«Мы с Леной изобрели вертелку. Вертелка — это железный транспортир с полукруглой дырочкой посередине, надетый на карандаш. Если транспортир раскрутить, то он будет вертеться, а когда остановится, ужасно хочется снова его раскрутить».
Такими словами начинался рассказ «Вертелка», написанный Юлей Смирновой в 7-ом классе. Он был напечатан в журнале «Аврора» и этим мне, наверное, прежде всего и запомнился. Все остальные рассказы нашей группы юных прозаиков, первоначально принятые к печати, впоследствии зарезала цензура, и они так и остались неопубликованными. Вас, может быть, удивит, какая такая могла быть цензура для школьников, но взрослые играли в свои игры серьёзно, без скидок на возраст. Правда, именно возраст и был основной причиной того, что наши программные рассказы оказались не напечатаны. «Дети не должны о таком думать, а тем более писать, — вынесли свой вердикт взрослые. — Они не должны размышлять о смерти, о предательстве, о боли, об одиночестве, если это выходит за рамки уроков литературы. Их мысли должны быть простые, ясные и открытые… такие, как в рассказе „Вертелка“».
Собственно, я и не думала завидовать Юле Смирновой, когда её рассказ вышел из печати. По большей части она писала на те же самые темы, которые всем нам, прозаикам-подросткам были противопоказаны. А в рассказе «Вертелка» Юля дурачилась на все сто, это был стёб, прикол, и только. Приятно иногда оттянуться и побалагурить, когда мысли заняты вечными проблемами бытия. Минуты отдохновения от учебных и писательских будней. Мы все этим время от времени баловались. Написать на полном серьёзе, с едва уловимой тенью припрятанного между строк сарказма, о какой-нибудь ерунде — в этом определённо был шарм, понятный только своим. Вы от меня ожидали что-нибудь глубокое и трагичное? Ну, так вот вам, получите! Видите, я не только так, но и этак могу! Кому из пишущих не знакомо подобное чувство?
Нет, Юле я не завидовала, и давно бы забыла об этом рассказе, если бы через десять лет не встретился мне человек, которого в точности так и звали, как транспортир с полукруглой дыркой, надетый на карандаш — Вертелка. Увы, время бежит быстро, и сейчас уже осталось немного людей, которые его помнят.
Вертелка был однокашником и другом моего мужа, и после свадьбы в моей реальности появилось сразу двое мужчин. Вертелка чистосердечно посчитал наш дом своим и слёту стал его завсегдатаем.
Вертелка, Вертиго, Вертящийся — он откликался на все эти прозвища, хотя никто не сказал бы, что он отличается особой вертлявостью. Даже если бы и захотел, не смог бы. Не было у него такой возможности. С детства он болел детским церебральным параличом и сильно приволакивал ногу. Поэтому со стороны имя «Вертелка», наверное, воспринималось как что-то обидное и безобразное. Однажды знакомая сделала нам с мужем замечание:
— Почему вы оскорбляете хорошего человека?
— Кого мы оскорбляем? — удивились мы.
— Разве можно называть «Вертелкой» человека с ограниченными физическими возможностями? Это ужасное прозвище!
— Но это не прозвище, это фамилия, — объяснили мы.
К тому, что Вертелка приволакивает ногу, привыкалось быстро и вскорости переставало замечаться. Шедшие с ним по улице в одной компании люди не подстраивались под него, даже не притормаживали шаг. Не знаю, было ли это ему трудно, но он за ними всегда поспевал. Никто не относился серьёзно к его болезни. Но сам он от неё страдал чрезвычайно. Ему казалось, что окружающие смотрят на него с жалостью, а это было не так. Возможно, комплекс неполноценности был основной причиной того, что Вертелка избегал девушек. И зря избегал. Он был по-своему очень красив: острое худое и чрезвычайно живое лицо с чёткими, точёными чертами, замечательная тёмная шевелюра, романтическая трёхдневная щетина, но главное — голос, не по возрасту зрелый, бархатистый, проникновенный. Девушкам Вертелка нравился, но сам в это не верил.
И хотя он считал себя невзрачным калекой, он очень злился на тётку в собесе, которая шлёпнула ему в трудовой книжке штамп «пожизненная третья группа». Денег третья давала совсем мало, а устроиться на работу эта круглая зловредная клякса, как вы понимаете, мешала. Впрочем, работа у Вертелки имелась в наличии, но приходилось её держаться, чего бы это ни стоило, несмотря на мизерную зарплату и придирки начальства. Он служил электриком в одном НИИ, его обязанностью было следить за исправным состоянием электросети. Один раз Вертелка всё же не уследил за ней, холодильники потекли, а в холодильниках хранились образцы исследований. Работа нескольких лет пары солидных закрытых отделов пошла насмарку. Вертелке грозил суд и неподъёмные выплаты институту, но, как водится, всё обошлось более-менее спокойно — его всего лишь выгнали с работы.
