Александр Потемкин - Человек отменяется

Очнувшись, Семен Семенович Химушкин, первым делом взглянул на себя в зеркало. Каждый раз он с изумлением обнаруживал, что в его облике опять все совершенно преобразилось: знакомый, бледный, несколько даже злой, отстраненный человек смотрел ему прямо в глаза. На его непривлекательной лысой голове сидели две выразительные родинки. Одна, с торчащими острыми волосиками, расположилась над височной костью, другая, напоминающая хвостик докторской колбаски, устроилась почти у самой макушки. Родинки господина Химушкина имели характерную особенность: когда хозяин удивлялся, они начинали ерзать по черепу Семена Семеновича, словно не являлись его собственностью, а были чужеродными букашками. Необходимо заметить, что удивлялся наш оригинальный москвич достаточно часто. После каждой едкой мысли, когда в его сознании возникали самые невероятные фантазии, он выдавал себя тем, что начинал возмущенно разводить руками. Впрочем, дивные мысли лезли в его голову неизвестно откуда и пропадали в какой-то черной дыре. Господин Химушкин никак не мог избавиться от нагромождения в сознании самых различных наваждений. Если в одну часть суток он был нелюдим и до крайности раздражителен, правда, без внешних аффектов и публичных выкриков, держа эмоции при себе, то в другую Семен Семенович как бы перерождался в общительного, привлекательного мужчину и редкого выдумщика. В это время он столь разительно менялся, что ему не просто казалось (нет, в этом москвич был даже принципиально убежден!), что он вовсе не господин Химушкин, шестидесяти лет, с невыразительной внешностью, больным воображением, тощим карманом и худым здоровьем, да и никогда не был таковым, а Гусятников Иван Степанович, богатый коммерсант, меценат, красавец. Пребывая в одном обличье, он способен был радоваться, любить и наслаждаться; находясь в другом — испытывал ненависть и злобу, отрицание всего, с чем сталкивался, а его желчные насмешки над поведением и мыслями человека, над устройством жизни были нескончаемы. Если в одно время он стремился владеть миром, то в другое — отвергал, презирал его. Он был то злым критиком всего сущего, то фанатом надуманного, нет-с, реально существующего в его сознании представления. Где же на самом деле жил господин Химушкин? Вернее спросить, в какое время суток он реально существовал, а в какое мечтал, перевоплощался? Или наоборот, это господин Х. упрямо возникал в сознании Ивана Степановича Гусятникова, обремененного могущественным капиталом? То есть Семен Семенович был ни кем иным как преуспевающим господином Гусятниковым, который лишь в какие-то моменты слабости чувствовал себя другим человеком? Был ли мир богатства и шикерии средой реального обитания Семена Семеновича или существовал лишь в представлении разбалансированного ума? В этой борьбе взаимоисключающих предположений и пребывал наш раздвоившийся оригинал. Ситуация усугублялась еще тем, что ему никак не удавалось встретиться с господином Гусятниковым, чтобы раз и навсегда выяснить, почему какая-то сверхъестественная сила так настойчиво мешает их знакомству и общению. Тут он отчаянно разводил руками — складывалось впечатление, что Семен Семеновича чрезвычайно угнетало это обстоятельство.

Впрочем, знакомая физиономия в зеркале опять убедила его, что он сейчас не кто-то другой, а самый настоящий господин Химушкин. И как только он это понял, то из преуспевающего, довольного собой и окружающим миром богача Ивана Гусятникова вмиг превратился в его противоположность и искренне заворчал по поводу решения властей монетизировать льготы неимущим слоям общества. «У чиновников совсем нет мозгов, — злобно подумал он. — Инфляция в стране составляет пятнадцать процентов; рост цен на топливо превышает тридцать пять процентов в год; кредитные ставки не опускаются ниже семнадцати процентов годовых; государственный капитал — это более ста миллиардов долларов — размещен под менее чем два процента в дальнем зарубежье, и в таких условиях эти типы из правительства и Думы заменяют пенсионерам и инвалидам (в стране, где у тридцати с лишним процентов населения доход ниже прожиточного минимума) льготы на транспорт, на медицинское обслуживание мифическими выплатами! Дремучий непрофессионализм. Чиновникам льстит новизна, но никак не экономическая логика. Жуткое вранье, отсутствие академических знаний, популистские лозунги — вот их инструментарий при общении с народом. Тьфу! Тьфу! Может, сейчас же сесть за компьютер, взяться сочинять воззвание, чтобы поднять массы, показать труднейшее положение дел, определить задачи борьбы… Нет! Минутку! А нужно ли мне все это? Разве я испытываю удовольствие от борьбы с властью? Или взялся отомстить великим мира сего за какие-то там их грехи? Если эти , кого касаются нововведения, сами пасуют, то почему я должен отдуваться за них? Ломать голову, подставляться, бороться с властью? Что я, лидер, или хочу быть им, или меня интересует политика? Да, я знаю, что делать! Вот если бы я стал президентом! Тогда можно и палку в руки взять! А то чего это вдруг затронули