Олег Хафизов
Бородинская мадонна
Повесть
Через два месяца после Бородинского сражения жена русского генерала искала на поле павшего мужа. Место побоища напоминало лунную поверхность. Во время наступления французам некогда было наводить здесь порядок; они только подобрали полезных раненых, которые поместились в медицинские фуры, да увезли целые орудия. А на обратном пути Великой Армии и подавно было не до своих мертвецов.
Назад, к теплу и пище, она торопилась ещё больше, чем к славе и господству.
Пришедшей следом русской администрации пришлось озаботиться уборкой этого колоссального кладбища, покрытого сотней тысяч человеческих и конских трупов, которые по весне должны были оттаять, разложиться и породить грандиозную эпидемию. Полицейские чиновники отловили по землянкам крестьян из разоренных окрестных деревень, составили из них санитарные команды и организовали сжигание павших воинов. Вместе с одной из таких похоронных команд из сотни мужиков под началом нестроевого офицера, в сопровождении священника приехала генеральская жена – гибкая дама лет тридцати в черном суконном платье, черной накидке и монашеском платке.
Санитарам было велено тотчас позвать её, если найдется человек в зеленом мундире с густыми эполетами, живой или мертвый, и обещано за находку огромное вознаграждение – десять рублей золотом.
Первоначально женщина хотела дать тысячу, но духовник убедил её, что такая астрономическая сумма окажется чрезмерной, не вызовет доверия, а главное, принесет несчастье её обладателю, который не сможет ею правильно распорядиться и погубит душу мотовством. Премию несколько сократили, а обещанные деньги Маргарита (назовем её так) решила передать для возведения церкви на месте этого страшного несчастья.
Погребальная команда на месте одной из деревень разбила лагерь с отдельной землянкой для барыни. По утрам местный мужик, хорошо знавший окрестности, долго вел их полями и холмами к тому месту, где, по его мнению, лежало много дров (так называли покойников).
Они находили какой-нибудь обваленный редут, или сожженный дом, переходивший из рук в руки, или холм, на котором пехотное каре отбивало атаки кавалерии, и приступали к работе. Мужики ломами и лопатами отковыривали трупы и части тел от земли, подцепляли их специально откованными крючьями и стаскивали в одно место, где начальник отдельно записывал количество людей и лошадей, если это было возможно. Ближе к сумеркам скирды тел обкладывали дровами, обливали горючим и поджигали, а затем возвращались в лагерь.
Скользя по наледи, команда медленно взбиралась на курган. Впереди карабкался пожилой капитан с остроконечным стулом-костылем, в суворовской треуголке, валенках и бекеше. Несмотря на неудобство, он не выпускал изо рта трубку, хоть как-то отбивающую въедливый запах жженой мертвечины. За ним пыхтел грузный румяный ополченец в кафтане из некрашеного сукна и круглой шапке с крестом. За плечом ополченца висел устарелый мушкетон с раструбом, наподобие тех, с какими принято изображать пиратов в детских книжках, способный причинить непоправимый вред зайцу или небольшой собаке, если его приставить достаточно близко. За охранником тащились собственно санитары, местные погорельцы, похожие на нищих с паперти, с крючьями и баграми, также придававшими им несколько пиратский вид. За санитарами легко прыгала с кочки на кочку молодая барыня, в простом полушубке и платочке, как деревенская девушка. Завершал процессию священник, хилый старичок в остроконечной шапке и бараньей безрукавке поверх рясы. Он все время отставал, останавливался и присаживался отдохнуть на бревно или разбитый лафет. Ему совершенно нечего было делать в поле, но оставаться одному в лагере было ещё страшнее.
Широкий ров перед редутом был заполнен телами почти до самого верха, так что его можно было перейти, не спускаясь. У подножия холма мертвецы лежали очень густо, иногда буквально друг у друга на плечах. Поверх слоя французских пехотинцев, которых легко было отличить по красным густым эполетам, навалены были русские в форме земляного цвета, бывшей когда-то зеленой, а затем опять французы. По их расположению нетрудно было догадаться, что курган был захвачен французами с огромными потерями, затем, с ещё большими потерями, его отбили русские, потом, возможно, ещё раз французы, и наконец произошла всеобщая свалка.
Стоя посреди этой пустыни, прожженной студеным ветром, трудно было понять, для чего такая толпа людей умерла, пытаясь зайти на эту совершенно ненужную земляную гору, когда уже на следующий день на неё можно было подняться без всякой опасности, а вокруг возвышались десятки точно таких же гор.
