Марио Пьюзо
Четвертый Кеннеди
В Страстную пятницу, накануне Пасхи, в Риме семеро террористов были заняты последними приготовлениями к покушению на главу католической церкви Папу Римского. Они именовали себя Христами Насилия и свято верили в то, что являются освободителями человечества.
Главарь этой группы, молодой итальянец, в совершенстве владевший приемами проведения террористических актов, для задуманной операции взял себе кличку «Ромео», что выражало его ироническое отношение к жизни и сентиментальную сладость любви к человечеству.
В конце дня в Страстную пятницу Ромео отдыхал в конспиративном доме, который обеспечила Международная Первая Сотня. Раскинувшись на мятой простыне, усыпанной сигаретным пеплом и пропитанной ночным потом, он читал дешевое издание «Братьев Карамазовых». Мышцы его ног сводила судорога страха, но для него это не имело значения. Пройдет, как проходило всегда. Однако, нынешняя операция была совершенно необычной, особенно сложной и сопряженной с серьезными физическими и духовными опасностями, где он будет выступать настоящим Христом Насилия. В этом имени было столько иезуитского, что ему хотелось рассмеяться.
На самом деле его звали Армандо Джаньи, он родился в богатой семье, родители занимали высокое положение в обществе и обеспечили ему приличное религиозное воспитание, которое так оскорбляло его аскетическую натуру, что в шестнадцать лет он отверг и мирские блага, и католическую церковь. И сейчас, когда ему исполнилось двадцать три, для него ничего не могло быть более впечатляющим, чем убийство Папы. И все же Ромео испытывал суеверный страх. Получив в детстве святую конфирмацию из рук кардинала в красной тиаре, он никогда не забывал, что такая зловещая красная тиара изображена в самом центре адского огня.
И вот теперь Ромео, прошедший когда-то обряд конфирмации, готовился совершить преступление столь чудовищное, что его имя будут проклинать сотни миллионов людей. Арест Ромео – это часть задуманного плана, а все, что произойдет потом, зависит от Ябрила. Но придет время, когда его, Ромео, провозгласят героем, изменившим жестокий социальный порядок. Что значит позор в одном столетии, если в следующем он будет объявлен святым? И наоборот, думал он, улыбаясь, Первый Папа много столетий назад, принявший имя Иннокентий Непорочный, издал папскую буллу, разрешавшую пытки, и прославился как распространитель истинной веры, спасавшей души еретиков.
Юношескому ироническому складу характера Ромео импонировало и то, что церковь обязательно канонизирует Папу, которого он собирался убить. Так что он породит нового святого. Как он их всех ненавидит! Всех этих Римских Пап: Папу Иннокентия IV, Папу Пия, Папу Бенедикта – всех их, причисленных к лику святых, любителей богатств, гонителей истинной веры в свободу человека, этих напыщенных колдунов, прикрывающих мирские страдания своим невежеством, надругательством над легковерными душами.
Он, Ромео, один из Первой Сотни Христов Насилия, поможет разрушить эту пошлую магию. Первая Сотня, которую грубо именуют террористами, действует в Японии, Германии, Италии, Испании и даже в Голландии, стране тюльпанов. Не имеет значения, что Первая Сотня не распространилась в Америке. В этой стране демократии, родине свободы есть только революционеры-интеллектуалы, которые теряют сознание от одного вида крови. Они взрывают свои бомбы в пустых домах, после того как предупреждают людей, чтобы те покинули здание; они думают, что, публично совокупляясь на ступеньках общественных зданий, они совершают акт идейного протеста. Презренные людишки! Не удивительно, что Америка не дала ни одного человека в Революционную Сотню.
Ромео прервал дневную дрему. Какого черта! Он ведь даже не знает, насчитывается ли там сто человек. Их может быть пятьдесят или шестьдесят, а Сотня – это просто символическая цифра. Но такие символы завораживают людей, прельщают средства массовой информации. Единственно, что ему действительно известно, это то, что он, Ромео, является одним из Первой Сотни, как и его друг и товарищ по заговору Ябрил.
В одной из многочисленных церквей Рима зазвонил колокол – было около шести вечера Страстной пятницы. Через час появится Ябрил, чтобы проверить всю подготовку сложной операции. Убийство Папы будет первым ходом в блестяще задуманной шахматной партии – целой серии дерзких актов, радующих романтическую душу Ромео.