меня эти новые законы? Нет! До пенсии еще дожить надо, а если конфликтовать из-за любой нелепости, то хватит ли сил? С оскорбленными чувствами народ жить может, да я и сам лишь пар выпущу и на душе легче становится. А борьба требует самых решительных действий. Тут не мысли одни нужны, пусть даже самые революционные, а радикальные шаги востребованы, без них амбиции не успокоить, никакой воды не хватит залить пожар внутреннего возмущения, тем более если тут еще выгода есть. А ведь какая борьба без выгоды? Где же моя польза от всей этой суеты? Поэтому можно спросить себя: а нужно ли мне все это — больное сердце, истощенные нервы, гипертония, язва желудка? Нет-с, ничего подобного мне никак не нужно, потому что таким образом долго не протянешь. Созерцатель всегда живет дольше. Пьет винцо, поругивает политиков, устраивает митинги в собственной голове — вот стиль успешного существования. Тут и вопрос, и ответ простейший: что лучше, полезнее человеку — молча занимать мозги социальными головоломками и жить долго или покричать разок-другой «Долой правительство!», а потом оказаться в кандалах или в могиле. Слава богу, собственное тщеславие второго не требует, громкий скандал хочется устраивать лишь в собственной голове, будоражить лишь себя суровой критикой режима. Я отлично знаю, что с людьми, умеющими за себя постоять, такое, как нынче с нашими, никогда не случается. Те, за бугром, научились бороться, а мы воспитали в себе великое терпение. Действительно, мы настоящие страстотерпцы в этом деле. Они там могут сказать, что мы трусим, боимся, а я про себя замечу: «Взгляни на нашу историю, кто жил дольше, кто жил лучше, кто имел больше — крикун или молчун? У нас, голубчики, молчуны всегда больше имели. А у вас — крикуны. Так это ваша история, ваш путь к благоденствию, а у нас совсем другая дорога, она, может, вам непонятна, да и бог с вами. Ведь в конце концов побеждает тот, кто получает больше. Да! Помимо этого имеется еще что-то такое неизведанное в нашем сознании, что вылезает наружу в момент кризиса, словно свет фонарика в темной ночи, освещающий коридор пути. Именно в эти моменты возникает живейшее ощущение, что ты уже такое пережил, посему прекрасно представляешь, чем может все это закончиться, и знаешь точный рецепт выхода из создавшегося тупика. Этот фонарик из прошлого и ведет нас по жизни. Вот я публично молчу, но жестоко скандалю внутри себя. И имею прямые выгоды от такого расписания!»

Тут Семен Семенович прошелся по комнате, налил себе водочки, выпил, закусил помидором, закатил глаза от удовольствия, уселся в кресло, налил еще стопку и продолжил свои размышления. «Что плохого дает мне молчание? В налоговую службу не приглашают, хотя, кажется, им известно, что я сдаю две комнаты. Так, ничего себе студентки, по четыреста долларов в месяц платят, а отцы еще по полторы сотни доплачивают, чтобы я все подробности поведения их дочерей приватно докладывал. На ушко! Шепотом! Каждое утро и перед сном! И телефоны еще оплачивают. Да! Тут на ум пришел очень показательный случай. Когда впервые мне пришлось наблюдать за одной из моих квартиранток, я, честно сказать, долго размышлял, в какой редакции донести увиденный пикантный сюжет до заказчика. Но решение пришло как-то само собой, без угрызения совести. Эх, Семен Семенович Химушкин не простой человек. Прошу вас не торопиться складывать обо мне мнение, потому что первое впечатление часто бывает ошибочным. Итак, мне поручили за приличное вознаграждение наблюдать за студентками. Не думайте, что я тут же решил заглядывать в замочную скважину. Я человек творческий, расположенный к скандалам в собственном разуме, поэтому первым делом стал размышлять, как организовать это тайное подсматривание и подслушивание, чтобы полностью контролировать все, что происходит в сдаваемых в наем комнатах. А як же, инакше жити тяжко! Ну бо проблема с грiшми супроводжуэ нас все життя. Я сумел без особого труда выцарапать у отцов студенток бюджет для системного выполнения задания. Купил необходимую шпионскую технику: миниатюрные камеры, вмонтированные затем в плинтус, в орнамент изголовья кровати и в бачок унитаза, записывающие звуки и голоса высокочувствительные устройства. С помощью дрели проделал специальные ходы, чтобы не упустить ни малейшего шага и шепота. Ведь мне надо было знать все! Я человек обязательный! И никакой скверности в этом деликатном деле не улавливаю. Как-то смотрю я несколько невнимательно телепередачу о политике и предстоящих выборах. Скукота от бессовестного вранья такая жуткая, аж зевать приходится, да так часто, что решил, чтобы не заснуть, к окну подойти. Глянул я в него — погода сквернейшая. Льет дождь, да такой сильный, словно сидишь рядом с ударником. В голове бесперебойный трум, трум, трум, трум, трум. Хоть еще день, но темно, как поздним вечером. Вдруг на мониторе является фигура незнакомца: идет он на цыпочках, руки расставил по сторонам, чтобы баланс поддерживать. Огромный такой парень, одним словом атлет. А впереди, вижу, Лизка, квартирантка, тащится, то и дело прикладывая палец к