Слуги-персы, и эфиопы-рабы, добивали льва, вонзая короткие копья и длинные пики в него, уже красного от лучей уходящего солнца и крови. Начинается смерть, закат победителя и угасание царства — подумал, наблюдая за этим сверху, царь Александр Великий.
Али Рокшанек— Мне скучно здесь, в этих стенах. Я хочу повидать мир, проехать по бесконечным дорогам, которые тянутся через всю Вселенную. А меня заставляют выйти замуж за мальчика, воюющего в саду.
— Почему ты не уйдешь смотреть мир?
— Одна? А кто будет заплетать мои волосы? Растирать мое тело душистым маслом? Нет, пусть великий Ахурамазда пришлет мне такого могущественного человека, который провезет меня, через дальние страны, до места, где небо сходится с землей.
— Я знаю женщину, — сказал Спитамен, — она одна, без могущественного человека, с младенцем на руках, прошла пешком всю Персию, до Вавилона, разыскивая мужа, попавшего в рабство.
— Шла пешком, как нищая?
— Да. Обезобразив лицо раскаленным гвоздем, кутаясь, как прокаженная.
— Да? И зачем? Это было больно…
— Безумно больно! Но, нужно было затем, чтобы не приставали мужчины. Она нашла в Вавилоне мужа и помогла сбежать. В Мараканду они вернулись вместе. Это была моя мать.
— Значит, у них стало все хорошо?
— Если я перед Вами, — то, да, хорошо!
— Скажи мне, а он ее любит?
— Рокшанек, не избегаю повтора: безумно!
— Да, ты уже так говорил. Но у нее лицо…
— Безобразное у нее лицо!
— А он ее любит…
— А Вы бы?...
— Нет, Спитамен, подобное мне не по силам.
— Не по нраву!
Рокшанек поджала прекрасные губы. Подумав, она не сдержала себя:
— Почему ты, упрямый скиф, перебил меня?
— Потому, что, Рокшанек, любить человека с обезображенным, как у моей мамы лицом, и Вам по силам, но — не по нраву. А это — совсем не одно и то же!
— Ты прав!
— Спасибо.
— За что?
— За то, что Вы говорите правду.
Рокшанек внимательно присмотрелась. Нравился ей этот скифский мужчина-упрямец. Захотелось смутить его.
— Скажи, — подумав, спросила она, — А вы там не обрезаете?
Он видел, какими глазами смотрела Рокшанек. Он понимал. С достоинством, очень спокойно, он дал ответ:
— Нет. Родниковой воды в этом мире много. Нет. Скифы не делают так.
— Может быть, это лучше?
— Я думаю: да. Но это не истина, если другие делают именно так.
— Тебя можно сбить с толку?
— Нет!
— Вот так твердо?
— Да! У Вас не получится сбить меня с толку!.
— Будь вправе, я б покорилась тебе, Спитамен!
— Не хотел бы…
— Странно. Великолепная женщина Вам предлагает себя, а Вы не хотите? Я знаю, что Вы не хотите. А почему? Я деликатна? Я могу это узнать?
— Можете. Я любил, и оскорбил любимую. Теперь я попробую сделать все, чтобы вернуться к ней.
— Спитамен! Вы меня слышите, Спитамен? У Вас ничего не выйдет.
— Может быть. Дайте мне право, платить за свои ошибки, а помощь мне не нужна. Спасибо.
— У меня, Спитамен, еще не было близости. Я не познала восторга такого действа.
— Но, Вы окликали Ахурамазду?
— Что это значит?
— Он Вас услышит. Вы станете женой Македонского.
— Это Ваш враг!
— Враг. Но, не важно. Он — именно тот, «который провезет меня, через дальние страны, до места, где небо сходится с землей». При этом Вам будут заплетать волосы, и растирать тело душистым маслом.
— А ты не хочешь меня, Спитамен?
— Не хочу.
— Это меня обижает! Чего ты смеешься?
— Рокшанек, я не смеюсь. Улыбаюсь: твой человек, твой мужчина — он, Македонский!
— Все-таки он? Я не знаю его…
— Неважно. Но все-таки он! Он покоряет чужие страны, потому, что так хочет. Но получит тебя, потому, что так нужно тебе.
— Согласна. О чем ты грустишь?
— Мой сын попал в плен. Будь он свободен, он бы тебе показал полмира.
— Он молод? Красив?
— Да, он красив и молод.
— Но он же — не Македонский…
— Али! — Спитамен поднялся. Грохнула куча металла на теле: меч римский, короткий, скифский — заточенный с двух сторон… Он весь был в оружии, все гремело.
— Али, — сказал скиф, — боль моя: ты увидишь сына. А мне б не хотелось, чтоб ты могла видеть сынишку
— Ты не хочешь меня. И не хочешь, чтоб я могла видеть сына. Ты оскорбляешь меня, Спитамен!
