Валентина Фролова - Севастопольская девчонка

Семнадцать лет — это тем плохо, что все говорят тебе: «Ты уже взрослая!» И никому не приходит в голову всерьез считаться с тобой как с человеком взрослым.

Вообще-то, конечно, я ничего не имею против того, чтобы послушать людей лет сорока пяти. В особенности, если это мужчины. Мужчины в сорок пять, как правило, бывают умнее, чем в семнадцать. А вот о женщинах это не всегда скажешь, честное слово, я это уже наверняка знаю.

— Ну что — тройка? — спросила меня тетя Вера, когда я еще поднималась по лестнице. Тете Вере доподлинно было известно, что тройка. Именно поэтому она и пришла, и ждала меня у закрытой двери.

— Тройка, — ответила я.

— Теперь по конкурсу не пройдешь, — сказала тетя Вера.

— Не пройду.

Я открыла дверь и пропустила ее вперед. И тетя Вера сразу села на диван. Стоять она вообще не любит, разве только по необходимости — перед закрытой дверью.

Она такая толстая, что, когда она садится на диван, никто второй рядом уже не садится. Это, конечно, всего лишь зрительный обман. Уместиться рядом вполне можно. Но все равно рядом не садятся — не решаются. А если бы кто и сел, вместе они были бы очень смешными. Знаете, как на детской качели: один внизу, у самого пола (ей-богу, под тетей Верой так прогибается диван), а другой наверху, словно в воздухе.

— Я не оправдываю Лену, — говорила мне тетя Вера, — но я с осени знала, что и у тебя шансов попасть в институт ничуть не больше, чем у нее. Способности способностями, а к способностям, знаешь, надо, чтобы всегда еще здесь «варило», — она выразительно постучала по своему лбу, в упор глядя в мой. — Разве в десятом классе так учатся? Весна. Выпускные экзамены на носу! А как пойдешь к катерам на Северную, так все ты, голоштанная, маячишь на этой вышке. Мои соседи и те смеются: Женьку Серову на Водной станции, как маяк на Херсонесе, всегда видно. Что Ленины танцульки, что твой спорт — один результат. Вот вам и строительный! Сами виноваты, что провалились.

Это правда: сами виноваты. Пока я училась в десятом, мне столько раз говорили: брось стадион, не ходи на Водную! А я не бросала… Этот год, как нарочно, был такой!.. Я три рекорда по городу установила, один по области, и даже на республиканские соревнования поехала бы, если бы не выпускные экзамены.

Я молчала. Мне казалось, что если я разожму зубы и произнесу хоть слово — расплачусь… А плакать при тете Вере было еще обиднее, чем одной…

— Да и то, здесь Крым, юг, море. Сюда в институт, как на пляж, народ валом валит. Здесь, чтобы по конкурсу пройти, знакомства прочные нужны, связи. А так и носа не суй! — тетя Вера вздохнула.

И вздох, и сожаление — это все уже адресовалось больше Ленке, чем мне. Что касается меня, то меня бы вполне спасло прочное знакомство с биномом Ньютона. Вообще-то я алгебру люблю и никогда меньше четверки не имела. Но наша школьная четверка на институтскую поверку оказалась всего лишь тройкой. А получить тройку на вступительных — все равно, что провалиться.

С нашего десятого на строительный факультет трое сдавали: я, Ленка и еще Костя Пряжников. Один раз на стадионе, когда я первая подбежала к финишу, Костя пытался сфотографировать меня. Наводить было некогда. На пленке получилась лишь финишная ленточка да мои бегущие ноги. Резкость получилась удивительная. Смотришь — и даже вихорек пыли словно еще клубится из-под правой ноги. Костя этот снимок принес мне на день рождения. А я тогда при всех прибила его над письменным столом. Тогда было смешно, хохотали. А теперь подошла я к столу, смотрю на снимок, и чудится мне в нем что-то совсем не случайное… Надо же, чтобы так отчетливо получились одни ноги, — ноги! — словно все остальное в человеке и неважно.

— Да, — вздохнула я, — видно, на свои ноги я могу надеяться больше, чем на свою голову.

Видели бы вы, как сразу, даже словно бы поневоле, улыбнулась тетя Вера. Мне-то, конечно, все равно. Но просто противно: делают вид, что за тебя душой болеют, а сами такому радуются.

