— Ты только посмотри, — произнесла Сара Хаардт, когда я зашла в дом ее родителей на чай в чудесный, благоухающий майский полдень. — Краше некуда. Ты похожа на Венеру Боттичелли.
Сара, с ее врожденным пороком сердца и извечной худобой, сейчас выглядела даже стройнее, чем когда я видела ее в последний раз, и была все такой же бледной.
— А ты Мона Лиза, — отозвалась я. — Представляешь, какой фурор мы произведем, если выйдем в люди вместе?
— Не могу представить, чтобы тебе и в одиночку не хватало внимания.
Это правда. Хотя Скотт прислал мне бриллиантовое кольцо своей матери, которое я носила с гордостью и удовольствием, моя общественная жизнь практически не изменилась. Местные ребята, вернувшиеся из Франции, все, за исключением нескольких десятков, которые не вернутся уже никогда, похоже, не тревожились, что вскоре я уже не смогу уделить им внимание. Главное, что сейчас я все еще могла станцевать хороший тустеп, рассказать хороший анекдот и залезть иногда на стул или на стол, чтобы показать, как прекрасно пляшет бахрома на воротнике моего платья в такт моим движениям.
Кроме того, мы со Второй Сарой вызвались помогать миссис Маккинни в планировании свадеб. А еще у меня были мои занятия по живописи, где я уже в третий раз пыталась запечатлеть на холсте идеальный цветок кизила. Еще был теннис. А еще теперь, когда поле для гольфа покрылось зеленью, я упорно отрабатывала удар, чтобы попытаться выиграть любительский трофей в турнире в следующем месяце.
Я прошла вслед за Сарой в гостиную Хаардтов. Горничная расставляла фарфоровый чайный сервиз на столике, у которого стояли два стула, обитых ситцем в цветочек. За французским окном на ветке магнолии жались друг к другу три пушистых вихрастых птенца кардинала. Сквозь окно доносился их щебет.
— Что слышно от Скотта? — спросила Сара. — Никто не может поверить, что ты и впрямь позволила мужчине заарканить себя — и увезти в Нью-Йорк! Что говорят родители?
— О, у них чуть припадок не случился, когда я объявила о наших планах. Но я сказала им; «Я обожаю Скотта. Он такой один. Я нашла моего принца». Папочка только глаза закатил, как ты понимаешь. Но Скотт чудесный, вот и весь разговор, — вздохнула я. — Конечно, прежде чем забрать меня, ему придется пройти испытания. Преодолеть трудности. Убить драконов. Тогда он сможет вернуться за мной, увенчанный лавром.
— Ты читаешь Теннисона, да?
— Разве Ланцелот не прекрасен? — откликнулась я и, откинувшись на спинку стула, положила ноги на стол. — Раньше я думала, что никогда не захочу уехать отсюда, даже ради такого потрясающего парня, как Скотт, но теперь Элеанор живет у сестры в Канаде, а ты в Балтиморе большую часть времени, а мои братья и сестры все разъехались — ну, кроме Марджори, — и, даже не знаю… столько всего происходит, но при этом ничего не происходит!
Сара кивнула.
— В последнее время я прослушала столько потрясающе интересных лекций! Ты слышала о новой дисциплине — сексологии?
— Не произноси это слово при своей маме.
— Она сама была на одной из лекций! Я так ею гордилась. — Сара налила нам чаю. — Сексология изучает власть женщины в интимных отношениях и учит осознавать наши уникальные психологические особенности, чтобы не стыдиться собственных желаний. Знаешь, мы живем в историческую эпоху. Женщины получат право голосовать, когда Конгресс возобновит заседания и закончит ратификацию.
— Звучит как ведьминское заклинание. Ратификация — такое может и в крысу превратить.
— Оно превратит нас в полноправных людей. — Сара шлепнула меня по руке. — Женщины смогут выбрать нашего следующего президента.
— Пока что я выбрала себе мужа — если только он закончит с обещаниями и подкрепит слово делом. Скотт уже продал этой весной один рассказ в какой-то глянцевый журнал под названием «Сливки общества», а потом потратил все заработанные тридцать долларов на веер из перьев для меня и фланелевые брюки для себя. Но он не может найти работу по душе — пишет рекламные тексты по девяносто долларов в месяц и живет в какой-то удручающей квартире возле… как он сказал? Гарлема? Какое-то место вроде бы в городе, но не совсем. Ненавидит свою работу, но без конца твердит: «Скоро». Скажу по секрету… чем больше он это говорит, тем меньше я ему верю. Скоро — это когда? Не через несколько дней, или недель, или даже месяцев. Это просто звук, а не единица измерения. — Я наклонилась к Саре. — Как думаешь, с моей стороны глупо — выйти за него замуж? Скажи честно. Я доверяю твоему мнению.