Спитамен промолчал. Он смотрел на восток. Туда же, сейчас, несомненно, смотрел Македонский.
— Как твой сын попал в плен?
Спитамен обернулся. Он смотрел на Рокшанек глазами доброго и терпеливого человека:
— Хотел спасти мою маму.
Усмешка слетела с ее губ скорее, чем она ее попыталась спрятать:
— Такую… — сказала Рокшанек и замолчала.
— Ты права, ее бы не взяли в плен. Не берут некрасивых женщин. Ее могли просто убить.
— Но, — Рокшанек думала вслух, — твой сын способен мне показать полмира?
— Способен!
— Но он же в плену, а я не могу долго ждать.
— Не жди!
Он уходил. Воитель, великий воин, он еще был живым. Он проиграл свой мир Македонскому. Он потерял любимую, он ничего уже в этом мире не значил. Никакого страха: он хотел, и не боялся смерти. Хотел одного — чтобы смерть бы имела смысл.
Пыль оседала. Всадник долго осматривал мир. По плечам пробежала тень одиноко парящей птицы. Он глянул вслед и выскользнул из седла. Сын Спитамена: отец это чувствовал остро, — рвался на волю. Спитамен был готов прямо здесь лечь в траву, сказать: «Прощай мир!», глянуть в небо и умереть — он боялся за сына. «Откуда, — хотел спросить он, — откуда такая тоска?» Мир хранил тишину, Спитамену никто не мог ничего сказать…
Александр МакедонскийДетаферн опустил мешок на пол, вынул оттуда персидский башлык, затем, опустив в мешок обе ладони, вынул голову. Держа за волнистые волосы, развернул ее лицом к Александру.
Это была голова молодого скифа. Полуприкрытые веки, печать задумчивости, застывшая в неподвижных чертах молодого лица — по-своему было лицо прекрасным. Легкий, темный пушок на губах — свидетельствовал о его, ставшей вечной, юности. А грустный изгиб рта, создавал впечатление искренности и правдивости.
— Кто это? — спросил Александр.
— Сын Спитамена!
— Нравится голова, но жаль, я не смогу ее долго возить как трофей, как щит Дария… Лисипп!
— Я здесь, — отозвался великий ваятель.
— Ты сможешь вылить из бронзы такую же точно? Он был в числе самых смелых врагов.
— Ходили слухи, что сын Спитамена в рабстве…
— Сбежал он, Роксана. И сумел стать виднейшим в числе моих личных врагов. Лисипп! — повторил Александр.
— Я сделаю точно такую!* — ответил великий ваятель.
— Он тебе не грозит?: — спросила Роксана.
— Кто? — уточнил Александр.
— Сын Спитамена.
— Как? — рассмеялся Великий, — Без головы?
«Полмира!...» — подумала женщина. Позавчера еще, это была Али Рокшанек, теперь — Роксана. Мог тот, юный витязь, чью голову увековечит царь, показать полмира. Она поняла Спитамена, и пожалела о том, что это теперь не имеет смысла…
Царь царей и отец— Я завоевал пол-мира, отец, — сказал Александр, когда царь Филипп, давно умерший, явился во сне.
— Нет, — возразил он сыну, — ты завоевал весь мир!
— Отец, — покачал головой Александр, и склонился ниц, — мы не вправе так говорить. Завоевано много, мне годы нужны, чтобы объехать царство, посещая в нем каждый город. Не хватит отдельного города, всех его зданий, вместилищ, чтобы собрать богатства моих земель в одном месте. Все так. Но мы даже не знаем карты мира. Может быть, там еще столько земель, что на них мое царство — жалкий клочок?
— Так может быть, сын мой, — ответил Филипп, — мир бесконечен. Но я тебя старше, и я это знаю: ты покорил в этом мире главное. А остальное — уже не имеет значения. Мир за пределами царства, которым ты правишь, — второстепенен. Он не имеет значения, и не стоит завоеваний.
— Не стоит?
— Да. Так же, как в женщине. Покоришь ее сердце — получишь все. Хотя ведь не все в ней тебе, в самом деле, нужно. Но ты же получишь, когда покоришь ее сердце.
— Завоевал сердце мира…
— Да, но думал ли ты, чего может стоить сердце грозного полководца, когда в нем разочаруется женщина?
— Женщина? Ты говоришь мне о постороннем, отец!
— Нет, ни слова о постороннем, — ответил отец, и сон потерял его облик.
— Разочарование… — проворчал Александр спросонья, и постарался выкатить тело из мягкой, теплой во сне, паутины объятий Роксаны. Александр сравнил небо и землю: «Разве это не обожание?!» — усмехнулся он, небрежно, легонечко потрепав, как круп лошади, тело женщины, где-то повыше бедра.
