения, который используют в боевых действиях, то небо становится невероятно красивым. Вы в состоянии увидеть миллионы звёзд.

— Правда?

— Да. Прибор ночного видения реагирует на любое минимальное освещение и увеличи­вает его в несколько раз. Таким образом, пустое небо мгновенно может превратиться в усыпанное звёздами.

— Вы, наверное, думаете, к чему это я? Просто небо сегодня какое-то скучное.

— Не обратила внимания.

— Ладно, это не имеет значения. У Вас есть время?

— Как много Вам нужно моего времени?

— Много.

Я посмотрела на часы. Я никуда не торопи­лась.

— Я слушаю. Присаживайтесь,— я указала ей на стул.

— Я хочу попросить Вас о двух вещах. Завяжите мне глаза.

Она достала из сумки чёрную повязку. По­ложила её на стол и пододвинула ко мне. Посмотрела на меня. Я взяла повязку.

— Но это будет выглядеть странно со стороны.

— Я знаю.

Я поднялась, подошла к ней и завязала по­вязку. Больше я не могла видеть её глаз.

— Зачем Вам это?— спросила я.

— Я хочу, чтобы Вы были ей.

— Что?

— Я хочу, что бы Вы были ей.

Я молчала.

Она молчала.

Она закурила.

Я молчала.

Я подумала, что не каждый день выпадает воз­можность стать кем— то другим.

— Хорошо,— согласилась я.

— Не удивляйтесь ничему,— добавила она.

Я кивнула.

— Я стою в белом платье.

1. Я стою в белом платье. Точнее нет, не в бе­лом. Белое меня бледнит. Моё платье пер­сиковое. Оно выглядит вкусно. Оно идеально подходит мне, или я подхожу ему? Вопрос, на который мне не хочется искать ответ.

Как долго, как тщательно я готовилась к этому дню. К этому торжественному, не­забываемому дню, в котором я надену платье спокойно-оранжевого цвета, застегнув на спине длинный ряд сложных застёжек, и предстану неповторимо красивой перед все­ми и перед тобой. Этот день что-то новое для меня. Открытие. А для тебя?

Я решила, что мы поговорим об этом зав­тра.

Моё бельё тоже персиковое. Оно тебе ещё не знакомо. Представляю нашу первую брачную ночь, где ты меня расстегиваешь, развязываешь, как долгожданный новогодний подарок, и получаешь меня — верную и слад­кую — но это позже. А сейчас я с лёгким ма­кияжем, несложной прической — кудри, по– прежнему, свободно лежат на плечах, в длинном роскошном платье и с букетом в руках иду к тебе навстречу. Ты в чёрном костюме, который я подарила тебе на празд­ник или не на праздник, не помню. Я смотрю на тебя и испытываю момент счастья. Твое лицо выражает, как всегда, спокойствие, но я вижу, как светятся твои глаза, что ты тоже чувствуешь этот момент. Мы становимся бли­же, ощущая одно и то же. Что ещё нужно от жизни? Что может быть дороже этого дня и тебя?!

Вокруг наши друзья. Оказывается, нас зна­ет так много людей. Все они пришли поздра­вить, порадоваться за нас. Разделить с нами наше счастье. Не правда ли, это приятно, но, вместе с тем, так удивительно.

Не смотря на отсутствие ЗАГСа и его ра­ботников, всё происходит не менее праздни­чно. У нас свои законы. Один из друзей встаёт на стул и объявляет нас семьёй, мы рас­писываемся в какой-то смешной бумажке, которую я, без сомнения, вставлю в рамку и повешу в нашей спальне.

Наша спальня — это святое. Место, где мы дарим друг другу себя. В комнате светлые тона. Цвет мягкий, добрый. Цвет родной. Кро­вать большая. И. совсем не скрипит— она новая. Все стены в картинах, фоторамках. И вот прибавится ещё одна.

Позже эта бумажка (документ!) идёт по кругу — каждый из присутствующих на обрат­ной стороне ставить подпись, каждый хочет быть очевидцем — так у нас с тобой не два, а двадцать два свидетеля. Каждый произносит тёплые слова, улыбается. Но в этом веселье и в этой беспечности мы надеваем настоящие кольца и по-настоящему любим друг друга.

Кто-то из гостей подносит к нам коробку (я совсем забыла о подарках!), открывает её, и оттуда потоком вылетают бабочки. Они са­дятся тебе на волосы, а одна мне на нос. Ты смахиваешь её рукой и целуешь меня. Ба­бочки вылетают и заполняют комнату. Разные: жёлтые, красные, зелёные, коричневые. Отку­да их так много в этой коробке? Я никогда не видела столько бабочек. Все бабочки мира сейчас кружатся вокруг, приветствуя нас сво­ими крыльями. Гости отвлекаются от музыки, от своих взглядов, от еды, от нас и устремляют своё внимание к этим созданиям. Теперь, когда внимание гостей на бабочках, мы с тобой вдвоём. Уже с кольцами на пальцах и навечно вместе. Моё счастье. Моя свадьба.

Моя несостоявшаяся свадьба.

Моё рухнувшее счастье.

