— А потому что Шива — бог старый, индуистский. Неарийский. И процесс дистилляции ему не был знаком. Вот он и схватил, не разобравшись.
— Отлично! Далее…
— Чтобы не делить воду жизни с асурами, боги транспортируют ее в Гималаи. В Гималаях-то выпить гораздо приятнее, чем здесь, на жаре — правда? Если пользоваться вашей логикой. И вот аквавиту везет на себе огромная птица Гаруда, священное транспортное средство бога Вишну. Время от времени птица садится, чтобы передохнуть. И вода жизни выплескивается наружу. Там, где это происходит, спустя время возникают священные капища — в память о каплях…
— То есть они тащили спирт в Гималаи, где прохладно и комфортно жить и выпить. По дороге они делали остановки в деревнях, ночевали. И угощали спиртом местных жителей. Можете представить себе, что происходит в сознании горца, который ничего, кроме марихуаны, не пробовал, когда ему наливают стакан чистого спирта? Открывается новая реальность горцу, вот что с ним происходит. И он обожествляет — тех, кто даровал ему такую возможность.
— В научной литературе такой гипотезы еще не было…
— Вот вы смеетесь, но подумайте: что такое Шеш, «змея» — в самогонном аппарате? Ничего не напоминает, причем буквально?
Поселок крошечный, домики висят над чашкой долины, как игрушечные, как на елке. По периметру, насколько хватает взгляда, горы. Еловые алтайские сопки, дальше снежные пики — абсолютно химерические, заоблачные сооружения, если долго приглядываться.
Я просыпаюсь оттого, что в окно моей комнаты кто-то смотрит. Это ребятня, прильнули к стеклам. Толкаются, хихикают. Я встаю, незаметно подкрадываюсь — и резко отдергиваю занавеску.
Дети с криками разбегаются.
Днем, когда я перебираюсь с компьютером на террасу — на террасу моего номера, прошу заметить, — индийцы опять перелезают ко мне на территорию. Это туристы, поскольку гостиничка является одновременно каким-то памятником. И они бродят по галереям, разглядывают. Работающий за компьютером человек их не смущает, они буквально перешагивают через меня. Заглядывают в экран, смеются. Но — странное дело — это меня совершенно не смущает тоже. Наконец один из них садится ко мне на подлокотник, они фотографируются. Я окончательно сливаюсь с мебелью.
Поселок знаменит домом, где жил Николай Рерих. Собственно, это единственная крупная аттракция — помимо чисто природных. Русские туристы здесь самые частые, местные продавцы ангорских шалей давно говорят по-русски «как дела» и «здравствуйте».
В интернет-закутке я вижу, что у девушки на экране русский сайт.
Выждав минуту, небрежно бросаю через плечо:
— Откуда?
— Из Москвы, — отвечает она, глядя на экран.
— Давно приехали? — Я пытаюсь изобразить бывалого.
— Десять лет назад. — Ее пальцы бегают по клавиатуре, как тараканы.
Перед моим мысленным взором мелькают годы, все десять. Я с ужасом вижу себя владельцем салона какой-нибудь аюрведы или продавцом гашиша. С женой-тибеткой в кухне — и козлиной бородой на морде, в местной шапке. Тюкающим на клавиатуре одним пальцем — письма товарищам, которые давно позабыли о моем существовании. В Москву, которой нет.
Чем дольше я размышляю на эту тему, тем более привлекательной кажется мне такая перспектива. Не прощаясь, убираю компьютер и выхожу на улицу.
Дом Рерихов висит над долиной, как люлька в соснах. Чуть ниже по тропе площадка, где художника кремировали. Вид на долину и горы с веранды умопомрачительный — лучшего места для vip-отшельничества, одиночества не придумаешь. Хотя одиночество это длилось только в зимние месяцы, когда дороги становились непроходимыми. Все остальное время к Рериху шли и шли адепты, поклонники. Инвесторы и подрядчики.
Историй и легенд вокруг этого имени — вокруг этого клана — накопилось великое множество. На мой вкус, к нашему времени именно легенды, слухи стали сутью, смыслом явления под именем «Рерихи». Каждая из гипотез неправдоподобна и красочна и по-своему фантастична, так что выбрать можно любую, какая понравится. Мое воображение, например, будоражит такой вариант: Рерих по советскому мандату идет на Тибет из Монголии, чтобы при помощи гаубиц Сухэ-Батора стать первым советским ламой и возглавить новое государство — тоже советское, разумеется. По теории того времени, государства феодального типа конвертировались в социализм без особых сложностей, отсюда и гаубицы. Однако планам не суждено было сбыться. Военный отряд Рериха заперли в ущелье тибетские монахи, и те отступили. Но портрет художника в костюме ламы — для «инаугурации», видимо — существует и хорошо известен.
