— Теперь все будет по-другому, — уверенно заявил Дэйв, когда фургон для перевозки мебели, громыхая, уехал. Он посадил Сару на плечи, впервые за долгое время, и побежал по улице до самой церкви, где стоял пастор и приветно махал им рукой.
Листья только начинали желтеть.
— Самую чуточку, видишь? — сказал Дэйв. — Ведь пока еще сентябрь.
Он остановился под платаном, чтобы Сара сорвала листок.
— Надо же, какой большой, — удивилась она, и Дэйв оторвал листок сам, осторожно приблизив к ее лицу.
— Больше твоего лица, — произнес он совершенно серьезно.
— А что мы тут делаем? — спросила она снова, и Дэйв снова стал терпеливо рассказывать.
— И ты теперь тут живешь, — закончил он.
Сара задумалась.
А вчера еще нет, — сказала она неуверенно.
— Да, вчера еще нет, — согласился Дэйв, — вчера мы только переехали.
— И если б тетя Марта была жива, тогда тоже нет.
— Если б тетя Марта была жива, мы остались бы в Клэпеме, — подтвердил Дэйв, но разговор ему наскучил. — Слезай, — сказал он и присел на корточки.
Сара занесла ногу у него над головой, вцепилась ему в волосы.
— Не дергай! — завопил Дэйв и понесся вниз по улице, вверх по улице. — Можешь запомнить: Леди Маргарет, дом сорок семь?
Сара послушно повторила адрес.
— Это на случай, если ты потеряешься, — уточнил Дэйв. И с торжеством добавил: — Ты же пойдешь в подготовительный класс.
— Я же пойду в подготовительный класс, — повторила Сара, приближаясь к своему новому жилищу.
Викторианские дома, теснившиеся друг к другу, различались только деталями фасадов, у одних были квартиры в полуподвальном этаже, у других нет. Где не было, там палисадник — узкая полоска за кирпичной оградой относился к квартире на первом этаже, и с улицы маленькая дверь вела в подвал, в котором раньше хранили уголь, а теперь стояла отслужившая свое мебель, матрацы, сломанные телевизоры. Была там и детская кроватка, отец Сары тащил ее и ругался, а мать разочарованно сказала:
— Что ж ты совсем не радуешься…
Потом они поссорились из-за покрывала на диване, покрывала с узором из вьющихся растений и с огромным тигром в центре. Диван стоял в эркере, с улицы было видно сверкающего тигра среди зелени.
— Вон Полли! — вскрикнула Сара, подъезжая к двери на плечах у Дэйва.
Кошка, черная с белым, прыгнула на спинку дивана и потянулась, так что ее лапы коснулись тигриной головы.
— Вон Полли, — повторил Дэйв, прислушиваясь к возбужденному голосу отца, когда мама открыла дверь на звонок, но посмотрела не на них, а в сторону, пустым взглядом.
— Сама увидишь, тут совсем не то, что в Клэпеме, — сказал вечером Дэйв, усевшись к Саре на краешек кровати и погладив ее по голове.
— Потому что здесь дома другие? — спросила Сара.
Потому что здесь дома другие и другие люди, — ответил Дэйв. — Папа найдет работу. А ты заметила, как мама улыбалась?
Сара нерешительно промолчала.
— Ты пойдешь в школу. Это уж точно, — добавил Дэйв. Поднялся и улегся на свою кровать.
— Дэйв… — начала было Сара, но тот уже уснул.
Следующий день был понедельник, она проснулась от звука голосов в коридоре, потом захлопнулась дверь. Никто не пришел ее будить, дверь опять захлопнулась, теперь в квартире тихо. Она встала, пошла к окну, увидела автобус на остановке. Водитель открыл двери, спустил лесенку и подождал, пока пожилая дама из дома напротив зайдет в салон; докурив сигарету, он поднял лесенку, залез в автобус через переднюю дверь и поехал. Дэйва дома не было, родителей тоже, зато пришла Полли и потерлась об ее ноги. В гостиной все еще стояли коробки, ее игрушки тоже пока в коробке, и так шел день, и все не проходил, но в конце концов вернулся Дэйв в новехонькой школьной форме. Сразу учуял, сразу нашел место за диваном, где она присела и наделала в штанишки, и пятнышко-то крошечное, но Сару он шлепнул.
— А что мне будет, если никому не скажу? После Дэйв помог ей простирнуть вещи, вид у него был расстроенный.
— Повесим на окно, — сказал он, — мама не заметит.
И пошел за ее куклой, а кукла была в гостиной, в коробке, и, пока он распаковывал коробку, Сара, спрятавшись за диваном, гладила Полли.
Давай помоги мне, — сказал он позже, держа в руках тарелку и вилку с ножом. — Увидишь, мама принесет еду и сегодня вечером мы все вчетвером сядем за стол.
— И Полли, — добавила Сара.
— И Полли, — подтвердил Дэйв.