Она замолчала. На мгновение мне пока­залось, что она сейчас встанет и уйдёт. А мне стало уже интересно.

2. Я стою в чёрном платье. Чёрное меня стройнит. Скоро день твоего рождения— на улице лето, поэтому, кроме строгого чёрного платья чуть ниже колен, туфель, которые все в грязи, тёмного шарфа на голове и носового платка в руке на мне ничего нет. Никогда не думала, что к твоим похоронам буду гото­виться столь кропотливо, выбирая в магазине подходящий «наряд». Жаль, что ты меня не видишь. Несмотря на весь траур— я красива.

Наших друзей нет. Как моментально все разбегаются. По делам и не делам. Может быть, конечно, они все в отпусках, и тогда им можно простить отсутствие. Пришли только несколько человек. Якобы поддержать меня. Кого ты хочешь видеть на своих похоронах?

Меня хочешь?

Много твоих родственников, некоторых я даже не знаю, но мне не обязательно их знать. Отец твой, как всегда, скован и не даёт воли эмоциям. На его щеках ни слезинки, впрочем, как и на моих. В этом мы с ним похожи— в тайной истерике. А мать твоя не отходит от тебя. Она вся в слезах. Никогда не думала, что её любовь к тебе так сильна. Одна из ваших родственниц помогает ей стоять.

Я поодаль ото всех. Мне кажется, что все эти люди не нужны. Должны быть только я и ты. Они занимают слишком много пространства рядом с тобой. Люди подходят к гробу, и каж­дый целует твоё лицо, так же, как каждый из наших друзей расписывался в бумажке, толь­ко сейчас каждый оставляет на тебе отпеча­ток своих губ. Я подхожу последняя — завер­шающая печать — наклоняюсь к тебе совсем белой и прикасаюсь губами к твоим холод­ным губам. Они неживые. Несмотря на солнце, я покрываюсь мурашками и мгно­венно замерзаю. Я вожу языком по твоим губам. Хочу целовать тебя глубоко и долго, но не могу проникнуть внутрь — зубы сжаты очень сильно — мой язык не в силах с ними спра­вится. Я дышу так тяжело, что мне кажется, я не устою на ногах. Новые туфли жмут. В них набралось много кладбищенского песка. Пе­сок между пальцев, под пяткой — везде. Он жутко натирает. Из-за уважения к мёртвым или просто из-за лени и бессилия я не могу снять туфли.

Наверное, в тот момент я сошла с ума, так как, если бы была во здравии, я никогда бы не позволила предать твой гроб или тебя земле (не имеет значения, теперь вы — ты и гроб — это единое целое). Несколько мужчин опускают «вас». Я сдержанно стою и наблюдаю за происходящим, за тем, как мать надры­вается, отец молчит, люди выпивают.

Всё это напоминает сцену из какого-то пе­чального фильма, который мне не захотелось досматривать. Я нажала на кнопку пульта и сменила картинку на экране.

Но сейчас у меня под рукой только носовой платок, на котором нет кнопок.

Кружится голова. Уходите все отсюда! Дай­те мне свободу от вас! Дайте свободу моей боли!

Тебя закапывают. «Украшают» твою могилу мёртвыми цветами— конечный штрих.

На кладбище безмерно много комаров. Они садятся на меня и питаются моей кро­вью. Я не замечаю их. Я замечаю только то, что тебя уже нет на поверхности земли.

Твои похороны.

Твои состоявшиеся похороны.

Девушка снова делает паузу. Я понимаю, что она даёт мне время воспринять информа­цию.

Я слушаю, и я знаю, что я — жива.

3. Наконец все забираются в мини-автобус, что бы ехать «праздновать» (или «отмечать») твои похороны. Все едут провожать тебя в последний путь, набивая свои желудки едой. Только я никак не могу увидеть связи между нашей пищеварительной системой и твоей смертью. Где-то заказан стол с яствами, но вряд ли там есть тарелка для меня. И даже если бы она была, я предпочла бы разбить её, нежели положить в неё салат «оливье» и съесть за твою смерть.

Все уезжают, правда, твой отец предлагает мне свою помощь, но я отказываюсь и прошу его уйти.

Я остаюсь одна. Мне больше некуда торо­питься и больше не от кого скрывать свою трагедию. Я опускаюсь на колени, так как больше не в силах стоять, закрываю ладонями лицо— непроизвольный жест — и начинаю орать, а может быть выть. Не знаю. Я рас­качиваюсь в разные стороны, произнося твоё имя и ещё какие-то нечленораздельные сло­ва, пока у меня не пропадает голос. Изо рта начинает вылетать только тишина. Когда у ме­ня больше нет крика, я слышу своё сердце. Оно с бешеной силой отдаёт в висках, руках, ногах. Моя грудь сотрясается от его ударов. А твоё сердце я больше не слышу. Оно молчит. Оно за 3 метра от меня и оно уже начало свой путь разложения длиною в месяц. Через месяц его совсем не станет, впрочем, как и всех других твоих органов. Останутся только кости и кожа, и бактерии, медленно поеда­ющие тебя, а точнее то, что от тебя осталось.