О том, чем Рерих для истории ценен, местные вряд ли догадываются. Для них он источник дохода, причем немалый. И они сделают все, чтобы это имя процветало и дальше — кем бы Рерих ни оказался: религиозным философом, двойным агентом, предпринимателем, художником или шарлатаном. В Индии любая смесь ко двору, тем более такая. Только на смешении, по правде говоря, эта страна столько тысячелетий и держится.
Традиционные гималайские дома построены по одной технологии, абсолютно гениальной, по моему мнению. Нужно срубить из сосны большую клетку, сделать каркас дома. А промежутки между брусьями заложить камнями (не кирпичами). Что это дает? В гималайском климате днем (и летом), когда жарко, прохладу — камень. А зимой (и ночью), когда холодно, тепло — дерево. Крышу тоже кроют камнем, тонкими пластинами, сколотыми из местной слоистой породы. И выкладывают как черепицу. Такое «покрытие» я видел в деревнях Уэльса, кстати. По периметру фасада пускают обязательную террасу, деревянную и на подпорках — как в Аджарии. Судя по крепким, добротным, небедным домам в Нагаре, дело Рериха живет и побеждает.
После обеда я снова заглядываю в интернет-закуток на соседней горке. В клетухе никого нет, жужжит и бьется о стекло муха. За столом сидит семилетняя красотка в бирюзовом платье, грызет ручку. Знаками показываю, что хочу подключить свой компьютер.
— Cable? — переспрашивает по-английски.
— Да. — Ее английский застал меня врасплох.
Мы садимся, я за компьютер, Манат — учить уроки. Все это время пейзаж в дверном проеме меняется. Закат, снежные пики переливаются всеми цветами радуги. Две собаки дрыхнут прямо на дороге. Работать невозможно.
— Литература? — спрашиваю Манат.
— Английская и индийская, — не поднимая головы, отвечает.
— И кто тебе из английской литературы нравится?
Мусолит ручку, смотрит исподлобья хитрыми черными глазами.
— Вордстворд.
…Остатки вечера я провожу на террасе, прислушиваясь, как через долину — в пяти километрах примерно — звенят посудой и чистят коврики. Моют, жарят и парят. Когда темнеет полностью, долина наполняется огоньками, которые под определенным углом зрения складываются в слова.
Где-то на той стороне лает собака, другая. Третья. Из-за эха кажется, что собак много, миллионы. А я представляю, что она одна. Лает и лает на собственное эхо, всю жизнь. И в следующей жизни тоже.
Мне вдруг захотелось найти эту собаку. «Чего ты лаешь? — сказать ей. — Ведь там никого нет, эхо!» А что же тогда она будет по вечерам делать? Если отнять у нее смысл — как будет жить дальше? Убьет, загрызет меня? Или уйдет в нирвану, сказав на прощанье: «Пришло и мне время отдохнуть немного»?
Вся история индийских религий — буддизма, джайнизма, сикхизма и пр. — вся история их вековой борьбы за умы людей — все это, если вдуматься, происходит внутри индуизма, его порождение. Его баснословные круги и циклы. Все это одна и та же собака, которая лает и лает на собственное эхо.
День седьмой, Нагар — Манали
— А теперь представьте себе, что в каждом городе, в каждой индийской деревне есть местный драмтеатр. Со своими примадоннами и звездами. Со своими декорациями. Со своим помещением. И что репертуар этого театра утвержден свыше, министерством культуры — один и тот же на несколько тысячелетий. Представили? Но актеры в этих театрах чудовищно ленивы. Они не хотят и не любят играть. Поэтому жители города всячески задабривают их. Подкупают кто яйцами, кто курицей, а кто деньгами — чтобы те согласились на представление. Задобренные подношениями, актеры нехотя начинают спектакль — в основном с помощью зрителей, которые дергают этих актеров за ниточки, чтобы те не уснули. То есть, в сущности, играют не актеры, а люди. Которые только прикрываются актерами. Это и есть повседневная религиозная жизнь Индии — если заменить актеров на богов, а театры на храмы. Жизнь как тотальный театр.
— То есть Индия задолго до Шекспира пришла к выводу, что «весь мир театр»…
— …и даже боги в нем актеры. И что спектакль не снимают с репертуара вот уже несколько тысячелетий. А теперь давайте представим себе, для кого они играют. Для кого вообще играют актеры? Для кого можно играть в театре?