Санитары принялись за дело. Несколько человек сбрасывали мертвецов из-за плетня и сталкивали со склона, остальные снизу подцепляли крючьями и складывали что-то вроде фундамента. Затем это сооружение обкладывали хворостом изнутри и снаружи, поливали смолой и поджигали. Священник творил молитву, а мужики отдыхали возле огня, балагурили и толкались для согрева.
Маргарита тем временем уходила одна далеко в поле и мысленно разговаривала с мужем. Иногда он отвечал на её вопросы явственно, хотя и односложно, но потом его голос обрывался, словно отгороженный стеной. Тогда она меняла направление, нащупывая связь с голосом.
От кургана долетел хлопок выстрела, словно лопнула натянутая простыня. Маргарита, близоруко прищурившись, всмотрелась в сторону рабочей площадки. Санитары о чем-то громко спорили, размахивая руками. Спотыкаясь и держа костыль наперевес, как пику, к ним бежал капитан. Маргариту словно ошпарило. Сердце заколотилось так сильно, что его, наверное, было слышно со стороны. "Нашли", – догадалась она.
– Что! Что! – она расталкивала мужиков, пробиваясь к центру того, что боялась увидеть, и предчувствуя неладное по отведенным глазам.
Посреди работников лежала мертвая рыжая лошадь. Рядом, словно защищая лошадь от нападения, стоял ополченец с дымящимся мушкетоном и вопросительно смотрел на капитана. А капитан сидел на корточках возле лошади и всматривался куда-то ей под брюхо.
– Спалить его, Ирода! – крикнул один из мужиков, потрясая крюком.
– Я те спалю! – угрожающе отвечал ополченец, тряся, в свою очередь, пустым ружьем.
Священник испуганно крестился.
И вдруг Маргарита увидела, что прямо из лошади на неё смотрят огромные черные глаза. Откуда-то из-под задних лошадиных ног росла человеческая голова.
– Madame, sauvez ma vie! – сказала голова человеческим голосом.
Воздух зазвенел тошнотворным серым звоном, голоса жутко отодвинулись, свет померк, и Маргарита почувствовала, как её куда-то несут, трут лицо снегом, хлопают по щекам. Она поняла, что была в обмороке, но не умерла, и сразу вспомнила, что Александра больше нет.
Когда мужики тащили в костер свежий лошадиный труп, лошадь вдруг заговорила. Точнее, она что-то забормотала по-французски. Приподняв попону, санитары обнаружили под ней туловище с руками, как у кентавра, но с обратной стороны. Санитары хотели сразу бросить этого мерзкого оборотня в огонь, но охранник запретил это делать до распоряжения начальника. Ополченцу даже пришлось выстрелить в воздух, чтобы предотвратить расправу. Когда страсти улеглись, капитан, как человек просвещенный, провел исследование загадочного феномена и пришел к выводу, что мы имеем дело не с оборотнем или кентавром, а с обычной дохлой лошадью, в брюхо которой заполз человек. Заползти же в такое ограниченное пространство ему удалось благодаря тому, что он представлял собой лишь половину человека. То есть, вся нижняя часть этого несчастного до самых бедер была оторвана.
Это короткое существо, сохранившее, как ни странно, дар речи, извлекли из чрева коня и хотели тут же умертвить из гуманных соображений. Но на его защиту встала женщина. Маргарита потребовала, чтобы калеке оставили жизнь по крайней мере до тех пор, пока её не отнимет сам Господь. И к неудовольствию санитаров капитан приказал отнести этот обрубок в лагерь. Здесь Маргарита протерла получеловека снегом, уложила рядом с очагом в землянке и укрыла попонами. Затем она влила ему в рот несколько ложек рома, который возила с собой для лечебных целей, и получеловек улыбнулся.
– Merci, madame, – сказал он. – Мое имя Жан, а правильно Ион.
– Я не природный француз, – сказал Ион, выворачиваясь всем своим спеленатым телом, чтобы лучше видеть свою прекрасную избавительницу.
– Семья моя принадлежит к одному из крошечных народов Австрийской империи, гораздо более близкому размашистым русским, чем мелочным немцам или надменным французам. Так, "холод" по-нашему будет "хлад",
"волк" – "влк", а "смерть" – "смрт". Будущее мое было предопределено. После окончания семинарии мне предстояло служить священником в каком-нибудь горном приходе и провести свой век между суеверных крестьян в бараньих шапках и их спесивых бояр, до сих пор живущих понятиями Средних веков. Я с восторгом следил за успехами императора Наполеона, наносившего одно поражение за другим австрийской армии, но не смел надеяться, что скоро орлы непобедимой