Телевизор стоял в центре, на низкой темной тумбе, и по паркету мелькали тени: рушились башни, люди бросались вниз, к смерти. На обеденном столе были расставлены бокалы и тарелки, наверное, для тридцати гостей, но многие не пришли. Гинка купила днем три бутылки джина и целый ящик тоника. «Для тех, кто любит покрепче, а не вино» — так она сказала, указывая на Якоба, которого пригласила впервые. Утром Якоб вернулся из Нью-Йорка, а накануне был в Центре международной торговли, и все теперь столпились вокруг него, будто и он случайно остался в живых, и расспрашивали, расспрашивали, но он не отвечал, не мог сосредоточиться.
Изабель укрылась в кабинете Гинки, чтобы позвонить Алексе, но опять включился автоответчик, и Изабель задавалась вопросом, где же Алекса с Кларой могут быть сегодня вечером? Глядя в телевизор, Изабель чуть не разревелась с трубкой в руке, слушая короткую запись на автоответчике. Какой абсурд — оплакивать совершенно незнакомых людей, почему об остальных бесчисленных покойниках никто не плачет? В кабинете у Гинки стоял маленький серый диванчик: кожаная обивка затерта, одна подушка съехала и, судя по длинному выцветшему следу, кто-то явно пытался замыть пятно. Изабель села на диванчик, чуть помедлила, расшнуровала ботинки, закинула ноги на валик и собралась было закрыть глаза, хоть на минутку — другую, как вдруг раздался стук, вошел Якоб и запросто уселся рядом, так что ногой она едва не коснулась его шеи.
— Ты не помнишь, — констатировал он.
Без любопытства она разглядывала рыжеватые его волосы, чуть расплывчатые черты лица, округлые щеки, из-за которых рот казался маленьким, хотя крупный нос и высокий лоб сглаживали это впечатление, и вообще он был красив или по меньшей мере привлекателен. Ничего она не помнит. На старом маленьком столике с тонкими ножками стояли в банке три увядшие розы, стебли уже потемнели, упавший лепесток казался крупнее в отсветах воды. Гинка что-то прокричала, позвала то ли Изабель, то ли этого человека, который осторожно тронул ее руку, взял в свои ладони, чуть влажные, и ждал. «Фрайбург», пришло в голову Изабель. Минуя дальнее расстояние, долгие годы, бесчисленные решения и рукопожатия, память выплеснула пропитанные дождем стволы деревьев, голые и темные в сумерках, поредевший подлесок, словно растрепанный ветром, хотя ветру не забраться так глубоко в лес, крутой подъем на Бромберг, где летом под буками трава разрасталась, как на поляне, потому что деревья стояли далеко друг от друга, будто берегли свой покой. С удивлением она произнесла его имя: Якоб. Вспомнила прогулку десять лет назад, лес, сумерки и сырость, смятение, заставившее ее взять Якоба за руку, хотя она знала, что вернется к любовнику, к их запущенной и унизительной совместной жизни.
Через прикрытую дверь ровная полоска света падала на три розы. Якоб тихо вздохнул. Лицо у нее все еще без единой морщинки, только родинка стала вроде чуть крупнее, а шея мягче, и как бы хотелось ее поцеловать. Невинно смотрит ему в глаза. Тогда в лесу ей стало страшно, оттого и пошла в холодную студенческую комнату. И сейчас Якоб понял: она его не ждала.
Вошла Гинка на высоченных шпильках, скорчив обиженную мину. Но, увидев их вдвоем на диванчике, расхохоталась и крикнула что-то остальным, только слов никто не разобрал.
Из дому Изабель еще раз безуспешно попыталась дозвониться Алексе. Телевизор работал, самолет по безупречной прямой летел ко второй башне.
На следующее утро она пришла на работу первая. Включила компьютер, открыла окно. Булыжная мостовая после вчерашнего дождя посвежела, зато кирпичные арки под линией электрички казались совсем тусклыми, будто угасали, предвидя разрушение. На столе у Изабель лежали наброски, которые она распечатала вчера, чтобы показать Андрашу и Петеру, но не успела; имена владельцев, Панье и Тарно, энергично светились синим под названием фирмы. Она любила мелочевку, маленькие заказы, а обоим мужчинам действовали на нервы все эти таблички, проспекты, почтовая бумага, визитные карточки. Раз — и готово, ни одна блоха не плоха. Только рекламного проспекта не хватает.
В двенадцать наконец явился Петер, и она отправилась обедать. Вышла на Хакешер-Маркт, где было не так оживленно, как обычно в это время, хотя кафе и рестораны открыты и там полно туристов в явной нерешительности — то ли продолжать осмотр города, то ли нет. Изабель — узкая юбка до колена, кроссовки — дошла до Ораниенбургской улицы, где перед синагогой полицейских было больше обычного, и решила возвращаться через улицу Розенталер. Небо затянуто, дома и витрины как в молоке, прохожие за пеленой тумана, будто хотят переждать, даже скрыться, да и как им себя вести, с каким лицом идти по улице?