Елена Некрасова - Щукинск и города

— …и вот представьте себе картину, Антонина Семеновна, — он бежит, разгоняется через всю комнату, да еще по диагонали, чтоб длинней получилось, и хрясть её об батарею! Держит за хвост, а бьет головой. А потом быстро распарывает брюхо и сует под микроскоп. А эта Леночка уже наизготове, и смотрит в окуляр, и чо-то там записывает в тетрадку… исследуют, как сердце у ей сокращается, скоко раз в минуту… И свинок этих морских до десятка в день изводят, вся батарея в кровяной слизи! Трупики заворачивают в фольгу и тащут на помойку, а там коты уже ждут-дожидаются. Я говорю — коты ж ваших свинок жрут, по дворам таскают, пачкают. Все соседи жалуются… А они мне — ну и что такого? Свинки вполне здоровые, мы их лекарствами не пичкаем, убиваем мгновенно — вы ж сами видите… Ну можно это выдержать?

— А где ж они этих заморских свинок столько набрали? Из Москвы привезли?

— Да на рынке на нашем покупают, ходють… А с виду ж приличные такие оба, ну скажите? Студенты заочные, молодожены… чистенькие, подтянутые, не знать, так загляденье прям какая пара… деньги платят, конечно… но больно уж противно, ей-богу, Антонина Семеновна… Крысы эти ихние, свинки то бишь, они же гадят, пока живые, в доме не продыхнуть… отказать им, как думаете? Так навряд ли я найду себе других квартирантов….

— А вы им скажите, Ирина Вадимовна, пущай в сарае свои опыты производят, раз им так надо….

— Так говорила же! Не могут они в сарае, температура там неподходящая. Сережа мне объяснял — сердце у этих свинок на температуру очень чувствительное…

Так беседовали Антонина Семеновна и Ирина Вадимовна, направляясь от церкви к дому Золотовых. Шли они неторопливо, под ручку, прогуливаясь. Семидесятилетняя Антонина Семеновна страдала одышкой, Ирина Вадимовна была на десять лет моложе и чувствовала себя превосходно. Пахло весной, ну наконец-то… Они вдыхали талую влажность, осторожно обходили первые ручейки, не дай бог поскользнуться в их возрасте. Это первый день так по-весеннему светит солнышко, и сразу капель, и эти ручейки, и дворняги носятся друг за дружкой… а вчера еще зима лютовала. А Зина ведь так и говорила — не дотяну до весны… Батюшка через час пожалует, все ли там готово? Обмыть, одеть, прибрать в доме, лишь бы девочки не подвели, а то неудобно получится…

Таня Золотова режет яйца для салата, она делает все, что говорят ей эти тетки, и откуда их столько набежало? Ну соседки, это понятно… но ведь их там штук двадцать и многих она видит впервые. Как же бабки любят кого-нибудь похоронить, это у них теперь главное удовольствие в жизни, хлебом не корми, видать, репетируют собственные похороны… а может быть, радуются, что вот и эту пережили, и этого… Алла и Марина, мамины подруги из Кукольного, лепят котлеты, их тоже никто не слушает, полный какой-то бред! Набежали, как саранча, в шкафах стали рыться… нашли старое бабкино платье, серое, жуткое, все в нафталине, надели на маму: «Это то, что надо!» Кому надо? Мама же не старая, в театре вообще девочек играет… играла. Мужчины на нее до сих пор западают, ухаживают, где этот Станислав, кстати… А, в театр уже… вот именно, маму привезут попрощаться в Кукольный, и в таком виде! В старушачьем платье, без макияжа, позор какой-то. Она бы с ума сошла от ужаса… там в фойе висит ее шикарный портрет, в длинном парике, в гриме, такая красавица… бедная мама. А когда Таня хотела завить ей волосы щипцами, эти дуры раскудахтались: «Нельзя, грех, грех! Ей же перед Богом, а не на сцену! Пудрочкой немного пройтись, остальное от лукавого…» Мама без помады даже в магазин не выходила, а тут столько людей будет… Дуры. Подруги тоже эти странные… могли бы и отстоять маму… а то сразу скуксились — а вдруг и правда ни к чему это украшательство, женщины так помогают, все на себя берут, давай уж не вмешиваться… все теперь сдвинулись на религии. А почему не похоронить в красивом платье, с прической, чтобы актеры там… ну и вообще… хуже от этого их религии? Так нет, обязательно надо поуродливей — напялили белую косынку, как последней бабке деревенской. Если мамы нет, значит, можно над ней издеваться, одели бы хоть индийский платок… Таня не атеистка, конечно, что-то там есть… никто не знает, что именно. Они, что ли, знают… И непонятно насчет этого крещения…. соврала мама или нет? Когда тетки стали хлопотать, Таня им сказала: «Мама некрещеная, неверующая, она и в церковь не ходила, зачем это все устраивать?» А эта баба Ляля: «Ошибаешься, крещеная у нас покойница-то».