Ябрил был единственным человеком, перед которым Ромео трепетал и физически, и душевно. Ябрил знал вероломство правительства, лицемерие законных властей, опасный оптимизм идеалистов, потрясающую веру в иллюзии даже у самых преданных террористов. Но самым главным было то, что Ябрил являлся гением революционной борьбы. Он презирал мелкое сострадание и детскую жалость, испытываемые большинством людей, и видел только одну цель – будущее освобождение человечества.
К тому же Ябрил был беспощаднее, чем мог оказаться даже Ромео. Ромео лишил жизни много безвинных людей, предал своих родителей и друзей, убил судью, который однажды защитил его. Он понимал, что политические убийства могут быть проявлением душевной болезни, и готов был заплатить такую цену, но когда Ябрил сказал ему: «Если ты не можешь бросить бомбу в детский сад, ты не настоящий революционер», Ромео ответил: «Этого я никогда не смогу сделать».
Но Папу Римского убить он может.
И несмотря на это, темными римскими ночами ужасные маленькие чудовища, зародыш страшных сновидений, покрывали его тело ледяным потом.
Ромео вздохнул и вылез из постели, чтобы успеть принять душ и побриться до того, как появится Ябрил. Он хотел, чтобы Ябрил оценил его опрятность как добрый знак того, что дух его стоек перед лицом предстоящего испытания. Ябрил, как многие сластолюбцы, любил, чтобы все вокруг блестело. Ромео, подлинный аскет, мог жить и в дерьме.
На римских улицах, идя к Ромео, Ябрил прибегал к обычным предосторожностям. На самом деле все зависело от организации системы внутренней безопасности заговора, от преданности заговорщиков, от верности Первой Сотни. Но ни они, ни даже Ромео не знали всего размаха операции.
Ябрил был арабом, который, как и многие, легко выдавал себя за сицилийца. У него было тонкое смуглое лицо, нижняя часть которого выглядела неожиданно тяжелой, словно там пряталась еще одна кость. В свободное время он отращивал шелковистую бородку, чтобы скрыть это, но участвуя в операциях, чисто выбривался. Подобно Ангелу Смерти он показывал врагу свое подлинное лицо.
У Ябрила были светло-карие глаза, в волосах виднелись седые нити, а тяжесть подбородка соответствовала мощным плечам и широкой груди. Ноги, по сравнению с коротким туловищем, выглядели длинными и скрывали ту физическую силу, которую он мог применить. Ничто не могло скрыть настороженность его умных глаз.
Ябрил ненавидел саму идею Первой Сотни, считал ее модной уловкой для общественного мнения, презирал прокламированное отречение от мирских благ. Эти воспитанные в университетах революционеришки, вроде Ромео, оставались слишком романтичными в своем идеализме, слишком склонными к компромиссам. Ябрил понимал, что небольшая гнильца в бродящем тесте революционного движения необходима.
Ябрил давно уже перестал быть тщеславным. Обладая ясным сознанием тех, кто верит и знает, что они всем сердцем преданы идее улучшения человечества, он никогда не осуждал себя за свои корыстные действия. У него бывали заказы на убийства политических соперников от нефтяных шейхов, от новых глав африканских государств, которые, получив образование в Оксфорде, научились поручать кому-то грязные дела. Подвертывались заказы на террористические акты от различных уважаемых политических деятелей, от всех тех людей, которые контролируют все в этом мире, за исключением права на жизнь и смерть.
Такие операции никогда не становились известны Первой Сотне, и уж, конечно, он никогда не признавался в них Ромео. Ябрил получал деньги от датских, английских и американских нефтяных компаний, от русских коммунистов, а однажды – давненько, в начале своей карьеры – получил изрядную сумму от американского ЦРУ за весьма сложное и засекреченное убийство. Но все это происходило в давние времена.
Теперь он жил отнюдь не как аскет, хотя и прошел через добровольную нищету. Он любил хорошее вино и изысканную еду, предпочитал жить в роскошных отелях, получал удовольствие от азартных игр и частенько предавался любовным утехам. И за это он готов был платить деньгами или подарками, и пускать в ход все свое обаяние. Единственно чего он панически боялся – это испытать искреннюю привязанность.
Несмотря на все это, Ябрил славился в своих кругах силой воли. Он совершенно не испытывал страха смерти и, что еще удивительнее, не боялся боли и, возможно, именно поэтому отличался такой жестокостью.
