— А что это за история с сальными патронами?
— Дело в том, что английская винтовка Энфилда заряжалась патронами, обмотанными сальной бумагой. В процессе зарядки эту обмотку сипай скусывал, буквально — такова была технология. И часть сала неизбежно попадала ему в рот. Что для мусульманина и индуиста, как вы понимаете, немыслимое кощунство. Никто ведь не знал, чье это сало…
— Хорошо, а чью сторону во время восстания сипаев заняли сикхи?
— Считается, что с приходом англичан начался массовый переход индусов в ислам. Что объяснимо, ведь вынести гнет собственных каст плюс притязания колонизаторов стало для простых индусов физически невозможным. В исламе же тебе гарантировалась минимальная социальная защита. А сикхизм — изначально — был в оппозиции и исламу, и индуизму. Мусульмане их ненавидели, разумеется. А вот индуисты, наоборот, относились лояльно. Это вообще особенность их бытовой философии. В индуизме считается, что, сколько ни гуляй по религиям, рано или поздно вернешься в общину. И вот сикхи из Пенджаба поддерживают англичан. В ответ англичане помогают сикхам задавить соседей, афганские племена — «чеченов» северного Пенджаба.
— Но ведь были еще и джайны.
— Как вы знаете, основой философии этой секты была идея святости всего живого, ахисма — если начинать издалека (а в Индии любой разговор начинается издалека). Поэтому профессии, связанные с кровопролитием — скотовод, повар, кожевенник, воин, — последователям этого учения были заказаны. Что делать? Как заработать на жизнь? И они занялись сугубо бескровными, абстрактными вещами — торговлей и науками. Быстро разбогатели, стали денежными мешками Индии. И до сих пор ими являются, кстати — наряду с парсами. Само собой, англичане сильно мешали делать им капитал, были прямыми конкурентами. Отсюда и субсидии на восстание сипаев. Ну и французы — помните капитана Немо?
— Я помню «Знак четырех». Но вернемся к джайнам…
Он пришел убить меня, однако в схватке победил я, и теперь, чтобы никто не заподозрил должен исчезнуть. Но труп! И я решаю, что надо вернуться, спрятать его. …В доме никого, тихо. Я поднимаюсь, достаю ключ — но дверь оказывается незапертой. В комнате стоит женщина. Ее силуэт красиво прочерчен на фоне окна, и несколько секунд я любуюсь им, забыв обо всем на свете. Наконец она поворачивает голову, но против света лица не видно. Смотрит на меня, потом снова на труп, лежащий в луже крови. Я разворачиваюсь и спускаюсь вниз, на улицу. Бежать! Исчезнуть!
Я просыпаюсь, вокруг все еще Дели. Выехать из города невозможно, пригороды из лачуг растянулись на десятки километров и просто перетекают один в другой. Дорога — две полосы, идеальное покрытие, но набрать скорость можно только на участках между деревнями, коротких. С началом жилой зоны трасса превращается в базарную площадь. Повседневная жизнь выплескивается на проезжую часть с обочины. Когда священные животные — решают сменить диспозицию и флегматично, нога за ногу, переходят дорогу, образуется беспросветный затор.
Который рассасывается так же внезапно, как и образовался.
Левая полоса — мир гужевого транспорта. Повозки, запряженные: лошадьми, ослами, быками и даже верблюдами, которые тащат коляски, высоко вскинув свирепо оскаленные морды. Совсем по обочине прет сельскохозяйственная техника.
Наша, правая полоса забита мелкими таратайками с курами, междугородными автобусами и дальнобойщиками. Дороги Индии отличаются от южноазиатских именно грузовиками и автобусами — в Лаосе или Камбодже перевозить нечего, крупное производство отсутствует, а народ путешествует мало. А тут на дороге фур много, как на питерской трассе. Все они что-то везут, тащат — вихляя колесами на вывихнутых осях. Тюки баснословных размеров свисают по сторонам, как тесто из кастрюли. То, что творится на дороге по бокам и сзади, водителю грузовика не видно. Поэтому на кузове у него надпись: «Please Horn» — «Сигнальте!». И мы без конца сигналим.
Легковые гудят друг другу тоже. Боковых зеркал у них нет — или закрыты, потому что в потоке такой плотности раскрывать их бессмысленно, вырвут. Водителю помогают пассажиры, которых в иную повозку набивается до десяти человек. Народ бурно озирает и обсуждает ситуацию на дороге. Ассистирует жестами и криками. Хотя что можно расслышать в таком грохоте?
С обочины в гущу машин выскакивает мальчишка, под мышкой у него бутылки с водой. Это мобильный торговец, продавец прохладительных напитков. Его искусство заключается в том, чтобы отоварить на ходу. Он бежит рядом с автобусом, кричит в распахнутые окна. Взмах руки, и бутылка влетает в окно. Из окна высовывается рука, мальчишка на лету хватает деньги. Несколько купюр падают на асфальт, их раскатывают машины (теперь понятно, почему индийские купюры настолько ветхие). Увертываясь, мальчишка подбирает бумажки — и бежит на обочину.