— Он любит тебя? Искренне любит, видит в тебе особого человека, а не идеализированный женский образ?
— Да, но…
— Но что?
— Если он не добьется успеха, это его сломает. У меня будет сломанный муж в бедной квартире. Я, конечно, романтик, но уверена: любовь побеждает не все. К тому же он уже целых две недели мне не писал. У него своя, другая жизнь. Другие друзья.
— Как и у тебя, если посмотреть на это его глазами, — покачала головой Сара. — Дай ему еще немного времени. Если он видит тебя так, как ты говоришь, он редкий человек, Зельда. Даже сейчас, на пороге новой эпохи, большинство мужчин знакомятся с женщинами исключительно ради их вагины.
— Ох, Сара Хаардт, — с восхищением протянула я. — Граучер серьезно обогатил твой словарный запас.
— Ты хотя бы когда-нибудь бываешь серьезной?
— Ты же меня всю жизнь знаешь.
— Верно.
Она рассмеялась.
— Большинство женщин слышат то, что я говорю, и я не только об этом слове, и хотят заткнуть уши. «А как же романтика? — спрашивают они. — А как же любовь?» У нас может быть романтика, любовь, секс, уважение, самоуважение и полноценная работа в интересной нам области, если мы захотим. Материнство необязательно должно занимать всю нашу жизнь — оно может быть всего лишь частью жизни женщины, как отцовство у мужчин.
— Ты правда так думаешь?
— Да, если у нас будет простой и законный способ избежать беременности — помимо очевидного, конечно. И он появится благодаря таким женщинам, как Маргарет Сэнгер.
«И таким женщинам, как Сара, которая развернула в Монтгомери кампанию за права женщин», — подумала я.
— Ты потрясающая, Сара Хаардт. Мне обязательно нужно хотя бы попытаться быть такой, как ты.
— Чего же в этом интересного?
— В этом-то и загвоздка.
В конце мая я заболела бронхитом, и жестокий кашель не давал мне даже выйти из дома. В ожидании, пока отступят кашель и жар и пока Скотт напишет об обещанной ему работе в газете, я читала. Начала с «Размышлений» Марка Аврелия, которые мне дал папочка. «Хорошая пища для мыслей, — сказал он, — пока ты пережидаешь болезнь. Быть может, она откроет тебе глаза на будущее».
Для такой цели эта книга не подходила — она сплошь состояла из стоических банальностей. Их все слышали, но на них ни один живой человек не стал бы ориентироваться. «Не поступай так, будто тебе жить еще десять тысяч лет. Смерть довлеет над тобой. Пока ты жив, пока это в твоих силах, поступай правильно». Этот парень мог убить любое веселье. Папочка явно именно этого и добивался.
Настоящим открытием для меня стал «Мед Плешера» Комптона Маккензи. Главный герой, Гай Хэзелвуд, напоминал поэта-романтика, кем считал себя Скотт, невеста Гая Паулина Грей была страстной женщиной, она напоминала Скотту меня. Эти персонажи были старше нас, и их обстоятельства отличались от наших, и все же, читая эту историю, я чувствовала, что живу точно такой же жизнью. Это было удивительно.
В этой книге, в главе под названием «Другое лето», мне бросилась в глаза одна строчка. Она захватила мои мысли и не оставляла меня. Друг Гая сказал о нем Паулине: «Он такой необычайный, блистательный человек! Ужасно, если в итоге он позволит себе превратиться в ничто».
Этот друг обращался прямо ко мне.
Работа в газете, куда пробовал устроиться Скотт, — можно ли считать, что это «ничто»? Скотт не хотел в это верить. Он считал такую работу способом обеспечить нам достойную жизнь в Нью-Йорке. Но это лишь капля в море. Он слишком полагался на то, что если он найдет новую работу, то сможет воплотить в жизнь остальные части своего плана. Новая работа, новая жена, время для творчества, деньги на театр и вечеринки, отличная книга, литературное призвание — видит Бог, он умрет, но добьется этого всего.
Невыполнимый план.
Несколько дней спустя, зайдя в холл, я обнаружила маму, говорящую по телефону с Тони.
— Я отправлю тебе деньги! — Как обычно, она почти кричала, держа трубку слишком близко ко рту.
Мама не доверяла телефонам и общалась с ними так же, как с бабушкой Музидорой, когда та уже почти потеряла слух.
— Но с этим пора заканчивать, — заявила мама. — Ты знаешь, как судья относится к мужчинам, живущим не по средствам… — Она заметила меня. — Здесь твоя сестра, хочешь поговорить с ней? — Она передала мне трубку и отошла.
