Читал я и о 23[67] комиссарах советского временного правительства в Баку, которых однажды ночью вывезли за пределы города и расстреляли на железнодорожных путях. Рассказывают, что английские офицеры стояли рядом и наблюдали эту сцену и что в Баку и сейчас должна где-то храниться картина, написанная революционным художником Исааком Бродским[68]: изображение в ее левом нижнем углу будто бы подтверждает соучастие англичан в этом убийстве.
Ну и, конечно же, в последнее время ко всему перечисленному добавились чеченская война, которая вновь и вновь возобновляется в самый неподходящий момент, прерывая поступление нефти из Каспийского моря в Россию, — и уверенность в том, что великий кризис, финальный Армагеддон, если он все-таки разразится, начнется именно в этом таинственном центре мира, на Кавказе. Все в этом регионе, насколько я помню, так или иначе связано с запутанным геополитическим узлом — переплетением трех нефтепроводов: первый тянется через ту самую Чечню, второй — через Грузию, президент которой Эдуард Шеварднадзе недавно в десятый раз подвергся покушению и чудом избежал смерти, третий же — через Иран и Турцию, а уже оттуда — к нефтеперегонным заводам и бензозаправочным станциям Европы.
Подведем итоги: и раньше, и сейчас все в Баку вертелось и вертится вокруг нефти. Под Каспийским морем ее больше, чем в Саудовской Аравии и Кувейте вместе взятых. Самолеты Lufthansa сегодня летают в Баку трижды в неделю, самолеты компаний British Airlines и KLM — столь же часто, а вскоре к ним присоединятся еще и лайнеры SwissAir. И, тем не менее, о Баку широкой публике почти ничего не известно. В специализированных книжных магазинах для туристов путеводителей по Кавказу днем с огнем не сыскать — даже в гамбургском Dr. Goetze Land & Karte, даже в крупнейшем в мире заведении такого рода, лондонском. Забудьте, мол, о своей затее, туда никто даже и не помышляет ехать… Что ж, а мне сразу же захотелось туда, причем немедленно.
уьз1
Чтобы сесть на самолет, следующий рейсом Франкфурт — Баку, пришлось спуститься на один из нижних подземных этажей, так сказать, в пенитенциарное подземелье Франкфуртского аэропорта. И в этом подземелье повсюду валялся какой-то мусор, скомканные бумажки, сигаретные бычки. Несколько американцев с непроницаемыми лицами, все в бежевых костюмах, ждали того же самолета, что и я. У них буквально на лбах было написано, как лихорадочно алчут они черного золота. Упитанные богатые пенджабцы, в сикхских тюрбанах и серебристой спортивной обуви от фирмы Nike Air Max, стояли полукругом, курили и каблуками давили на полу окурки, хотя курить здесь запрещено.
Да и в самом полете было что-то «пенитенциарное», по крайней мере, для стюардесс. Первое, что меня поразило: все пассажиры разговаривают гораздо громче, чем принято, намного громче, чем в других самолетах. Какие-то типы в черных, плохого покроя пиджаках и черных же, помятых суконных шляпах, уже изначально далеко не трезвые, раз за разом требовали для себя виски, потом, когда его не осталось, — теплой водки. От них воняло немытой распаренной плотью и еще — козлиной или овечьей шерстью. Всю дорогу они пили, горланили, хрюкали, а стюардессы только негодующе закатывали глаза, зато на посадку мы пошли под аккомпанемент ‘Barbie Girl’ группы Acqua.
Самолет «Люфтганзы» опустился на летное поле, замер, и уже сквозь поцарапанное окно было видно, что здесь никому нет до тебя дела. Это, подумал я, как раз и есть тот безошибочный признак, что отличает интересную часть мира от неинтересной: ты выходишь из самолета со своим ручным багажом и сам топаешь через все летное поле к зданию авиавокзала — никто здесь ради тебя, как говорится, и пальцем не шевельнет, автобуса, сколько ни жди, не дождешься.
А вот и таможенный контроль. Пара дощатых выгородок, более ничего. За барьером, размахивая руками, орали друг на друга похожие на турок солдаты в советской военной форме, вооруженные автоматами Калашникова. Только вместо красных звезд у них на фуражках и в петлицах были выпуклые полумесяцы на зелено-красном поле. В зале ожидания пахло мастикой для натирки полов. Потрескивали неоновые трубки, когда менялись тексты на световых табло. И еще пахло люля-кебабом — типично турецкий запах, подумал я, турецкий и отдающий седой стариной.
Поскольку я не имел въездной визы — по той простой причине, что в Германии на протяжении трех недель в азербайджанском посольстве, куда я звонил, никто не подходил к телефону, — у меня отобрали паспорт. Не волнуйтесь, сказали мне, вы сможете получить его обратно в любой из рабочих дней в Министерстве иностранных дел. Да, но назавтра как раз должна была быть суббота… Мой паспорт исчез в портфеле таможенного чиновника, на чьей голове красовалась большая каракулевая шапка, чиновник взамен выдал мне розовую квитанцию размером с медицинский рецепт и строго предупредил, что ее ни в коем случае нельзя терять.