Правда, это случилось через три года нашего знакомства. А сначала всё было совсем не так плохо, и довольно многое произошло за это время. Например, он дважды успел стать почти что полноценным членом нашей семьи. Ну, раз уж заикнулась об этом, то придётся рассказать.
После свадьбы муж в течение полугода тяжело и опасно болел. Мы решили, что если всё обойдётся и он выйдет из больницы, так сразу и повенчаемся. Но обходиться не спешило, и из больницы мужа пришлось выцарапывать еле живым. В таком состоянии ему предстояло ехать за город, в маленькую деревенскую церквушку, где можно было тайно повенчаться, а тогда только так и венчались. Вертелка, разумеется, отправился с нами, ему предназначалась роль шафера, впрочем, других кандидатов и не было. Мы пробирались от станции до церкви по сугробам и чуть не опоздали. Сначала молодой и очень добрый батюшка скоренько исповедовал и причастил нас, а потом началось и само венчание. Любопытных выгнали, храм заперли, мы в нём остались одни с клиром. Более разноголосого хора, состоящего из древних бабушек, мне слышать не приходилось. Ни у одной из них не было даже малейшего намёка на слух, и пели они молитвы дребезжащими голосами каждая на свой мотив. Чем занимался в это время Вертелка, я не знаю, он стоял за нашими спинами, но, видимо всё делал правильно, так как никто в его сторону не косился, а сам он, когда всё закончилось, построив гримасу ужаса, сообщил, что накрестился на всю оставшуюся жизнь. Тем не менее, с той поры он стал иногда заглядывать в православные храмы и полюбил разговоры о Боге, вечности и вере.
— Где тут у вас размышляют о смысле жизни? — спрашивал он, собираясь в туалет. Это стало одной из любимых его приговорок.
Надо, кстати, сказать, что после венчания длившуюся полгода тяжёлую болезнь мужа, сняло как рукой, и она не возвращалась много лет.
Второй раз, когда Вертелка почти что породнился с нами, произошёл совершенно случайно, не по нашей и уж совсем не по его воле. Нам предстояло крестить сына, по этому случаю специально приехал из Москвы мой дальний родственник Петя, возжелавший стать крёстным отцом. Однако, батюшка после беседы с Петей, которому обязательно нужно было выступить с парой собственных критических замечаний, касающихся религиозных обрядов, отверг его кандидатуру на звание крёстного и сказал, что для такого важного дела требуется человек, который не будет заумничать и выпендриваться, а понесёт за своего воспреемника духовную ответственность. Выбирать было не из кого, из Вертелки был не лучший духовный руководитель, чем из Пети, но поскольку его рядом не было, то не было и конфликтной ситуации. И батюшка назначил его крёстным отцом заочно. Вечером, когда Вертелка, как всегда, объявился у нас, он узнал, что теперь имеет духовного сына Алексея, а также познакомился, а затем и сильно сдружился с горемыкой Петей. Муж мой после гибели Вертелки очень переживал о том, что именно он невольно оказался крёстным сына. Тем более, что через несколько лет выпендрюга Петя оказался примерным прихожанином одного из подмосковных храмов.
Однако, что бы там ни было, Вертелка к отцовским обязанностям приступил серьёзно, он приходил к нам домой, усаживался на пол среди игрушек и начинал вместе со своим крёстным сыном возводить башни из пластмассовых кубиков. Когда такие башни строили мы с мужем, ребёнок их сразу же разрушал. Оказалось, что Вертелка лучше его понимает.
— Просто Лёша любит оранжевый цвет. Поэтому и строить нужно из оранжевых кубиков, — объяснял он нам. — Разве вы не видите? У вас солнечный ребёнок.
Он подолгу разговаривал с сыном, который ещё не умел говорить, и пользовался большим его доверием и любовью.
Прошло время, и вот свалилась Вертелке на голову злополучная неприятность в НИИ, Вертелка потерял работу и захандрил. Иногда он напивался, но к нам навеселе никогда не приходил. А заявлялся, как стёклышко, трезвый, унылый и чрезвычайно серьёзный. И начинал ныть о своей несчастной судьбе, что вот если бы не дцп, то был бы он нормальным человеком, женился бы, завёл бы детишек, всё тогда было бы у него путём… Месяца три он не вылезал из депрессии, а потом решил взять себя в руки. И взял.