— А если надежда на ноги, то и иди в физкультурный, — решила тетя Вера. Решила, словно повар за беззубого: нет зубов — не ешь мясо, сиди на каше. — Ты шутишь, что ли, терять год? — изумилась тетя Вера. — Так год за годом всю жизнь потерять можно! Парням что? Парень и женится, так заочно доучится. А вот вы выйдете замуж — пеленки да клеенки, и прощай все, прощай! Да не кривись, не кривись! Молчу!.. Я говорила уже, в Угличске институт новый. Конкурса там не будет. Там и Лена, и ты, обе пройдете. Лене моей на ноги надеяться нечего… — Тетя Вера запнулась. Ленка только тем и выигрывала по сравнению со мной, что на ноги у нее надежд было ровно столько же, сколько на голову. Подумав, вероятно, об этом, тетя Вера сказала: другим тоном — не то чтобы мягче, а уговаривая и приманивая: — Лена пойдет на факультет врачебной физкультуры, а ты прямо на основной, на спортивный. И не брыкайся — потом сама меня будешь благодарить! Подожди, вот придет мать, узнает, что ты провалилась, она со мной согласится. Это всем нам повезло, что в Угличске институт открылся и что о нем пока никто не знает.

Я встала со стула и хотела выйти на балкон.

Но тетя Вера тоже начала подниматься. Не могла же она, в самом деле, оставить меня в покое!

Я остановилась у двери. Голос у нее такой, что ее, с балкона в трех соседних квартирах будет слышно. А того, что говорит, тетя Вера никогда не стесняется.

С нашего балкона, если смотреть направо, бухта, как на ладони, видна. Когда корабли выходят на учение, кажется, что матросов у лееров в лицо различаешь — так все близко. Но если не выходить на балкон, а смотреть вот так, через стекла в двери, прямо, то перед глазами только одна рыночная площадь. Большая. Вся залитая чистым асфальтом. С двумя застекленными павильонами и длинными крытыми рядами.

Ненавижу рынок.

— Тетя Вера, — сказала я, — я знаю: провалилась — сама виновата. Но я не пойду в физкультурный. Пусть Лена одна едет.

— Да почему же не хочешь! — встрепенулась тетя Вера, и три ее подбородка колыхнулись в поступательном движении от верхнего к нижнему. — Ты же спорт любишь!

— Люблю… — я была такой серьезной, какой была только раз в жизни: два часа назад, в институте, когда уже поняла, что не успею решить эту дрянную задачу с биномом Ньютона, но все торопилась и все надеялась. — Понимаете, тетя Вера, спорт — это все-таки игра. Я ничего не говорю — пусть другие, как хотят, поступают. Но мне, что в физкультурный идти, что никуда не идти — все равно. Не убеждайте маму. Она сегодня и так расстроится из-за меня.

Сказала и пожалела. Сразу пожалела, что говорила с ней серьезно. Мои слова заставили ее лишь всю насторожиться и подобраться, как случайная пристрелка настораживает противника. Я поняла, что теперь она внутренне вооружается и на каждое мое слово скажет маме десять своих. Она убедилась, что на балкон я не выйду, и уселась по-прежнему плотно — охнули пружины дивана.

За что я ненавижу рынок, так это за то, что сюда сплошным потоком идут и идут одни женщины. Мужчины редко бывают, так, один на сто. Никому в жизни не приходится так часто выгадывать, выторговывать, экономить, сохранять копейку, как женщинам. И никто не прогадывает, не теряет в жизни так много, как они.

— Ладно, я тебе зла не желаю, — вдруг искренне сказала тетя Вера. Честное слово, искренне. У нее даже лицо в эту минуту стало другим. До этого все в нем было что-то себе на уме. Теперь же стало добрым и открытым. Я, наверное, сама — дрянь. Право, так. В ту минуту, когда я услышала эти слова: «Я тебе зла не желаю», — у меня даже в сердце кольнуло.

— Иди и ты на факультет лечебной физкультуры, курортологии, — согласилась тетя Вера. — Будешь курортным врачом, сама жизнь проживешь, как кот в масле, и отец с матерью к тебе будут каждый отпуск ездить. Я сначала, сама знаешь, как за Лену расстроилась. А как узнала про этот институт, да про этот факультет, думаю: вот счастье-то, что Лена провалилась.

Я отвернулась. Но через стекло только и виден был все тот же рынок. Противно…

Понимаете, торгуется…

Врач-курортолог в представлении тети Веры — это «мозговая косточка», из-за которой не стыдно хоть всю очередь надуть. Знаете, почему она говорила: «А ты на основной факультет пойдешь?» — Это она отводила меня от лечебного факультета, старательно отводила. Конечно, знай она, что одна такая «мозговая косточка» наверняка ее Ленке достанется, вторую она, чем чужим, лучше бы мне отдала: как-никак двоюродная племянница. Ну, а вдруг на нас с Ленкой придется одна «мозговая косточка»! Тогда как? Ведь училась-то я всегда лучше Ленки.

Это ей Ленку одну страшно отпускать. Ленка уедет и письма не напишет. У Ленки это запросто. К тому же Ленка ни один экзамен без моей помощи не сдавала.