«Как покойница?! Кто это покойников крестит?! Вы, что ли?» — Тане аж дурно сделалось.

«Да Господь с тобой, мы тут на днях предлагали Зиночке покреститься, батюшку хотели позвать, а она призналась, что мама ее тайно покрестила в младенчестве, тогда ж за это, сама знаешь, в тюрьму не в тюрьму, а с работы могли… так что крещеная твоя мама, хоть и не церковная, но крещеная, и тебе давно пора…» У бабы Ляли отвратительный мясистый нос, и он шевелится, как живой баклажан.

— Сомневаюсь я что-то, мама бы мне рассказала про крещение.

— Так ты ж на работе была, не пришла еще…

— Я думаю, она просто хотела умереть спокойно… чтоб вы не водили в дом всяких батюшек.

— Тьфупростиосподи! Как можно такое… Крещеная она, не сомневайся, это ж надо придумать — чтоб человек перед смертию соврал, такой грех на душу….

Потом еще баба Ляля подружкам рассказывала, что умирающих крестят обливанием — вытаскивают из постели, держат над тазом и льют из ведра святую воду до тех пор, пока на теле не останется сухого места… а иначе не считается. Конечно же, мама соврала, бедная мамочка… Таня даже рада, что она отмучалась наконец-то, пол года никакой надежды и только эти страшные боли… Таня считает, что у нее тоже будет рак, бабушка от рака умерла, мама от рака. Что там за шум? Смех какой-то, совсем обнаглели эти клуши…

Таня идет в гостиную, мама уже в гробу, между пальцев свечку воткнули… Ну да… пришла еще пара теток. Ишь, сразу морды скорбные сделали, да, да… спасибо, да, конечно… о боже… нет, ну это вообще! Зачем вы подвязали ей подбородок белой тряпкой?!

— А челюсть отходит, получается открытый рот…

— А что, нельзя чем-нибудь тонким?! Чтоб не видно было? И тюлем прикрыть… А это еще что?! Это зачем?!!

Таня видит, что новые тетки достали из сумки белую бумажную полоску с церковными письменами, сняли с мамы платок и теперь оборачивают вокруг головы бумагу, замотали весь лоб ей этими надписями… а сверху опять пялят косынку! Один желтый нос остался и впалые щеки, просто мумия какая-то или жертва теракта.

— Где лицо вообще?! Ей пятьдесят пять лет, а не сто… эй, меня тут кто-нибудь слышит? Это же не мама, а чеченский боец какой-то, а нам в театр еще надо!

Слышат, конечно… Придет батюшка отпевать, после можно и снять бумажку, но лучше бы не снимать…

— Если мама все видит, то ей это не нравится. Бумагу я точно сниму.

Молодая еще, не понимает… ну конечно, если тебе восемнадцать, ты не человек, вот яйца резать — пожалуйста, кстати, с яйцами все, что теперь? Картошку? Сколько же человек придет на поминки… Таня устала, быстрее бы это кончилось, а еще девять дней, а еще сорок дней…

— Танюш, а что же дядя? Ты ему звонила?

— Не-а…

Елена Дмитриевна приятная старушка, бабушкина подружка. Красивая густая седина, а румянец прямо как у девушки…

— В Америку дорого, наверное… а телеграмму дала?

— И не собираюсь.

— А он бы деньгами тебе мог… а что ты так резко? Неужто поссорились?

— Да пошел он, никто с ним не ссорился… поможет он, как же. Мама раз десять ему писала, а он не отвечает… ну и хрен с ним.

— Ну нельзя так, дружочек, может, с адресом что-то напутано, мало ли… а ты позвони. Он же у тебя самый ближний остался… он же бабулю хотел забрать, помнишь?

— Ну да! Только прекрасно знал, что она в жизни туда не поедет… зато когда уже мама заболела, пропал с концами.

— Так, может, что случилось? Как так пропал?

— Ну да, случилось! Просто деньги зажал, козел. Брюхо себе отрастил, морда лоснится, зато ходит в ковбойском прикиде, а жена у него — я вообще молчу, не для слабонервных… Каждый раз высылал нам фотографии их дурацкого дома, со всех сторон его обснимал… а как только мама попросила штуку баксов на лекарства, он тут же исчез. Мы тоже сначала думали — вдруг письма не доходят, заказные ему посылали, но ни фига… испарился, и все. Адрес у него не тот… а у нас, между прочим, тот же самый адрес остался, так что не надо… А телефон мы вообще потеряли… короче, пусть подавится своими деньгами, я его не знала и знать не хочу.

— Надо же, как нехорошо получилось… ай-я-яй… такой был паренек уважительный…