Николай Спицын
Искры в камине
Но я не вписался в эту любовь.
Так, бывает, мотоциклист не вписывается в крутой вираж. И вылетает на обочину.
* * *
На следующем по расписанию уроке наш 8 «А» должна была вгонять в сон Екатерина Платоновна, и шел я в химкабинет, когда Житько вдруг резко загородил мне дорогу.
– Купи новость, Шапкин!
Он, как всегда, работал челюстями. Они у этого жвачного неутомимые. И пахло от него на сей раз мятой.
Вот знаете, есть нормальные толстяки, – и большинство их, таких, которые стесняются того, что они толстые. А Вовик Житько – наоборот, как будто кичится своей распертостью. Он уже в первом классе, когда кто-нибудь начинал цепляться – эй ты, жирный! – посильнее выпячивал пузо и надувал щеки. И что интересно, даже у самых заядлых дразнил отчего-то пропадала охота его шпынять. И они сразу переключались на стеснительных и уж этих, ранимых, доводили до слез. А Житько – ему хоть бы хны…
– Ну, берешь?
Нагло уставился на меня своими блестящими пуговками, будто желая загипнотизировать и слопать. Такая вот манера вести разговор. Не очень-то приятно, по правде говоря, когда кто-нибудь впивается плотоядным взглядом тебе в глаза и при этом жует, жует… Не по себе как-то делается, хотя и знаешь, что жует-то он всего-навсего резинку.
– Нет, Жвачко. Денег жалко.
– Ладно, так и быть, уступлю бесплатно. Я тебе сейчас что скажу – ты вааще в отпаде будешь. Вчера в ДК – это вааще завал! Группа «Атлантик»! У меня билет на руках – и не могу с билетом ко входу протиснуться…
– С твоей массой нужно не протискиваться, на таран идти лучше, – сказал я, но что толку стрелять по носорогу из пробочного пистолета.
– Ну правда, чуваки – крутяк! Там вааще, они как вышли на сцену – это полный атас! Я на свое место хотел – бесполезняк, всю дорогу торчал в проходе, но оттуда все тоже нормально было видно…
– Поздравляю, Вовик! Ну, ладно, дай пройти.
– Не-е… Ты подожди… Угадай теперь, кто со мной рядом стоял.
Ну на это мне совершенно было начихать. По-хорошему, его бы надо отодвинуть в сторонку и топать дальше, но для этого требовался бульдозер, а его под рукой не оказалось, и потому я просто хотел Вовика скромненько обогнуть, но он не пустил, вцепился в рукав.
– Бабкина Валька там была, понял? Там, вааще, толпа как даванула, и ее ко мне прижали…
– Надо же, как тебе повезло… – произнес я вполне хладнокровно. – Ну ты хоть сводил ее в буфет?
Житько приоткрыл рот, выпер языком левую щеку и помотал головой:
– Не-а! В буфет она меня пригласила. Я ей за это обещал кое-что на ушко сказать, интересненькое. Они же знаешь, какие все любопытные. Только дай как следует наживку заглотить…
– Ты-то откуда знаешь?
Я был спокоен, как слон, честное слово.
– Да уж знаю…
Вовик подмигнул одним глазом и выпустил изо рта мутный пузырек. Любит повыделываться. Достает же фирменный бабл-гам, но где – поди выспроси. И никого сроду не угостит. Вот продать, поменяться – это может. Если хорошенько перед ним поунижаться. И что интересно, такие любители всегда находятся…
– Короче, купила она мне эклер и банановый напиток…
– Я счастлив за тебя, Житько.
Он ждал, когда же я наконец спрошу, за что все-таки Валя угощала его пирожным. Но я не спрашивал. И лицо у меня было, я чувствовал, как у индейца, то есть непроницаемое. Недаром упражнялся перед зеркалом последние недели.
– Ну, – не выдержал Вовик, – я намекнул ей, вааще, что есть в нашем классе один мальчик… неравнодушный к ее прелестям… Юра такой есть, Шапошников…
Чтоб ты подавился этой своей жвачкой!
– Тебя об этом кто-нибудь просил?
– А что такое? Ну подумаешь… Разве девчонка не имеет права знать о своем счастье? Что ей, хуже будет?
– К каким еще таким прелестям, ты, толстолобик! Чего ты суешь рыло не в свое дело!
Житько надул губы:
– Могу и не совать… Не хочешь – как хочешь. Я вааще думал, раз это тебя касается… Для тебя же старался, хотел как лучше. А раз ты так, могу и ничего не говорить, пожалуйста…
– Вот и заткнись!
Но он, конечно, уже меня подцепил на крючок. Я тоже заглотил наживку. И лучше бы мне было тихо-мирно дослушать его треп. Но выдержки не хватило. Снова дал волю характеру.
