Александр Житинский - Фигня

Шифровальный отдел Большого дома работал в три смены. Самой напряженной всегда считалась ночная, потому как секретные документы обычно передаются по ночам, под покровом темноты, когда шифрованным текстам сподручнее преодолевать пространства планеты. Последние годы ввиду непрерывных сокращений и переименований КГБ опытные шифровальщицы покинули место работы, – одни ушли в коммерческие структуры, другие – на пенсию, где продолжали по инерции разгадывать ребусы и кроссворды, поэтому в ту ночь, когда началась наша история, в отделе бодрствовали лишь молоденькая шифровальщица Тонечка и старая грымза Зинаида Евгеньевна, которая получала шифровки еще от Рихарда Зорге.

Зинаида Евгеньевна только что приняла телегу на двенадцати листах от японского резидента и привычно, не заглядывая в гроссбух дешифратора, переписывала сообщение русским текстом на бумагу. Компьютеров Зинаида Евгеньевна не признавала.

– Вот чурка! – комментировала она информацию японского резидента. – Пишет, что премьер-министр замешан в махинациях. Об этом в газетах позавчера писали.

– А у меня – из Парагвая, – отозвалась Тонечка. – Очень интересно, только многое непонятно.

– Что там интересного может быть – Парагвае-то? – проворчала Зинаида Евгеньевна.

– Вот послушайте. «Генералу Карамышеву. Известная вам персона по кличке Яшка Тунгус формирует кабинет министров. В него уже вошли проходившие по разным делам Витя Бакс, Кенгуру, Жид Захар и Мурик. Посты силовых министров пока вакантны. Считаю необходимым приступить к ликвидации банды… Ортега Гонзалес».

– Он такой же Ортега, как я Майкл Джексон, – прокомментировала Зинаида Евгеньевна. – Петька Курашов его зовут, в Парагвае уже лет двадцать ошивается. Синекура. Скорее всего, придумал все от начала до конца. Он Парагваю этому вшивому все время цену набивает. Ликвидация банды! Да кто ж ему денег даст на ликвидацию?

– И все же непонятно, – вздохнула Тонечка, – почему этот Тунгус формирует кабинет? Там что – нет кабинета?

– А вот это уже – не нашего ума дело, – строго сказала Зинаида Евгеньевна. – Наверху разберутся.

Некоторое время работали молча, переводя значки и цифры в осмысленный текст. Как вдруг Зинаида Евгеньевна рассмеялась:

– Тонечка, посмотри! Ну просто за людей уже не считают!

Тоня оторвалась от своего компьютера, подошла к коллеге и заглянула ей через плечо. На столе лежала шифровка, начинавшаяся словами: «РНБДПЧДММН РДИПДСМН!». И далее несколько рядов букв такой же абракадабры.

– Знаешь шифр? – строго спросила Зинаида Евгеньевна.

– Не-ет… – пролепетала Тонечка.

– Плохо. Двойка. Это Интерпол нас на вшивость проверяет. Шифр элементарнейший. Пользовались им русские разведчики в первую мировую войну. Даю три секунды на расшифровку. Раз, два…

– Ой, погодите!.. Нет, не могу… – Тонечка чуть не плакала.

– Три! – торжествующе провозгласила Зинаида Евгеньевна. – Эти слова означают «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Каждая буква заменяется следующей за ней буквой русского алфавита. Такие вещи знать надо, радость моя… – проворковала довольная грымза. – Уйду я – как будете работать?

– Ну и что там написано? – смущенно поинтересовалась Тонечка.

– «В ответ на ваш запрос сообщаем о готовности Интерпола принять на стажировку двух сотрудников российских служб безопасности для отработки приемов борьбы с международной организованной преступностью. Заведующий международным отделом Интерпола Ферри О’Нейл», – Зинаида Евгеньевна читала шифровку, как обычную газету.

– Здорово! – восхитилась Тонечка.

– Ничего здорового не вижу, – сухо проговорила Зинаида Евгеньевна. – В Интерполе думают, что у нас совсем специалистов не осталось. Такие шифры гонят! Ничего, я им исходящее зашифрую «сигмой плюс». Они там попрыгают!

«Сигма плюс» был новейший шифр, в котором буквы зашифровывались сложной формулой, включающей дату и астрономическое время написания текста, так что для правильной расшифровки требовалось угадать, когда был составлен текст.

Тонечка вернулась к своему месту и принялась за очередной документ.

Шифр был непростой, но, повозившись минут пятнадцать, она записала в компьютер следующую расшифровку телеграммы:

«Международный форум боди-реслинга приглашает представителя России для участия. Заявку просим прислать в оргкомитет до 15 июня с. г.»