губам. Я тут же забыл обо всем и уставился в оборудование. Сердце замерло — такое вдруг увидеть, а? Едва они в комнату вошли, как она говорит ему еле слышно: „Ложись, я полотенце принесу“. Тут я думаю, а полотенце-то зачем нести, у нее же в шкафу они, на полках. Что, из ванной возьмет или мое чистое из кладовки вытащит? Смотрю, он раздевается и ложится в постель, а она в ванной полотенце смачивает. Что, думаю, дальше-то будет, я мужчина, не особенно избалованный женской лаской и фантазией. Лизка возвращается к себе, защелкивает дверь и, широко улыбаясь, начинает протирать мокрым полотенцем мощное тело хахаля. Да так тщательно и старательно, что, кажется, ни одну клетку не пропускает, и не просто протирает как-то махом, а словно даже начищает, глянец наводит. А потом этот блестящий, гигиенический сантиметрик кусает, облизывает и целует, целует, целует. А после поцелуя свои блондинистые волосы в кисточку сожмет и этой кисточкой несколько раз проходит по расцелованному месту. Вот как, оказывается, можно, поражаюсь я такому увлечению. Наконец, подготовка заканчивается, и они погружаются в секс, да так самозабвенно, что выглядят совершенно отрешенными. Она начинает стонать, даже выкрикивать бессвязные слова: „Откуда …“, „целый километр …“, „камин …“ „виолончель …“, хотя ничего особенного не происходит, как я это состояние понимаю. Вроде все обычно, думаю я, так почему же столько одурманенных воплей? В сексе у меня самого никогда ничего подобного не было. Я вообще по личным причинам его остерегался. Но на сей раз было и совершенно новое ощущение: казалось, этот эротический гвалт ограждал их от собственного возбуждения, заглушал его пряность. Насмотрелся я этих поз и движений, наслышался криков и стонов и думаю, что ее отцу-то сообщать. Если всю правду рассказать, может, отзовет он ее вовсе из Москвы, лишусь я арендной платы и гонорара за особые поручения. Нет, думаю, мне интересно, совсем иное рассказать или еще лучше вообще помалкивать. Так что когда себя касается, компромисс можно легко и быстро найти. Поквитаться с самим собой — милейшее дело! Является ли эта странная черта особым свойством моего характера? Однозначно не могу ответить! Вот почему так старательно наблюдаю за самим собой всю жизнь и до сих пор частенько сам себе непонятен. Да-с, молчание у нас в стране благо и стоит дорого! Если бы я квартирантке своей концерт по этому случаю устроил, то потерял бы ее со всеми преференциями. Если бы на площадях маршировал с протестными лозунгами, покрикивал на власть в колоннах оппозиционных партий и движений, расклеивал бы листовки с антиправительственными лозунгами, то обязательно инспектор из налоговой службы появился бы на пороге, чтобы спросить: „А почему это, Семен Семенович, от тебя налоги с арендной платы на счет государственной казны не поступают? Может, штраф с тебя взять за последние семь лет? Или в тюремную командировку направить? Ведь налоговое законодательство нарушаешь!“ Нет! Извините! Зачем мне все это, что я, на дурака похож? Я отлично знаю, что возвышает человека над другими существами, каково его истинное достоинство. Это его несомненная способность скандалить внутри себя! Какое другое животное способно на такое? Лаять, выть, реветь, показывать зубы, выпускать когти — и проделывать все это без малейшего внешнего выражения! Эх, этот Энгельс: „…труд сделал из животного человека“. Какой, прошу прощения, труд, да при чем тут он вообще? Лишь развивая способности разговаривать с самими собой, наши далекие предки создавали род людской, без этого никак бы он не получился. Так что молчание собственного бурлящего сознания — это богатейший генетический феномен, доставшийся нам из глубины веков. Поэтому человеческая самодостаточность должна измеряться лишь способностью безмолвного терзания ран собственного я! Хотя мораль обычно торопится и поминутно лезет с вечным вопросом — в чем, мол, заключается человеческая справедливость, разве не в известном афоризме: «Не делай другому того, чего не желаешь себе сам»? А если именно в этом, то совершенно не правы западники, критикующие нас за молчаливое принятие произвола власти. «Почему вы молчите? Боритесь, господа! Отстаивайте свои права!» Оскомину набили эти их призывы. А как же в таком случае реализовывать общепринятый афоризм? Ведь любой твой публичный протест по поводу разгула чиновничества направлен-то против кого-то конкретно. Как же тут «не делать другому того …», иначе говоря, прими все как оно есть и не выступай. Поэтому лучше всего вообще ничего не делать и предаваться любимому занятию — молчаливо возмущаться. А если кто желает поспорить со мной и попытаться доказать, что я совершенно не прав, то я всегда согласен на такую дискуссию. Только вначале обозначьте мне новый закон бытия, пусть он найдет в моем разуме точку опоры, согласие! А пока я останусь со своими мыслями, идеалами вечной борьбы со злом, но лишь в голове Семена Химушкина. А на публике протестовать против самого себя — это все равно, что хлестать плетью по собственной физиономии! За что же такое наказание, господа!