Лет десять назад русские читатели имели возможность познакомиться с небольшим романом американского прозаика Рейнольдса Прайса. «Долгая и счастливая жизнь» была первой книгой сравнительно молодого автора — он родился в 1933 году, — она обозначила материал и круг его писательских интересов, которым он остался верен впоследствии. Само название этой вещи воспринималось как программное. Прайс сформулировал, если угодно, свое понимание предназначения человека.
Всем своим содержанием и строем книга противостояла настроениям уныния, безнадежности, отчаяния. Бесхитростная вроде история гордой любви, переживаний и будущего материнства молоденькой Розакок Мастиан вырастала в одухотворенный, поэтичный рассказ о простых радостях повседневного бытия. Писатель не приукрашивал ни героиню, ни ее окружение, ни обстоятельства ее жизни. Художественная действительность романа диалектически дополнялась художественным же долженствованием. Люди могут и должны быть счастливы. Несмотря ни на что.
Первый роман Прайса, второй — «Великодушный» (1966) — и ряд рассказов из сборника «Имена и лики героев» (1963) в сумме составили повествование о семье Мастианов с американского Юга. Но лишь с созданием «Земной оболочки» писатель приобщился к большой традиции в американской и мировой литературе — семейной хронике.
В том же 1973 году, когда появилась книга Прайса, вышел в свет большой роман о трех поколениях Ноймиллеров из Северной Дакоты — «За окном спальни. Семейный альбом» Ларри Войвуди. Это не случайное совпадение. Внимательна к семейной проблематике Джойс Кэрол Оутс, начиная еще с «Сада радостей земных» (1967). Ответственность перед близкими — тема «Никелевой горы» (1973) Джона Гарднера, который четыре года спустя развернет ее в своеобразнейших картинах вермонтского фермерского гнезда Пейджей. Тогда же с романом «Песнь о Соломоне», поэтичным повествованием о поисках южных корней черной мичиганской семьей, выступила Тони Моррисон. Прайс, Войвуди, Оутс, Гарднер, Моррисон… Наверняка есть и другие. Нет, не случайность, не совпадение — тенденция. И вот что примечательно: пристальный интерес к семейным историям, к прошлому, к причинам обнаружили писатели примерно одного, среднего возраста. Видно, что-то неладное случилось в социальном и нравственном климате Америки, если художники принялись за поиски коренных жизненных ценностей в семье.
Классическая литература США XX века не знает такой мощной традиции семейного повествования, как европейские. Тому имеется социальное обоснование: родственные связи в Америке вообще слабее, чем в Европе, дети рано становятся самостоятельными и живут отдельно от родителей. Отвлекаясь от различий в масштабе писательского дарования, редкие из названных произведений американских авторов достигают типологически той степени слияния семейного и социального, какая есть у Горького, Т. Манна, Дю Гара, Голсуорси, и уступают даже некоторым отечественным романам предыдущего десятилетия — например, «Дню восьмому» Торнтона Уайлдера. И все-таки, обращаясь к первичной ячейке человеческого общества, они восстанавливают в искусстве распавшиеся связи между людьми. Тем самым они развивают животворную традицию в национальной словесности, где сейчас, как с горечью писал Гарднер, очевидно «недоверие к реалистической полноте картины и тяготение к „притчевой“ искусственности… Мы изобретаем то, чего вообще не существует, и со вкусом повествуем о придуманном». Мы разучились серьезно писать о любви, жизни и смерти, продолжает прозаик и задается вопросом: «Так ли уж мы выиграли, предав забвению Голсуорси?..»[1]
Рейнольдс Прайс — уроженец и житель Северной Каролины, штата на юго-востоке США. Здесь он учился, здесь он и работает. Естественно, ему близки эти не густо населенные места, скромные обитатели сельских и горных углов. Композиционно он строит «Земную оболочку» как многоколейную хронику преимущественно двух родов — фермерского клана Кендалов в Северной Каролине и разбросанного семейства Мейфилдов из соседней Виргинии. Каждая из трех книг, составляющих эту фамильную сагу, охватывает сравнительно небольшой отрезок времени с разным ритмом событий: 1903–1905, двадцатые годы, несколько дней июня 1944-го. Пропущенные и недостающие звенья восполняются в ходе дальнейшего повествования. Каждый период выдвигает на передний план представителей очередного поколения. Доскональность и достоверность подчеркнуты: каждая глава вместо названия несет дату. Летопись, как водится, предполагает хронологическую последовательность, но в ее рамках писатель свободен в обращении с романным временем, всякий раз находя повод отослать читателя на годы, а то и десятилетия назад, вплоть до середины XIX века. В итоге перед нами разворачивается целое столетие.