А он теперь, чего доброго, упрется, и слова из него не вытянешь, из болтуна этого, из этой балаболки… С ним такое бывает: прикинется обиженным и корчит из себя глухонемого. И хватает его когда на час, когда на полтора…
Но, видно, жгло ему язык, и он не утерпел:
– Кстати, не так уж высоко ты у нее котируешься…
И ухмыльнулся мне в лицо, нагло дохнув мятой. Вокруг большая перемена орала, топала, визжала, но весь этот шум и гам, сутолоку эту вдруг как-то отсекло от меня, и слышал я только один голос, ясно, будто в полной тишине:
– Не ты, вернее, а твой прикид…
Вовик сделал паузу и опять выпустил большой пузырь из жирных дурацких губ.
– Так и сказала, если хочешь знать. Говорит, вааще, мальчик сам по себе – ничего… Только жаль, прикид у него отечественный. Вааще, я так понял, если достанешь где японский куртец и джины импортные, твои шансы возрастут.
Наверное, он думал, что убил меня этими словами.
– Ну а добудешь варенки штатские, шузы саламандровые – считай, она твоя навеки… И я тебе хотел с этим делом помочь, но теперь еще посмотрю на твое поведение.
И он исчез. Деловой – до упора.
А я присел на подоконник, чувствуя себя черепахой, с которой содрали панцирь. Разглядывают ее, хватают руками, дергают за лапки, тормошат и при этом жуют, чавкают, пускают пузыри…
Тут Сережа Курилов подошел:
– Ты чего это, Юр? Заболел или что?
И вид у него был такой озабоченный, такой встревоженный… Все-таки есть у нас и душевные, неравнодушные люди, подумал я и поспешил Сережу успокоить:
– Да чепуха… Все в порядке. Можешь вздохнуть с облегчением.
– Ну и зер гут! – обрадовался мой друг.
У него и по немецкому пятерка.
– А то ж я хотел у тебя клетку сегодня попросить… У тебя цела клетка-то? Ну та! Чижикова!
– Валяется где-то в подвале…
– Ну вот! Я так и ожидал, что в подвале. Думаю, заболел Юрка если, кто же клетку-то искать будет, а она мне – позарез!..
– А если Юрка умер? – спросил я своего друга.
Сережа осекся, и лицо его приняло какое-то туповатое выражение. Он силился понять, но не мог…
– Ладно, – сказал я, – идем скорее, неохота опаздывать.
* * *
Могли мы и опоздать, ничего страшного не случилось бы.
До зимних каникул считанные денечки оставались, и школа дотягивала их как могла. Отметки за вторую четверть уже всем были приблизительно известны, а быть может, и проставлены даже, где положено. Так что на этот счет никто особенно не волновался.
Елку еще позавчера спилили, привезли из лесу и до поры до времени уложили на бок в пустом помещении, где прежде находилась раздевалка. А чтобы ее не растащили по веточкам, на дверь замок повесили размером с колесо от мотоцикла. Не пробраться к ней было. Но зато уж хвойный запах проникал на все этажи, во все уголки и закоулки.
Как всегда, самые шухарные пацанята, кому было совсем невтерпеж, контрабандой протаскивали в школу мотки серпантина, хлопушки, бенгальские огни, самодельные дымовушки, пускали все это в ход при каждом удобном случае и потом играли в догонялки с техничками, которые бегали за ними со швабрами и вениками… Словом, новогоднее настроение.
И химичка наша, Екатерина Платоновна, выглядела рассеянной, часто уходила в лаборантскую и, можно сказать, пустила учебный процесс на самотек, праздник близко, чего уж там…
Желающие чуть ли не в открытую блуждали по кабинету с места на место. Девчонки сбивались в стайки и шушукались понятно о чем: кто в каком наряде собирается дебютировать на вечере. Событие, конечно, для некоторых… Раньше-то все утренники да утренники. Белый фартучек, красный галстучек. А ведь хочется быть неповторимыми…
Самая оживленная компания, как обычно, вокруг Риты Завьяловой. Эта звезда загорелась в нашем классе недавно и, должно быть, ненадолго. Ее папу перевели с повышением на один из наших больших заводов откуда-то из-за Урала, а может, и с самого Урала, не знаю, неинтересно это мне… Вот те, кто около нее постоянно вертится, они, наверное, знают, а мне это не нужно, мне что за дело…
Честно говоря, даже смешно смотреть. Все вокруг нее увиваются или мечтают увиваться, но тайно мечтают, по секрету от остальных. Спокойствие соблюдают лишь несколько девчонок да мы с Куриловым. Сережа – потому, что его жизнь отдана животным, он на них помешан, он их обожает; я всегда удивляюсь, как у него еще хватает духу носить кроличью шапку и не падать в обморок всякий раз, как он об этом несчастном кролике вспоминает.
Ну а что касается меня, то я влюблен в Бабкину, я влюблен в Бабкину, я влюблен в Бабкину Валю, Бабкину Валю, Валю… И все!
А с Завьяловой мы живем в одном доме. Помню, как они вселялись: заехали в наш двор две здоровенные фуры, помяли кусты, повыворотили бордюры, беседку одну повалили… Разгрузкой мамаша руководила.
