Забавно рассматривать твою смерть с медицинской точки зрения: кожа, кости, материя, бактерии, разложение — так, наверное, патологоанатом видит твоё тело. Отстраненно, спокойно выполняя свою работу. О чём я думаю? Боже, тебя — нет! По идее, где-то должна странствовать твоя душа. Тут – неподалеку, но я её не ощущаю.
— Душа! Душа.— тихо произношу я.
По тому, что солнце уже зашло, я понимаю, что наступила ночь. Комаров стало меньше, так как поднялся небольшой ветерок. Мне становится холодно, и я укрываю плечи шарфом с головы. Неплохо было бы уснуть и замёрзнуть, чтобы меня через несколько дней нашёл сторож или «посетитель» кладбища, искусанную (или, точнее, съеденную) комарами, мошками и муравьями, но вряд ли это возможно в летнюю ночь.
Я не хочу уходить – мне не к кому идти. Я не хочу оставаться тут, так как совсем не чувствую твоего присутствия, только если не брать в расчёт твою фотографию, где ты, улыбаясь, смотришь на меня. Я люблю твою улыбку. Эта фотография была сделана мной. Я хорошо помню тот день. Или я не помню тот день, а помню только тебя? Мысли скачут, мысли путают всё. Я не могу размышлять. Я теряюсь. Не верю в смерть твою.
Что я делаю на кладбище?
4. Ноги затекли. Надо встать. Утро наступает так же неожиданно, как настала ночь. Неужели я так долго просидела здесь? Трогаю своё лицо и понимаю, что оно уже сухое. Слёз больше нет, а глаза болят. Я закрываю их, чтобы они отдохнули, и понимаю, что меня клонит в сон. Спать не надо.
Я совсем одна. Одна наедине со своей трагедией. Мне кажется, а точнее, я чётко ощущаю, что не в силах выдержать этого давления. Давления жизни. Жизнь — она старше меня, она мудрее, она опытней, поэтому она сильнее меня. У нас неравная борьба.
Пойти, что ли, к сторожу, и поведать ему о своей потере? Только, скорее всего, он спокойно мне скажет, что все мы умираем. Он и сам, наверное, работая на кладбище, приготовился к смерти и давно уже знает место, где его похоронят. Кто-то с работы таскает пластилин или бутерброды, или пользуется принтером, или объедается мармеладом, или смотрит бесплатно кино, а ему как работнику отведена площадь — «работа на кладбище с пожизненной (или, точнее, посмертной) пропиской». В этом тоже, наверное, есть своя прелесть.
— Это была боль. Боль. Настоящая.
Она закурила.
Становится тяжело. Тяжело воспринимать то, о чём говорит она. Всё серьёзней. Сложнее.
Я взяла со стола салфетки и начала писать.
— Что Вы делаете?
— Пишу.
— Зачем?
— Чтобы не забыть.
— А какие Вы любите цветы?
— Я люблю синие цветы. («это имеет какое-то
значение?»— думаю я)
— Я не люблю ромашки.
5. Ромашка не предназначена для того, чтобы гадать «любит— не любит», когда некого любить. Моя любовь ушла на 3 метра под землю, и это безмерно далеко. Дальше, чем можно себе представить. Дальше Марса, Сатурна и даже Плутона.
Ромашка предназначена для того, чтобы определить, в каком веке я живу. Если в XX, то у меня ещё есть возможность тебя спасти, а если в XXI, то всё упирается в твоё надгробье.
6. Почему я не родилась чернокожим мальчиком где-нибудь на востоке Африки в большом (или маленьком) племени? Где мне пришлось бы бегать в пальмовых ветках, с ранних лет ходить на охоту за дикими шакалами, пасти африканских коров, которые отличаются от наших не только внешностью, но и длиной похожих на лиру рогов, танцевать ритуальные танцы, радоваться дождю — в этом бы и заключался смысл моей обыденной, но счастливой жизни. А когда кто-то бы умирал, всё племя сжигало бы его тело и пускало прах по воздуху, и я свято верил бы в дальнейшее продолжение этого человека и спокойно жил бы дальше, ходя на охоту и танцуя танцы. Я женился бы на худенькой негритянке из другого племени и нарожал бы кучу детей, которые так же, как я, как мои отцы, мои деды и мои прадеды, бегали бы в пальмовых ветках. А состарившись, я сидел бы на стуле, окруженный внуками, под палящим солнцем, рассказывая им сказки и разные истории. После моей смерти тело мое сожгли бы, и прах мой был бы распущен по воздуху. Чтобы я продолжался.
