Я хотел позвонить по телефону. Но оказалось, что позвонить из этого отеля нельзя. Администраторша из вестибюля, которая ровно после четырнадцатого сигнала все-таки оторвалась от передачи канала RTL и с недовольным ворчанием взяла трубку, подтвердила, что это действительно так. Не без злорадства она довела до моего сведения, что сегодня вечером я, как и любой гость отеля, могу внести свое имя в особый список, и тогда — не завтра, а еще через день — мне обеспечат телефонную связь с нужным абонентом… Что поделаешь — это Кавказ, воплощение хрупкого равновесия между Турцией, Ираном и Россией, стрелка на весах общемирового нефтехозяйства, а значит, и залог мира во всем мире. Я лег на кровать, прочитал пару-другую страниц из «Путешествия в страну варваров» Уиндема Льюиса[70] и очень скоро заснул. Мне снились — подождите-ка — огромные подземные пещеры, в которых горели синим пламенем целые озера бензина.
На следующее утро я произвел ревизию сверкающего, как зубная эмаль, буфета «Старого Интуриста», после чего заявил на рецепции о своем отбытии. Солнце сияло, я стоял с чемоданчиком на улице и курил сигарету. Рядом притормозила черная «волга», бородатый водитель выглянул из окна и спросил, не ищу ли я отель. От него я узнал, что в Баку имеется отель, принадлежащий международной компании «Хаятт». Что ж, пусть будет «Хаятт», не все ли равно. Я договорился, что он отвезет меня туда за 20 долларов.
Самый дешевый номер в «Хаятте» стоил 380 долларов за ночь. Но зато я прямо из своего номера мог звонить по телефону и принимать звонки. Большие, изысканные бухарские ковры устилали пол вестибюля, а под портретом президента Алиева располагалась цветочная композиция из белых лилий. Британское консульство тоже размещалось в «Хаятте», и перед отелем весело трепетал на ветру «Юнион Джек», а по вестибюлю шмыгали в разных направлениях невзрачные британцы, которые все выглядели в точности так, как меланхоличный герой Джона Ле Карре — секретный агент Джордж Смайли. Все было замечательно. Я тут же снял номер.
Но бакинский «Хаятт» мог гордиться не только изобилием телефонных аппаратов и тем, что предоставил кров консульству Великобритании, — сверх всего этого он приютил в своих стенах крупнейшее на Кавказе казино. Вполне вероятно, думал я, что по вечерам сюда подъезжают бронированные мерседесы, и шикарные дамы в тесно облегающих фигуру платьях собираются вокруг крупье, и что здесь тусуются колоритные местные миллиардеры, от скуки швыряющие своим охранникам десятитысячные долларовые купюры, чтобы те вместо них подсаживались к игорным столам, — потому что было бы, согласитесь, очень странно, если бы люди такого высокого полета самолично вступали в борьбу за смехотворные выигрыши. Может, все это я увижу уже сегодня вечером. И это даст мне первоклассный материал для репортажа, ради которого я, собственно, и приехал в Баку. Нефть, золото, женщины, шампанское в хрустале, непостижимый декаданс, миллиардеры с золотыми зубами — безотказно действующая адская смесь. Но получилось совсем иначе…
Солнце сияло. Было невероятно жарко для апреля. Через окно отеля я наблюдал, как очень сильный переменчивый ветер гнал облака от Каспия — сначала по кругу, над городом, потом, как бы передумав, в глубь материка. Из-за особого, непривычного для меня освещения город казался очерченным резкими штрихами — как Мюнхен, когда дует фен.
Часто, подумалось мне, человек больше всего узнает о городе, когда приближается к центру со стороны вокзала. Однако на маленьком плане Баку с печатью Hyat Regency, который я обнаружил у себя в номере, никакого вокзала обозначено не было. Железной дороги — тоже. Вот посольство Судана, например, было ясно различимо, оно находилось на улице генерала Тарлана Алиярбаева, а Центральный вокзал я, сколько ни искал, найти не мог. Но я же помнил, что между Баку и Москвой имеется прямое железнодорожное сообщение, значит, центральный вокзал здесь непременно должен был быть.
Пришлось спуститься вниз, к стойке администратора, и там мне сразу же приоткрылась одна из главных тайн Баку: ни один из местных, похоже, не умел ориентироваться в собственном городе. Скажите, пожалуйста, спрашивал я, где находится Центральный вокзал? Ответом мне — у стойки администратора отеля «Хаятт» — было коллективное пожатие плечами. Пожалуйста, попросил тогда я, пожалуйста, напишите мне по-русски слово «вокзал», на карточке, чтобы я мог показать ее шоферу такси.
Администраторша негодующе закатила глаза, потом что-то быстро нацарапала на листке бумаги, подтолкнула его ко мне и исчезла в помещении, где хранились швабры. Понятно: у нее были более неотложные дела, чем объяснять такие глупости каждому иностранцу — только потому, что он платит по 380 долларов за ночь.