Как ни странно, после разговора с этим таможенником мой багаж еще раз подвергли рентгеновскому просвечиванию, хотя никто из вооруженных автоматами солдат в нелепых фуражках даже не взглянул на экран. Я быстро поймал такси — белую «волгу» — и договорился с шофером, что он отвезет меня в центр, в отель «Старый Интурист», за двадцать пять долларов. Мы проезжали мимо бесчисленных автозаправочных станций, литр дизельного топлива стоил, как я прикинул, около пятнадцати пфеннигов. По дороге к Баку я насчитал в общей сложности сорок четыре бензоколонки.
Здесь теперь все сразу же — наглядно — начинается с бензина, и нефти, и продуктов ее переработки, прежде это вряд ли так бросалось в глаза. Здесь, в Баку, все вертится вокруг этого удивительного, одновременно грязного и чистого, вещества, которое поначалу пахнет плохо, а после — вполне терпимо, и которое, можно сказать, поддерживает в движении все, что способно двигаться. Лет девяносто назад Баку поставлял половину потребляемой в мире нефти. Армяне, турки, русские, англичане, евреи, немцы и американцы строили здесь для себя роскошные виллы, династии Ротшильдов и Нобелей именно здесь закладывали основы своего состояния. И сегодня, наконец, все должно опять вернуться на круги своя. Большие консорциумы уже сюда вернулись, а вместе с консорциумами, понятное дело, — большие капиталы и надежды на бензин, который должен потечь и обязательно потечет отсюда в Европу.
Ну конечно, а как же иначе, здесь испокон веков все вертелось вокруг бензина. Сегодня вы, приземлившись в аэропорту и даже еще не доехав до города, уже на шоссе можете купить бензин по баснословно низким ценам. Вот только как получилось, что здесь имеется этот дистиллят нефти, дистиллят crude[69], уже вполне готовый, готовый даже к тому, чтобы его можно было залить через шланг в белую «волгу», — этого я пока не мог сообразить.
В отеле «Старый Интурист» царила мертвая тишина. Других постояльцев, кроме меня, не было. Вестибюль, я заметил, оформлен в оранжево-золотистых тонах — два цвета, которые способны, как говорят, нейтрализовать все неблагоприятно воздействующие на человека факторы. В углу на диване лежала какая-то женщина с плохо покрашенными светлыми волосами и еще худшего качества зубами — лежала, уставившись на экран цветного телевизора «Грюндиг».
Когда я вошел, она на мгновение подняла на меня глаза, после чего ее взгляд снова уперся в телевизор. Я с трудом извлек из своей памяти те три слова, которые знал по-русски, но она ответила по-немецки: 280 долларов за ночь, оплата вперед.
Номер оказался именно таким, о каком мы все, осознанно или неосознанно, мечтаем: сталинские строгость и аскетизм в сочетании с турецкой безалаберностью. На стене фотообои, под ними — застеленная коричневым покрывалом кровать. На обоях — горное озеро, зеленый луг, елки и пихты, желтые цветы. Снималось это явно в Швейцарии. Я начал с того, что проинспектировал ванную комнату. Туалетная бумага представляла собой аккуратно разрезанную на квадраты газету.
Сидя на бортике ванной и глядя в пожелтевшее зеркало, в котором лицо мое сперва казалось неестественно бледным, а после, когда с запозданием в две минуты внезапно вспыхнуло-таки неоновое освещение, приобрело экзотический бирюзовый оттенок, я разворачивал — поштучно — эту туалетную бумагу и пытался мысленно подсчитать, какая доля от моих 280 долларов была израсходована на ее приобретение: меня, в сущности, интересовал характер взаимосвязи между такой вот туалетной бумагой, бакинским отелем, моими деньгами и швейцарскими фотообоями. Безрезультатно поразмышляв некоторое время над этой проблемой, я вернулся в спальню.
Я хотел позвонить по телефону. Но оказалось, что позвонить из этого отеля нельзя. Администраторша из вестибюля, которая ровно после четырнадцатого сигнала все-таки оторвалась от передачи канала RTL и с недовольным ворчанием взяла трубку, подтвердила, что это действительно так. Не без злорадства она довела до моего сведения, что сегодня вечером я, как и любой гость отеля, могу внести свое имя в особый список, и тогда — не завтра, а еще через день — мне обеспечат телефонную связь с нужным абонентом… Что поделаешь — это Кавказ, воплощение хрупкого равновесия между Турцией, Ираном и Россией, стрелка на весах общемирового нефтехозяйства, а значит, и залог мира во всем мире. Я лег на кровать, прочитал пару-другую страниц из «Путешествия в страну варваров» Уиндема Льюиса[70] и очень скоро заснул. Мне снились — подождите-ка — огромные подземные пещеры, в которых горели синим пламенем целые озера бензина.