Почему я не родилась чернокожим…
7. Почему я не родилась комодом? Старинным, древним, в который какая-нибудь молодая невинная девушка с тонкими, музыкальными руками складывала бы одежду, пропитанную её запахом. На мне лежали бы дорогие украшения, и я каждый день видел бы, как моя хозяйка переодевается, закрывая комнату на ключ, опасаясь, что за ней кто-нибудь подглядывает, не зная, что я постоянно наблюдаю за ней.
А когда вечерами она играла бы на фортепиано, я – старый комод – наслаждался бы звуками, вспоминая её мать, которая тоже когда-то была молодая, которая так же складывала в меня вещи и которая тоже наизусть знала Моцарта, Бетховена и Баха.
А потом, когда её отец привёл бы в комнату молодого человека, я попрощался бы со своей хозяйкой и запахом её юности. Может быть, меня оставили бы до следующего поколения, или отдали бы в комнату служанки, или выкинули бы на помойку из-за сломанного нижнего ящика. На помойке в меня бы забирались старые коты, или какие-нибудь бездомные в морозный день разломали бы меня на дрова и предали бы огню, согревая свои грязные, вонючие тела моим теплом.
8.Почему я родилась собой, стоящей на кладбище с ромашкой в руках?
Я выдёргиваю последний лепесток, который указывает мне на XXI-ый век, и я понимаю, что тебя не спасти. Или только делаю вид, что понимаю. Жизнь разделилась на два этапа: один— это жизнь, наполненная тобой, а второй. Я даже не знаю, как назвать этот этап — он сейчас. И он тоже наполнен тобой. Насколько разное наполнение.
Пустоты нет. Переполненность болью. Что я чувствую сейчас? Я понимаю, что мне нужно заново учиться ходить, есть, улыбаться, говорить, учиться заново жить. Почему я не могу вызвать у себя амнезию, вырезать кусок жизни и спокойно продолжаться? Или могу? (Единственная здравая мысль за последнее время). Задам этот вопрос себе позже. Сейчас слишком сложно.
9.Надо идти домой.
10.Платье в грязи— земля на кладбище сырая. Я иду к выходу и встречаю первых утренних «гостей». Они смотрят на меня с жалостью и интересом, рассматривая пятна на моём платье, мои уставшие глаза, мои ноги, еле передвигающиеся в чёртовых туфлях. Мне безразлично. Я тоже иногда смотрю на них пустым взглядом, тяжело поворачивая голову в ту или иную сторону. В основном мой взгляд направлен на землю, чтобы не споткнуться и не упасть.
Кого они видят во мне? Вдову? Старую, измученную вдову с изношенным лицом?Кого в ней вижу я?
Она на удивление спокойна. Она хорошо выглядит. Она уверенна. Она пахнет дорогим парфюмом. Её руки ухожены.
Я смотрю на её руки.
— У Вас, наверное, закончились салфетки?— с еле заметной улыбкой обращается она ко мне.
— Закончились. Можно я достану блокнот?
— Да.
— А потом я начала предполагать.
11. Твой последний день остаётся мне неизвестным.
Ты проснулась. Был солнечный, приятный день. Тебе захотелось скорее выбежать на улицу и бродить по дорогам в замечательном настроении, улыбаться прохожим и сочинять позитивные песни. Небо было голубое-голубое. Ты подумала о том, что никогда не видела такого неба.
Нет, не так.
Ты не спала всю ночь, поэтому ты не просыпалась. День оказался жарким, душным и противным. Он наводил лень и тоску. Всё как– то не заладилось. Настроение было грустное. Ты читала книгу.
Или всё было совсем по-другому? Был обычный день, как сотни других. Ты встала, умылась, сняла с себя пижаму с тиграми и надела джинсы и рубашку. Потом ты перекусила яичницей и побежала по делам. Общалась с какими-то людьми, шутила, что-то придумывала. Ты опоздала на автобус. Опоздала на встречу.
Может, всё было так?
12. Твой последний день остаётся мне неизвестным. Что ты делала, куда ходила, с кем говорила. Знаю, что ты была с ней.
С ней. Выстрел.
Выстрел.
Ещё один. Десятки выстрелов. Я ранена. Я расстреляна внутри. Она прекрасная, легкая, беззаботная. Такая же, как бабочки в коробке. Но она не безобидна. Она лишила меня последних минут с тобой. Бесценное время. За это я её так остро ненавижу. За её случайное нахождение с тобой. За то, что если бы тогда она не украла тебя, я смогла бы тебя спасти. Предприняла ли она что-то, что бы не допустить твоей смерти?
Она не пришла к могиле. Только не оправдывай её, не говори мне, что она не знала. Я лично написала ей. Но она не пришла. Впрочем, её никто не ждал. Она не нужна. Она, укравшая твои последние минуты, не смогла найти в себе силы попрощаться с тобой. Я пропитана ненавистью к ней, которая граничит с любовью к тебе. Теперь мне осталось забрать у неё эти минуты. Я заберу.