Водитель стоявшего перед отелем такси, видимо, не умел читать по-русски: когда я протянул ему листок бумаги, он только засмеялся и сказал «ньет». Тогда я сам изобразил ему паровоз, который мед ленно подъезжает к вокзалу и, завизжав тормозами, останавливается. Водитель долго смеялся, после чего, наконец, сказал: «Train Station» — и: «Twenty Dollars»[71]; я сел в машину, и мы рванули с места. По радио — это я разобрал — передавали ‘Love Machine’ в исполнении Supermax.
Ровно через шесть минут мы остановились перед бакинским Центральным вокзалом. Вокзал как таковой оказался неправдоподобно уродливым, заплесневевшим зданием в конструктивистском стиле, перед ним расположился овощной рынок. У входа какие-то мужчина и женщина вяло обменивались тумаками из-за пары брюкв. Я вошел внутрь. Главное помещение вокзала, как ни странно, никак не соединялось с рельсами. Я имею в виду, что если кто-то, например, захотел бы поехать на поезде из Баку в Тифлис, ему пришлось бы сперва прийти на вокзал, купить себе в главном помещении билет, а потом опять выйти на улицу, обойти здание вокзала, пройти еще две улицы, и только тогда он очутился бы на нужной ему железнодорожной платформе. Я сделал несколько фотоснимков: приближающихся поездов, отходящих поездов и гигантского, писанного маслом, портрета президента Алиева — портрет был прикреплен к бетонной стене вокзала.
Но на вокзале, как я вскоре узнал, фотографировать запрещалось. Вдруг, неожиданно для меня, ко мне подошли двое в милицейской форме. Я протянул им свое журналистское удостоверение — «азербайджанское», то есть выданное местным Министерством иностранных дел и снабженное множеством печатей. Но милиционеров, к несчастью, заинтересовало совсем не оно. «Вот же, смотрите: Германия, Алмания», — пытался объясниться я. Но они только вскрикивали: «Ах! Ньет! Хаха! Немец! Немец! Хаха! Фашисти!» — и, дико хохоча, показывали дулами автоматов на выход. И я бесславно оставил спорную территорию. Перед зданием вокзала, на немилосердно палимой солнцем площади, одинокий наперсточник ожидал потенциальных клиентов. Давешней женщины, дравшейся из-за брюквы, уже не было.
Позже я понял, почему каждого человека, которого бакинцы принимают за немца, приветствуют здесь смехом, хлопаньем по плечу и радостным возгласом «Фашист!». Дело в том, что после окончания войны многих немецких пленных переправили на пароходах в Баку, чтобы использовать их на принудительных работах: они строили в городе школы, общественные здания в парадном сталинском стиле, университеты и музеи.
Ничего не попишешь, пришлось отступить. Но я ведь все равно собирался пройтись до центра Баку со стороны вокзала — и теперь выполнил свое намерение. Первым делом я, не торопясь, спустился к морю. Баку, как известно, — самый обвеваемый ветрами город мира, в этом смысле он затмевает даже Чикаго. Смотреть на него было очень приятно. Фасады эпохи классицизма чередовались с другими, в стиле «модерн». Мужчины в долгополых черных пальто и высоких каракулевых шапках, в практичной крепкой обуви бесшумно сновали по переулкам, в которые солнечный свет падал под таким косым углом, что тени людей в черном зрительно почти сливались с самими людьми. Город выглядел так — погодите-ка! — как если бы его нарисовал Де Кирико. Ветер и вправду был сильным. Спустившись к морю, я прошелся по променаду, напомнившему мне Канны, съел не совсем пропеченный сэндвич, купленный в киоске, который — ей-богу, не вру! — назывался Baku’s Boogie-Burger, и в какой-то момент сел в автобус. Там мне пришло в голову, что любимейшие музыкальные хиты на радио Баку — это, во-первых, ‘Barbie Girl’ в исполнении Acqua, во-вторых, ‘Gangstas Paradise’ Coolio и, в-третьих, ‘Love Machine’ группы Supermax.
Автобусы, которые ходят по Баку, по всей видимости, все были сделаны в Шлезвиг-Гольштейне и уже потом импортированы сюда. В некоторых из них наверху, над водительской кабиной, сохранилось обозначение первоначального маршрута: «Хусум — Нибюль», — а на боку одного из автобусов крупные желтые буквы возвещали: ‘Vor allem Fohr — Das Qualitäts-Pils aus dem Westerwald’[72]. Я смотрел в окно и покачивал ногой в такт песенки Supermax. А почему, собственно, Supermax? Ведь это, если не ошибаюсь, весьма посредственная диско-рок-группа из Мюнхена. Я не мог себе объяснить, почему, но, похоже, азербайджанцы предпочитали ее всем другим.
