Эдвард Эбби - Костер на горе

Вид, запах и звук всего здешнего был мне чуден; толстые деревья со стволами, подобными ногам гигантских слонов, и купами пронизанных светом, шепчущихся, зелёных-зеленных листьев; ветряк со стоном и звоном поворачивался и качал отменную холодную воду из скалы; верховые лошади фыркали над поилкой в корале; дойная корова мычала, куры беспокойно кудахтали; обиженный крик грудного ребенка доносился из мазанки, в которой жили Перальты. А лучше всего было зрелище главного дома с его толстыми саманными стенами и с квадратными оконцами, похожими на бойницы форта.

По высоким ступеням мы поднялись на длинную веранду, прошли под выставкой оленьих рогов и подков, попали в прохладу и темень. Я сразу почуял знакомый аромат тушеной фасоли, перечного соуса и свежевыпеченного хлеба и понял, что вновь я дома.

Из сумрака горницы навстречу нам вышла Крусита Перальта, дедушкина кухарка и экономка. Полная, коричневая, как седельная кожа,красивая, Крусита вскричала от восторга, когда увидела меня, и обняла будто собственное дитя, чуть не задушив на своей объемистой груди.

 — До чего здорово, Билли, что ты приехал! Ах, как вымахал всего-то за год, мне, гляди, по шею стал. Скоро-скоро подрастешь да вытянешься, настоящий мужчина будешь, выше своего дедушки. И не такой грозный, надеюсь. Поцелуй меня еще разочек, Билли! Спорю, ты голоден, как волк. Столько ехал, да все один, как взрослый.

Я ухитрился, наконец, высвободиться из ее удушающего захвата и подтвердил, что голоден и буду рад чего-нибудь поесть.

— Ты займись-ка прежде младенцем,— сказал ей дедушка. — Снова он не спит. Потом придешь и накормишь нашего мальчика. Он ничего не ел от самого Эль-Пасо.

Крусита заспешила в свое жилище. А мы со стариком вышли из темноты в кухню, где он угостил меня водой со льдом в высоком стакане, а себе смешал лед, ром и воду. Побалтывая свой напиток, он сел к столу и меня пригласил сделать то же. Долгий путь по пустыне вымотал нас. Освежившись, мы, все-таки усталые, в молчании сидели и ждали возвращения Круситы.

Я налил себе из кувшина второй стакан и, водя взглядом по сторонам, посасывал кубик льда. Все по-прежнему: чугунок фасоли на печке, кастрюльки в ряд на стене, герани на подоконниках в банках из-под томата, большие холодильник и морозильник из нержавеющей стали, которые работают от газовых баллонов, стоят в углублении за печкой, куда их старик поставил сколько уж лет назад. Ему не нравилось и не требовалось электричество, но нравилось класть лед себе в напитки. Холодильник, пикап и зубочистку признавал он тремя великими достижениями современного человечества.

Вернулась Крусита, подала нам по тарелке с горой жареной фасоли, жареного мяса, жареной картошки с яйцами, щедро заправив все красным перечным соусом. Вместе с тарелками появились толстые ломти свежевыпеченного ею хлеба, масло, варенье, молоко и кофе. С отличным аппетитом взялся я за еду, которую предвкушал в течение полутора суток и двух тысяч миль в поезде. Ел, вытирая набегающие слезы, прочищал нос, выпил всю воду и все молоко, что было на виду, и подбавил жгучего соуса себе в фасоль.

Поев, дедушка откинулся на стуле, закурил.

— Где Элой? — спросил он, подразумевая Элоя Перальту, мужа Круситы и своего работника.

Крусита налила деду вторую чашку кофе.

— Сказал, поедет к северному краю, мистер Воглин. Хочет там зачинить дырку в заборе, которую джипы пробили.

— Ох уж эта мне солдатня, — заворчал старик. — Ей-богу, еще раз — и охоту на них устрою.

— Что случилось? — полюбопытствовал я.

Дед посмотрел на меня отрешенно, занятый своими мыслями. Потом выражение его лица смягчилось.

— Видишь ли, им нравится охота на зайцев, этой, понимаешь, солдатне из центра испытаний. Больше, догадываюсь, им делать нечего, вот и гоняются за насмерть перепуганными зайцами и насквозь таранят мой забор. Второй раз в этом году. Уж коли так им невтерпеж без войны, пусть поищут ее себе где-нибудь за морем и оставят нас, мирных жителей, в покое.

Снаружи донеслось стенание дойной коровы. Крусита мыла посуду, ополаскивая ее кипятком из чайника, гревшегося на плите.

— Что за корова, — сказала она, — вечно хочет доиться, когда я занята. Пускай обождет.

— Она через забор скакнет, — заметил дедушка.

— Сперва домою посуду, будь неладна эта корова.

— А может, теленок сбежал. Его еще не отбили?

— Недельки две пусть пососет, — отвечала Крусита.

