Глава 1
Длинные дни, бессонные ночи
Итак, это Красково. «Звездочка». Реабилитационный центр Вениамина Ерохина.
И мы снова здесь, Венька – Вениамин Ерохин – по должности, а я – Кирилл Сотников – на восстановлении после автомобильной аварии, так грубо прерванном моим похищением и последующими событиями на Крымском мосту. Нас – вернее, меня одного – опять прибило к «Берегу разбитых сердец», как я про себя называю «Звездочку».
Помимо переломов, тяжелое шоковое состояние, в котором я был сюда доставлен, нуждалось – и нуждается! – в длительном квалифицированном уходе. Счастье еще, что к Веньке, в силу специфики Центра, попадают пациенты и в коме, и с потерей памяти – здесь все это всего лишь обычный рабочий момент. Если б не его лицензия, пришлось бы мне возвращаться в покинутую (помимо воли) 36-ю больничку.
Или еще хуже – в медблок СИЗО!
Хотя уникальный документ – послание Анжелки Янович – полностью снял с меня подозрение в убийстве моего коллеги Дениса Забродина и вновь сделал обычным гражданином с соответствующим анамнезом в истории болезни…
Конечно, придя в себя, я ринулся, было, узнать о судьбе Янки и помочь ей – но куда там!
Ероха рассказал, что, невзирая на поднятый СМИ скандал вокруг этого происшествия, даже ее тела, как это ни странно, так пока и не нашли в Москве-реке. Как в рассказе Бунина: дыхание ее горькой любви случайно донеслось к нам из ее детства – а потом бесследно и легко растворилось в сыром воздухе поздней московской осени.
И только мы с Вэном могли помянуть ее – так же как Заброду, как Златовласку и Стаса, там, на скамье под старыми елями, возле стола, где сквозь любую краску проступали неистребимые наши инициалы…
А дальше потянулись «сроки реабилитации» – длинные дни и бессонные ночи, изматывающие мучительными вопросами. Почему именно Деньке, Денису Забродину, выпала столь нелегкая судьба? Почему так отчаянно запуталась жизнь умненькой и хорошенькой девочки, с детства тянувшейся к солнцу, как цветок шиповника под грязным забором? Почему во всем этом так безнадежно увяз я? Почему в моей жизни опять появилась Иринка Забродина, наконец?
Ответов не находилось, я увязал в этом все глубже и, наверно, совсем бы пропал, и тогда Венька придумал способ отвлечь меня от подступающей «душевной комы». Он поручил мне разобрать свои архивы. В книжных шкафах его кабинета хранились творения пациентов – рисунки, картины и даже литературные опусы.
Сначала работа эта показалась мне довольно скучной и рутинной, но неожиданно попавшая на глаза рукопись заставила ощутить себя в гуще увлекательного расследования. Только криминал здесь таился от мира в человеческих душах, а потери и утраты оставались невидимыми и казались поначалу не смертельными.
Правда, только поначалу…
Я держал в руках толстую, несколько потрепанную общую тетрадь, на обложке которой крупными буквами было начертано: «Синдром Майкла Джексона».
Сначала я и не знал, кто таков, этот Венькин пациент – Вадим Волокушин. Потом вспомнил…
Привожу записи Волокушина дословно. Что это – письмо, заметки, последняя исповедь? Во всяком случае – интересный человеческий документ, так сказать, попытка исповеди. Или сеансов психоанализа в разговоре с гипотетическим собеседником. Ясно одно – мне уже не оторваться от них, пока не дочитаю до конца.
Итак:
…Шесть доз. Осталось шесть доз. Ровно на шесть дней обычной жизни. А связной все еще вне зоны доступа. Если не выйду на другого – я приговорен.
Как странно! Как будто бы я инвалид, раковый больной, «спидник», наконец! Причем в самой тяжелой, запущенной форме. И это я – преуспевающий деляга пятидесяти лет от роду. Два раза в год я восстанавливаюсь в Европе, занимаюсь в самом престижном московском фитнесе. Словом, выгляжу так, что на сайте «Одноклассники» меня опознали все бывшие первоклашки. Те, кому на выпускном мы – старшеклассники – раздавали подарки!
И только ты, Венич, друг мой Ерохин, знаешь почти все. Это у тебя я втайне от всех проходил последний курс реабилитации.
Правда, ты поверил, что курс мне помог. А это значит, что ты знаешь уже не все. А значит, все знаю только я сам. И эту писульку ты, друг, не показывай ни моей жене, ни дочуре. И вообще – постарайся оформить сердечную недостаточность, ладно? Не нужно бросать тень на них – тех, за кого я намерен отвечать до конца. Да и на деле это вряд ли скажется безболезненно. Пойдут проверки, наедут инспектора, а мой заместитель еще не оперился, только начинает входить в дело, – глядишь, струхнет, да и подастся в бега. Закроется объект, люди лишатся куска хлеба, а картины моего любимого «мазилки» так и не достанутся людям – мы ведь уже почти сдаем картинную галерею художника Воронина. Помолюсь напоследок, чтобы все закончилось благополучно…
Венич, ты, конечно, возразишь, что если не хочешь неприятностей, не надо на них нарываться. А надо приложить все силы, заехать к тебе, нажраться витаминов, стиснуть зубы – умру, так умру, а нет, так выгребу!
