Я выпустил руку Нонны. Ну все. Надо отвыкать!
— …На выписку. — Это было сказано хоть и без души, но — в нашу сторону.
— Как? — воскликнул я. Мы с Нонной смотрели друг на друга.
— …А вы зайдите ко мне, — по-прежнему на меня не глядя, произнес он, — …один.
— Стой! — Я снова схватил Нонну за руку.
— Я стою, Веч! — Она радостно кивнула.
В кабинете Стас долго молчал.
— Как я уговорил их?! — воскликнул он наконец, разведя руками. — Боюсь, что я несколько преувеличил… ваши способности. Болезнь ее, похоже, сильней.
Я сам, боюсь, их преувеличил… Я этого не сказал — но он прочел это в моем взгляде.
— Комиссия, кстати, еще работает. — Он сделал движение к двери.
Пойти с ним? Но она ждет там, робко улыбаясь. По ней не пройду.
— Понял. — Стас снова сел. Помолчали. — Главное, — он шлепнул по столу ладонью, — дух противоречия в ней не удалось истребить. — Когда она говорила комиссии, что ей сорок лет, я заметил в ее глазах… веселые огоньки! Как вы думаете — это она нарочно могла говорить?
— Могла. Из-за любви к веселью она и здесь оказалась, — вздохнул я…Когда ее «воспитываешь», в глазах ее тоже веселые огоньки загораются.
«Ну как? Поняла, что я тебе говорил?» — «Нь-ня!» — весело восклицает она. Хочешь, чтобы другой она стала?.. «Нь-ня!» Такой она мне и нужна.
— Сами разбирайтесь! — Стас ладонью махнул, потом подвинул бланки. — Ну что… сильные лекарства выписываем? Будет тихая, но…
Неузнаваемая. Другая.
«Нь-ня!»
— Слабые никакой гарантии вам не дадут… Да и не будет она их принимать! — сорвался Стас. Помолчал, успокаиваясь. — Значит, скоро снова пожалует к нам. Ну что ж… веселитесь. — Стас подал мне бланк, встал. — Я, кстати, тоже стою за сохранение личности, — грустно улыбнулся он.
Мы вышли. «Личность» нетерпеливо ждала нас у входа. Боюсь, что у меня на лице не было того восторга, как у нее. Утвердительно ей кивнул.
— Ур-ря! — она подпрыгнула.
— Ну что ж… пошли собираться, — вздохнул я, обнял костлявые ее плечи, и мы двинулись по коридору.
— Ну что… теперь будешь себя хорошо вести? — несколько запоздало, у самой палаты, попытался «воспитывать» ее. Она радостно на меня глянула.
— Нь-ня! — откинув остренькую челюсть, воскликнула она.
Мы спускались по лестнице. Сколько я мечтал об этом моменте! Но — «все бывает не так плохо — и не так хорошо, как мы ждем!». Хоть бы формально сказала: «Я, Венчик, буду слушаться тебя!» Вспорхнула, птичка. Ну ничего! Сейчас ее сдавят в троллейбусе… в метро!.. Обратно запросится! Только тут я вспомнил про Боба. Вряд ли он настолько загорелся идеей сушеного говна, что до сих пор не уехал?
Стоял!
С почтением я оглянулся на светящийся окнами бастион науки.
— Помаши дяденькам ручкой!
Стянув варежку, она помахала. Мы приблизились к джипу.
— Ой, Веча! Это наша машина?
— М-м-м-да.
Высоко влазить, как на самолет. Боб, как и положено уважающему себя водителю, сидел истуканом.
— Ой, здрасьте! — Она слегка удивилась. Серьезно думала — я сяду за руль? Серьезно вообще она никогда не думает!
Боб «мое сокровище» невысоко оценил. Оно верно — на любителя. Лишь в моей голове — и душе — живет еще знание: как она прелестна!.. А так-то вообще трудновато объяснить…
Нас закачало на выбоинах. Нонна не понимала пока, что кто-то может не разделять ее счастья, крутилась на тугом кожаном сиденье, сопя в тепле носиком, разглядывала салон, мигающую разноцветными лампочками приборную доску. Стянув шапочку, помотала головой, вольно раскидав по плечам жидкие грязненькие волосики.
— Вы — друг Валеры? — радостно спросила она. Боб кивнул мрачно. У людей его круга присказка есть: «Таких друзей — за… и в музей!»
— Я рада! — просияла она.
Знала бы она, что нас связывает! Впрочем, она мало что знает! Ее счастье. И еще меньше хочет знать. Лишь то, что ее интересует. А интересует ее… В кулачонке у нее появилась вдруг сигаретка.
— Я закурю, да?! — явно собираясь нас этим осчастливить, проговорила она.
Боб, поборник здоровья и экологии, красноречиво молчал. Но я-то молчать не мог. По новой все начинается — сперва беспорядочное, по первому позыву, курение, потом…
— Остановись! — процедил я.
— Вай? — уже с задором и вызовом произнесла она английское «почему».
Я молча вывинтил из ее пальчиков сигарету, грубо сломав. Куда выкинуть теперь эту гадость?…не всем нравится эта вонь.