Каждая очередная глава «Земной оболочки» открывает все новые и новые родственные линии и отношения, настолько запутанные и расходящиеся в разные стороны, что возникает потребность представить их наглядно, графически, в виде генеалогии. Собственно, роман и растет и ветвится, как родословное древо.
Два семейных ствола в начале нынешнего века прислонились друг к другу, сплелись в одно, дали побег. Навертывались годичные кольца, пошли еще отростки, но два основных стержня упрямо тянулись кверху порознь, несмотря на непогоду и болезни. Оно не выросло очень высоким, это дерево, и не широко раскинулось. Зато его мощная корневая система ушла так глубоко в почву-прошлое, во времена до освобождения черных рабов, что наследственные токи достигали, казалось, самого последнего листика, и даже засохшие, омертвелые ветви цепко держались за ствол и висли грузом, переплетаясь с молодыми побегами.
…Весной 1903 года молоденькая, едва окончившая школу Ева Кендал бежит из отчего дома со своим учителем-словесником тридцатитрехлетним Форрестом Мейфилдом, а зимой понимает, что муж — чужой. Двойная тугая завязка романа обещала, казалось бы, острую фабулу, быстрое чередование картин и событий, всякие неожиданности и страсти. Вместо этого Прайс принимается за скрупулезное исследование причин, обстоятельств и последствий негромкой будничной драмы своих героев. Точение романа замедляется, разливается вширь, разбиваясь на отдельные ручейки, проникает вглубь, в семейную почву, в историю и снова прорывается в разных местах наружу, вынося на поверхность похороненное, прочно забытое, не имеющее на первый взгляд касательства к сегодняшним заботам и делам.
На протяжении шестисот страниц нас не покидает интерес к этим людям, многочисленным Кендалам, Мейфилдам, потом породнившимся с ними Хатчинсам, их неграм слугам, их друзьям и знакомым. Секрет прост: у Прайса недюжинный дар искусного рассказчика, может быть, перенятый у кого-нибудь из десятков и сотен тамошних безвестных сказителей из народа, белых и черных.
Человеческое воображение издревле волновал случай из жизни, занимательные или печальные события и происшествия, веселая или страшная история, приключившаяся с людьми — знакомыми и незнакомыми. Сказка, анекдот, легенда, новелла, повесть издавна удовлетворяли любопытство, естественную потребность узнавать о других.
«Земная оболочка» — роман безошибочно «южный», хотя в нем нет ни кричащей живописности, ни взрывчатых страстей, ни специфически «южной» готики — тайн, ужасов, насилия, жестокости. Не впадает Прайс и в застарелый грех «региональной» литературы или бытовавших когда-то школ «местного колорита» с их поверхностной, пусть даже красочной бытописательностью, этнографичностью и неизбежным в результате провинциализмом. Однако за внешней ровностью, неторопливостью и, пожалуй, даже старомодностью ощущаешь напряженную атмосферу нравственного беспокойства, которая известна по произведениям Фолкнера и Уоррена.
Обликом, речью и психологией герои Прайса принадлежат своему времени и месту. Форреста Мейфилда американские критики расценили как личность весьма характерную. Потомок бедных белых (у деда были два раба да пара собственных рук), он прилежанием и трудолюбием, без колледжа, выбился в учителя, овладел старой европейской культурой, усвоил тонкие понятия о чести — вполне в духе просвещенного «Старого владения» — так называется штат Виргиния, — давшего Америке Джефферсона, Вашингтона и других ранних президентов. Что до Евы, то и дожив до седин, она останется своенравной провинциальной девчонкой из «смоляного штата» — когда-то из Северной Каролины поставляли смолу для постройки судов. О таких, как она, говорят: себе на уме.
Все персонажи романа произрастают, так сказать, на родной, исконной почве. Чувство места — редкое качество в сегодняшней американской прозе, где доминирует оторванный ото всего иронично-холодноватый человек без корней. «Все мы — перемещенные лица в отношении чувства места», — выразился один рецензент, имея в виду книги Беллоу, Хеллера и других писателей; их дом — там, где остановится взгляд и мысль автора.