Если не смогу найти другого связного, наконец!
Вот поэтому, господин Ерохин, я и начну обо всем по порядку. Пусть твою занятную «библиотечку» пополнит еще одна «история болезни». Мне кажется, не первая и не последняя. А мне теперь спешить некуда. Официально я в командировке, все распланировано на десять дней вперед. А вот где отсиживаюсь по факту – не пишу даже тебе. Спасать меня не нужно. Видно, пришел мне срок дать кому-то ответ за мою непутевую жисть!
А с тобой, Венич, я буду уже всегда. С тобой и с твоим делом! Не знал, что такие бывают. Встретиться бы нам раньше! Но ты всегда говорил, что в жизни нет ничего случайного. Так что – лучше поздно, чем никогда. Если сможешь, поддержи морально моих на первое время. А там… Дочка уже большая, живет своей жизнью. А моя половинка… Если бы она увидела меня сейчас таким, каким меня никто не видел, – сама сбежала бы. Найдет помоложе, а нет – проживет на наследство.
Ладно, начнем по порядку.
Первый раз сон о Майкле Джексоне я увидел, дай бог памяти, лет тридцать тому – как раз в то время, когда не мог определиться с институтом. Родители не сомневались, что я благополучно сдаю на юридический в МГИМО, а я – я сам забрал документы после первого же экзамена, самовольно забросил их в непрестижный «девчачий» областной пед, на никому не нужный филфак, да еще и в итоге недобрал полбалла до проходного!
В день, когда вывесили списки поступивших, я уехал на родительскую дачу. Там бесцельно бродил по окрестностям, а потом всю ночь разбирался в себе. Наврать родителям, что срезался на юрфаке? Но они попрутся хлопотать, смотреть оценки, и правда неизбежно вылезет наружу! Сказать, что вообще никуда не сдавал – последует выволочка на обширном семейном совете, целый год тюремного режима и уже поднадзорные экзамены в тот же самый МГИМО! Забрать документы и отнести куда-нибудь в жалкий Институт культуры, учиться на массовика-затейника?.. Но массовик из меня получился бы примерно такой же, как и юрист!
В самых растрепанных чувствах я безнадежно напился и наконец уснул. Сон, что я увидел тогда, преследовал меня много лет, можно сказать, до следующей «встречи» с Майклом Джексоном…
Все, что было со мной в моей подлинной, реальной жизни, бесследно исчезло. Я сам, щуплый, но жилистый цветной парень, очутился с моими кентами на узкой грязноватой улочке какого-то мегаполиса.
Нью-Йорка?..
Целый день мы проболтались в небогатом окраинном районе в тщетной надежде так или иначе огрести монету. Но единственное наше везение под вечер заключалось в «удачном» попадании в подземку по использованным талонам. Помню, как мы долго спускались по узкому грязному тоннелю, ведущему к станции подземки, разглядывая размашистые граффити и поддавая ногами банки из-под колы.
Помню, как легко мы проскочили в вечерний вагон, где стояли и сидели усталые люди. Помню, что белых оказалось большинство вначале, а через две остановки в вагон набились латиносы и цветные из ремонтных мастерских неподалеку – и на нас перестали обращать внимание. Последнее помню, как место мне освободила седоватая цветная домохозяйка, рванув к выходу с набитыми сумками – как раз вовремя, чтобы я устроился поудобнее и погрузился в долгожданный «приход» от выкуренной перед подземкой сигареты с планом. И сразу волна накрыла меня и отгородила от стоящих поодаль друзей, от людей в подземке, отгородила их жизнь от моей начинающейся жизни…
Свет вокруг меня погас. Я стоял один на сцене в огромном зрительном зале – огромном, как стадион. Я закончил последнюю песню. Я стоял, держа микрофон в руках, щуплый цветной паренек с белозубой улыбкой. Перебегающий луч света выхватывал из темноты бледные пятна человеческих лиц, все белые, мертвенно-белые, с черными, распахнутыми в крике ртами. Публика не выкрикивала, не свистела – она ревела, ревела в одну-единую глотку, выплескивая неистовое напряжение, которое я передал ей со сцены. А потом тысячи глоток начали скандировать всего два слова, сила и напор которых могли снести этот крытый стадион, как карточный домик. Я, цветной парень Майкл Джексон, стоял и слушал эти два слова, в которых уместилась гигантская и свирепая душа толпы.