На ближайшую минуту спектакль закончен.
Тадж-Махал стоит на берегу реки, когда-то тут проходил рубеж, разделяющий традиционный ведический юг и арийский север. На северной стороне — гигантский Красный форт, а за рекой высушенная, в клочьях кустарника, пустынная местность. Она дрожит и переливается в раскаленном воздухе, в потоках которого видно, как по песчаной пойме бродят коровы.
Если готические соборы можно сравнить с корабельным лесом, османские мечети — с распахнутой готовальней, то усыпальница кажется миражем, пригрезившимся в знойном мареве. Фронтальное, плоскостное решение фасада создает иллюзию фантастической декорации. Увидев ее, ты обмираешь, ахаешь. Однако через полчаса про декорацию забыто — как в театре не обращаешь внимания, на фоне чего играют актеры.
Актеры в данном случае — туристы. Главные действующие лица в этом спектакле, звезды. Подглядывать за ними, ловить на камеру — это отдельное удовольствие, поскольку туристы в массе своей — индийцы.
Как обычно в архитектуре могольского периода, усыпальница построена по классической схеме (культовых сооружений такого образца в Индии великое множество). Все дело в пропорциях, в рисунке. В силуэте. В цвете — поскольку абсолютная белизна камней фасада мнима и состоит из оттенков желтого, бежевого, голубого, розового и серого. Как всякий мираж, вид усыпальницы должен быть изменчивым. Превращение свершается на глазах, когда выглядывает солнце. Тени проявляют на фасаде ниши пиштаков, бывших до этого незаметными — и плоскость чудесным образом приобретает объем, глубину. Под определенным углом света вспыхивают мелкие орнаментальные вставки из оникса и малахита, в пасмурную погоду незаметные. Тадж-Махал превращается в усыпанную бриллиантами огромную табакерку.
Обратно к стоянке машин меня подвозит велорикша. Парень хорошо устроился, крутить педали не нужно — дорога идет под горку. Он оборачивается:
— Radju! — Радостно тычет в грудь пальцем.
Я называю свое имя.
— Muslim? — спрашиваю.
— Hindu! You?
Честно говоря, он застиг меня врасплох.
— Just watching, — говорю первое, что приходит в голову. И понимаю, что это — правда.
— Вы говорите, сознание, интеллект — да. А что делать простому человеку? Которому нужен конкретный смысл? Опора, с помощью которой он может если не перевернуть, то хотя бы оправдать свое существование?
— Идея религиозно-сословного общества и есть такая точка опоры.
— Но как, каким образом она зарождается?
— Если говорить отвлеченно, в определенный момент развития сознания человек приходит к выводу, что никаких точек опоры в этом мире вообще нет. Пусто. Как нет и самого мира, если пойти в размышлениях еще дальше. Единственная объективная реальность, которой мы располагаем, — это наше сознание того, что реальность, которую мы видим, иллюзорна. Мнима. Что настоящая реальность непостижима, поскольку отделена от нас нашим сознанием. И что, если мы хотим постичь эту реальность, следует избавиться от сознания, то есть от самих себя. Развоплотиться. Чего по собственной слабости и жадности к жизни человек сделать не может, за редкими исключениями. И живет с этим катастрофическим знанием дальше.
— Не самая лучшая точка опоры.
— Вот именно! Поэтому люди, обладающие этим знанием, узурпируют его. Закрывают доступ. После чего делают шаг назад и запускают в народ идею на уровень проще. В пользу государственного устройства и в свою, разумеется, тоже. Идея транслируется через религиозные формы. Я сейчас говорю грубо, вульгарно. Схема складывалась столетиями, в результате ассимиляции ариев с местными — чтобы структурировать эту ассимиляцию. Отсюда вся их система божественной иерархии, логика поведения Кришны или Шивы. В результате этой ассимиляции и возникло самое регулярное, «расфасованное» в мире общество. «Национальная идея» брахманов, стоявших у власти, заключалась в том, что без правильного свершения ритуала обычному человеку нечего рассчитывать на благоприятное рождение в следующей жизни. Что без обрядов и подношений он обречен на повтор или на жизнь уровнем ниже. Что оставалось простому человеку? Покупать это знание, эти ритуалы у тех, кто их выдумал — у правящей элиты. Эта элита — сословие, по сути, политтехнологов, системных администраторов — пользуется всеми привилегиями. Она — мечта маленького человека, его недосягаемая «шинель». Вспомните художественный мир «Петербургских повестей», он весь сформирован одним желанием — преодолеть «Табель о рангах». А теперь представьте себе табельный мир, увеличенный до размеров тысячелетней истории целой страны. Где эта самая табель распространялась не только на все сферы посюсторонней жизни — но и последующей тоже.