Я вдруг почувствовал, что уже дрожу. Может, повернем обратно, поторопились уезжать? Я, во всяком случае, там охотно останусь!
В глазах ее кратко блеснули слезы. Потом ушли.
— Ну ха-вашо, ха-вашо! — ласково проговорила она.
Но дома, конечно же, задымит! Мы с отцом только-только отвыкли жить в пепельнице. И задымит, главное, против того окна!.. в котором вскоре увидит меня! Курением, ясно дело, не ограничится! Ей, видите ли, хочется! А что будет с нашей жизнью — ей наплевать.
Похоже уже, твои нервы гораздо хуже, чем у нее. Но тебе же не кололи успокоители, а также витамины. Кроме виагры, ничего и не ел. Возбуждения, правда, не чувствую, только утомление.
Да и она больше ни о чем уже не может думать: держит в кулачке новую сигарету, тяжко вздыхает. Главное — надышаться этой дрянью. Да, прихотливый характер ее — неизлечим. Сочетать свои желания с реальностью никогда не могла. Да и не пыталась!
— Ладно, кури, — сказал Боб. Ему и десяти минут этих вздохов хватило, а мне их слушать всю жизнь. И скоро я окажусь во всем виноват!
Она стала торопливо чиркать зажигалкой — я вынул ее из трясущихся ручонок. Слезы засверкали. Может, обратно повернуть? Комиссия, думаю, еще не закончила свою работу. Извините, сказать, ошибка вышла. Она вовсе и не собирается по-человечески жить — в интернат ее! Лучше один раз оказаться жестоким, чем потом мучиться всю жизнь нам обоим.
Но тут мы как раз вывернули на Невский: шикарные витрины, красивая, веселая толпа. Сразу после больничных сумерек!
— Ой, как я рада, Веч!
Надо быть железным Феликсом, чтобы повернуть. Вот так жизнь и оплетает нас теплой паутиной, а потом, глядишь, — уже пальцем не шевельнуть. Кстати, насчет моего неподвижного пальчика не поинтересовалась она. Радость жизни ее захлестывает: мои тут страдания, муки отца Сергия, не интересны ей. Веселиться хочет! Глазки сияют, головка туда-сюда!
Но пока не мучайся. Насладись. Давно ты уже Невским не любовался, тем более из такой шикарной машины. Любимую жену вытащил из больницы! Повернулись друг к другу.
— Не сердись, Веч!
Мы поцеловались. Вот уже и дом наш, угловой, самый красивый на Невском. Жизнь удалась! Помню, как мы стояли на углу, и я отковыривал ее пальцы от поручня, и она кидала отчаянные взгляды на дом, прощаясь. Вернулись же!
— Ур-ря! — поглядев друг на друга, закричали мы.
И въехали в арку. А вот и навоз! Материал, из которого теперь будет строиться наша жизнь. Да, не терял я времени. Целый табун тут развел. Автографы наездниц — Анжела, Саяна, — начертанные какой-то дьявольской копотью возле того окна. Саяна-то совсем ни при чем, ни разу даже в глаза ее не видел!.. Докажи. Посмотрел на свой забинтованный пальчик. Не подведи, родимый. В тебе вся моя сила. Моральный вес!
И я решил уже: если не оценит, как я мучился тут, снова в окошке том меня будет наблюдать — пальцем этим глазки выколю ей! Имею право.
Вылезли из машины.
— Ну, до связи, — сверху, со своего трона, изрек Боб. — …На вот тебе, — хмуро протянул две сотельных баксов.
— Ладно. Только переобуюсь — и пойдем с тобой это дело топтать! — откликнулся я. — Дело срочное, понимаю!
Некоторые «конские яблоки» еще дымились.
— Я разве сказал что-то? — обиделся Боб и, раскатав несколько сочных кругляков, вырулил на улицу.
Он столько сделал мне, а я нападаю. Совсем, видно, ослаб! А кто же тут будет главным генератором счастья и тепла? Кроме тебя, некому! На Нонну поглядел. Счастливо сморщившись, двор озирала, в дверь не входила.
— Волнуюсь, Веч!
Мы подошли к железной двери.
— Как открывать? Я забыла, Веч!
Это забыла она! А вот то, что следовало бы забыть, скоро вспомнит!
Сдвинули железную дверь, стали подниматься по лестнице. Она, шевеля носиком, жадно вдыхала. Понимаю ее: хочется еще до того, как квартира откроется, что-то ухватить! Помню, как я тут бежал, возвращаясь из Африки. И, как ни странно, хоть положение тогда было отчаянней, больше чувствовал сил. Но знаю, что и сейчас сил ровно столько окажется у меня, сколько понадобится!
Отъехала дверь.
— Ну, входи!
Надула щечки в прожилках. Выдохнула. Шагнула через порог. Что бы потом ни было, вспомним: был такой счастливый момент!
— Вот наша вешалка. Узнаешь?
Кивнула. Не могла, видно, сразу говорить. Глядела на меня. И за этот взгляд, за этот миг я все готов вынести — и до, и после.