Вновь замычала корова. С громким стуком Крусита расставила посуду на сушилке и выпорхнула из кухни. Мы поглядели ей вслед

— Крусита что хочешь умеет, верно, дедушка?

— Добрая она. Меня, прямо скажем, избаловала. Как она управляется и со всеми своими детишками, и с Элоем, и с коровой, и с курами, и со мной, даже подумать страшно. — Он неторопливо попыхивал сигарой, уставясь в потолок.

Жена его умерла пятнадцать лет назад в больнице в Аламогордо. Глядя на взгрустнувшего старика, я не мог понять, о том ли он сейчас задумался. Что-то волнует его глубоко, это было ясно. Хотелось задать вопрос, но я знал, что, когда сочтет нужным, он сам мне все расскажет.

Сумерки тихо заполняли комнату, солнце садилось за щербатый край горы.

Дед поднялся со стула.

— Пошли на крыльцо. Сейчас Элой должен объявиться.

— А когда Лу приедет?

— В точности не знаю; сказал, что где-то к вечеру.

Распахнув затянутую сеткой кухонную дверь, мы вышли на просторную веранду, которая закрывала и погружала в тень западную и южную стены дома. Солнечный свет столбами выбивался в небо из-за Ворьей горы, золотя снизу кучевые облачка, чистые и аккуратные, плывущие по невидимой воздушной плоскости. Поближе к нам сине-черные и хорошо видимые против света козодои взмывали и затем пулей кидались на насекомых, роившихся над коровьими тропами вдоль русла реки. Летучие мыши кружились в сумерках над коралем и цистерной, издавали странные звуки, напоминавшие мне треск плохого контакта в электропроводке. У мексиканцев на Юго-Западе заведено отлавливать летучую мышь, пока она спит днем, и прибивать ее живую к двери сарая, чтобы отпугивать ведьм. В Новой Мексике ведьм много, и добрых, и злых, им доверять нельзя, есть у них слабость шутить над скотом местных жителей. Сам я в ведьм не верил, но знал, что тут они водятся.

— Прибывает сеньор Перальта, — сказал я, заметив, как лошадь со всадником приближается шагом из-за ив, растущих над почти безводной рекой. Элой Перальта, единственный дедов постоянный работник на ранчо, был хороший человек, хорошо делал все, за что ни возьмется, и был готов трудиться 364 дня в году за 150 долларов в месяц плюс кров и стол для него с семьей. Он подвергался эксплуатации, конечно, но то ли не понимал этого, то ли не придавал этому значения. Ему, похоже, доставляло радость натягивать колючую проволоку, ковать лошадей, клеймить телят, вести споры с моим дедом, а выйдя из себя и отказавшись от места — да, и такое бывало, — знать, что всегда можно вернуться на следующий день.

— Увольняюсь! — возопил он, показавшись из вечерней мглы на уставшей, в пене лошади. — Исусе и пресвятая дева! — Он осадил коня у ступенек крыльца и посмотрел на нас, улыбка осветила его лицо седельного цвета, когда он углядел меня. — Билли, мальчик мой! Приветствую тебя по случаю возвращения на бесплодный, выжженный, проеденный, никчемный, запущенный клочок земли Воглина!

Он вынул ногу из стремени, закинул ее на шею лошади. Этот конь, старый Разлапый, стоял и отдыхал, гоняя хвостом оводов. Я ответил на приветствие. Затем наступило короткое молчание, пока Перальта рассматривал закат и снимал репьи со штанины.

— Лучше иди к себе и поужинай, Элой, — сказал ему дед. — Не хочу выслушивать все прямо сейчас.

— Ах, не хотите слушать! — сердито нахмурился Перальта. — Позвольте, мистер Воглин, а не лучше ли нам податься в Нью-Йорк какой-нибудь или в Пенсию — как она там, Билли, зовется? Пенсильванию, а? Не желаю я на этом треклятом клочке работать.

— Иди домой, жуй и помалкивай, — устало произнес дедушка.

— Ага, помалкивать. И глаза закрывать в довершение? Авось поможет. — Он все обирал колючки с джинсов. — Сегодня-то они, мистер Воглин, не за зайцами гонялись.

 — Нет? А за кем же?

— Откуда мне знать, что оно такое. Длинная такая штука, белая, блестящая, спустилась, будто стрела, и ну гореть. А три джипа да эти, в желтых касках, за ней в погоню ударились, как сумасшедшие.

— Опять ограду порвали?

— Нет, забор там я починил. Зато на этот раз они нашли ворота и бросили их настежь, две-три коровы сбежали. Полдня охотился я за ними. А попробовал заговорить с теми дикарями, к себе и не подпускают, потом на меня джип погнали, коня напугали и орали мне: «Мотай отсюда, мотай отсюда! — Перальта изображал тех людей в желтых касках, размахивая руками и подвывая, — Мотай, мотай, поганый мексиканец».