– Зинаида Евгеньевна, а что такое боди-реслинг? – робко спросила Тонечка.

– Я думаю, это культуризм, – не отрываясь от документа, ответила Зинаида Евгеньевна.

Тонечка не знала, что такое культуризм, но переспрашивать побоялась. Поразмыслив еще секунд десять, она написала адрес телеграммы: «Комитет по культуре».

Жрать в доме было нечего.

Позавчера мать продала за доллар последнюю мельхиоровую вилку и тут же пропила его со своим сожителем Семеном, одноногим ветераном Корейской войны.

Правда, Семен утверждал, что ногу ему оторвало во Вьетнаме, но как он мог там оказаться? Во Вьетнаме наши, как известно, не воевали. Не воевали они и в Корее, но это официально. Негласно же Семен летал на северокорейском самолете стрелком-радистом и лично сбил одну «летающую крепость». Обмен американской «летающей крепости» на оторванную ногу плюс медаль «За отвагу», которую Семен тоже давно пропил, был вполне выгоден. И сам Семен так считал. Корею же перепутал со Вьетнамом по давности лет и благодаря хроническому алкоголизму.

Да и мудрено ли перепутать две столь отдаленные страны, населенные весьма похожими существами?

Семен, пропивая вилку, все удивлялся: «Знать бы во Вьетнаме, что на доллары пить придется, я бы их там мешок насшибал!» Врал, наверное.

Короче говоря, вилок в доме уже не осталось, да они были и не нужны, потому как есть ими было нечего. Ольга нашла в дальнем углу кухонного шкафчика бумажный кулек, в котором чудом сохранилась половинка печенья «Мария», и позавтракала.

Теперь нужно было отправляться на работу. Но на какую? Дело в том, что Ольга Пенкина, корреспондент по профессии, сотрудничала с десятком питерских газет и со всеми неудачно. Это касалось и коротких репортажей, которые она писала, и фотоснимков. Последнее фото, изображавшее Гребенщикова сидящим на корточках в буддийском храме перед заезжим ламой, ей удалось опубликовать месяц назад и получить за него червонец, то есть десять тысяч. С той поры ни фотографии Карла Льюиса, ни описание и изображение митинга протеста против «Игр доброй воли», ни душераздирающие сцены похорон генерального директора АО «Синтезатор» Башмакова, застреленного в своей постели вместе с двумя любовницами, не заинтересовали редакторов. Причиной тому, по всей вероятности, было низкое качество негативов, потому что Ольга за неимением средств снимала допотопным «Любителем», который хотя и выдавал негативы 6х6, но никак не мог конкурировать с «Минолтами», «Олимпусами» и «Кодаками».

Ольга мечтала о «Минолте» и старалась заработать на камеру, снимая «Любителем», но это совсем не то же самое, что заработать на «Любитель», снимая «Минолтой».

Ольга спрятала «Любитель» в сумку и направилась в «Северный курьер» – новую газету с криминальным уклоном (то есть там рассказывали о криминальных делах, да и издавали ее, похоже, тоже уголовники…).

Главный уголовник, то есть редактор, по прозвищу Тщедушный, потому что он был одновременно тщеславным и душевным мафиози, отчего и взялся издавать газету, не довольствуясь только рэкетом, вернул Ольге три пленки, не пошедшие в дело, и сказал:

– Последнее тебе задание, Пенкина. Ступай в Большой дом и отсними брифинг интерполовцев. Я бы послал своих, но они в этот дом идти не желают. Не нравится им эта хаза. А ты все-таки девушка.

Ольга вспомнила, что первоначальное наименование газеты было «Северный бандит», но комитет по печати отказался регистрировать газету с таким названием, и Тщедушный придумал синоним, который, кстати, уже начинал входить в обиход.

«Тридцать пять тысяч одних курьеров» – так называлась статья в «Часе пик» о разгуле организованной преступности.

– Заметано, – сказала Ольга, мысленно сплюнув.

Она даже в разговоре с бандитом старалась выглядеть профессионалкой. Не всегда это удавалось. Родом Ольга была из деревни под Будогощью, образование восемь классов, а фотографировать ее научил один заезжий дачник из Москвы, кажется, художник. Он и подарил Ольге свой «Любитель», одновременно пытаясь склонить к сожительству на колхозном сеновале, но Ольга не далась, хотя ей было тогда семнадцать лет. О чем сожалела до сих пор, поскольку никаких домогательств с тех пор не наблюдалось, – и это было странно, ибо вид Ольги прямо-таки взывал к сожительству, но разве что на сеновале. Ольга была кровь с молоком, плотно сбитая, мордастенькая, шустрая, языкастая, с круглыми аппетитными коленками. Одним словом, красотка.