— Я… я не знаю.
— В следующий раз пойдешь здесь! Горбун отворил потайную дверь за бочками.
За распахнутой дверью открылись возделанная долина Перхлонеса и синие горы вдали.
— Пойдем! Мальчик шагнул следом за горбуном за пределы замка и в ужасе замер. Сразу под стеной замка был ров, в котором во множестве бегали зверолюди. Хрипели, скалили пасти, роняя слюну, повизгивали от злобного нетерпения.
— Не бойся… — Горбун извлек дудочку. — Их взяли детьми из Цахской долины.
Заиграл на дудочке простенький мотив. Зверолюди замерли, очарованные.
— Это колыбельная… — сказал, оторвавшись на мгновение от игры, горбун. — Колыбельная, которую поют матери в селах Цахской долины. Они все помнят свою колыбельную. Иди!
Горбун продолжал играть. Зверолюди вели себя как ласковые кошки, норовили потереться о ноги Тимура, пока он перебирался через ров с помощью короткой лестницы.
Едва горбун кончил играть, зверолюди, возмущенно и яростно взвыв, бросились на стену рва, вслед за Тимуром.
— Лови! — Горбун бросил дудочку Тимке.
— Я не сумею! — отчаянно крикнул мальчик. Горбун уже закрывал дверь.
…Смотритель, с внимательным интересом глядя Тимура, наливал в кружку вино из чайника. Прошло, судя по всему, секунды две.
Тимур ошалело огляделся.
По-прежнему вокруг него была комнатка смотрителя в музее. Груды экспонатов, таблицы, карты, муляжи, горой сваленные ржавые латы, черенки, шлемы.
На шкафчике, там же, где и раньше, лежали полотняные мешочки с монетами. Тимур задумчиво задержал на них взгляд.
— Детра… — спросил он слегка охрипшим голосом. — Кто такая была Детра?
Смотритель ошарашено откинулся на спинку кресла, будто бы его отшвырнуло.
В глазах его нечто вроде опаски нарисовалось. Он смотрел на Тимку пораженно.
— У тебя… — спросил он косноязычно, — да вот это? — И показал возле головы.
— Что? — Тимка потрогал голову.
— Посмотри в зеркало.
Тимур встал, подошел к зеркалу, висевшее на стене.
В темных его волосах отчетливо серебрилась седина.
Тимка послюнявил палец, попытался оттереть, но ничего, понятно, не получилось из этого. — Не знаю, — легкомысленно пожал он плечами. Может, и давно. Не замечал.
Вернулся к столу и, едва лишь усевшись на прежнее место, спросил: — Детра… Кто такая была Детра?
— Откуда ты знаешь?.. — почти испуганно спросил смотритель. — Откуда ты можешь знать о ней?
— Не знаю.
— Ты понимаешь? — Глаза смотрителя прямо-таки бегали по лицу Тимура, высматривали, ощупывали, проницали. — Ты понимаешь, что я единственный, кто знает это имя! Я сам — вот этими руками — я единственный вынимал из раскопа свитки канцелярии Януария!
— Януара, — поправил Тимур. Тот на мгновение опять замолк.
— Никто, кроме меня, не читал эти свитки! Ты можешь это понять?
— Не-а… — с некоторым даже нахальством отозвался Тимур.
— Где ты вычитал про Детру? — Казалось, еще немного, и смотритель набросится на мальчишку с кулаками.
— Если б я читал, я разве бы спрашивал вас про нее? — наивно поглядел Тимур.
— Откуда ж ты знаешь?! Черт тебя подери!
— Да не знаю я ничего, дядечка! Что вы на меня орете? Ну ладно. Скажу. Меня недавно электричеством шарахнуло… Ну, я после этого маленько и чокнулся. Мне сны снятся. Будто я там. И Десебр, и Януар этот кривоногий, лысый… ну и все остальное. Они про Детру говорили. «Златокудрая, многомудрая…» Это она предает?
Не в силах ответить, смотритель просто кивнул, пытаясь проглотить комок в горле.
— Вот и все. Только вы, пожалуйста, никому не говорите. Приятно, что ли, если все будут знать?
— П-п-потрясающе! Это ни в какие ворота не лезет, но это потрясающе! Ты знаешь, парень, что можем с тобой сотворить? Мы докторскую можем! Да это ж как дважды два! Если, конечно, не врешь.
Мне докторскую ни к чему. Вам — докторская, а там — старика с сыновьями… — Он передернулся от воспоминания. — Эрику за Десебра собираются замуж выдавать.
Дочь Даута Мудрого? За Десебра?! Даута, — машинально поправил Тимур. — За Десебра… А что, свадьбы не было? — спросил он с интересом и надеждой.
— П-первый раз, слышу. Ни в каких источниках ничего подобного.
— Ф-фу! Уже легче! — сказал облегченно Тимур. — Да только надеяться на это… А насчет Детры… Кто она была?
— Вроде бы дочь какого-то военачальника у Даута. У Даута, — виновато поправился смотритель. — Вращалась в верхах.
— «Вращалась»… — пренебрежительно усмехнулся Тимка. — Она эта была… Кости ему по ночам грела.
Смотритель возликовал, озаренный:
Конечно! А я-то бился: откуда такая осведомленность? Ну, конечно, он же вдовствовал уже пять лет… И конечно же…
— И никакая она не дочь военачальника! Они ее взывали «наша златокудрая и хитромудрая»!
— Поразительно, как все становится на свои места, — ошарашено проговорил смотритель. — Я голову ломал, почему все донесения из Кумрата написаны по-фаларийски. Новый язык, язык завоевателей, кто в захолустном Перхлонесе мог знать столь совершенно? Я, честно-то говоря, почему именно на нее думал. Во-первых, писала, без сомнения, женщина: «я слышала», «я вынуждена была…» Во-вторых, подпись. Да сам посмотри!
Он достал папку из стола, из папки — потемневший свиток телячьей тонкой кожи:
— Видишь? Вместо подписи — рисунок чайки. А по-фаларийски «чайка» — это «детра». А имя Детры несколько раз упоминается в хрониках Кумрата — с превосходными, как правило, степенями.
— О чем здесь? — Тимур показал на свиток.
— Одно из пяти донесений, которые я откопал в библиотеке Перхлонеса. «Человеку, вручившему это, верь… Приходил гонец из Цаха, просит Даута принять под крыло семь десятков юношей, конных и пеших. Приходил из города рыбак Далмат, просит денег и копий и мечей для трех десятков воинов, кои тайком готовят неповиновенье чтимому из чтимых».
— Далмат? — потрясенно повторил Тимур.
— Что? Да, Далмат.»…приходил рыбак Далмат, просит…» Далее. «Слово у них „Змея и Роза“. Дауту сказала, не торопи. Даут не будет торопиться, пока я в Кумрате. Человеку, вручившему это, верь, но пусть больше не приходит. Больше одного раза пусть не приходят. А слово пусть будет: „Роза и Змея“, два раза».
— Во гадина! — не удержался Тимур. — Ну, я ей что-нибудь устрою!
— Только очень-очень осторожно надо… — сказал смотритель и тотчас словно бы спохватился. — Чует мое сердце, в психушке мы с тобой будем лежать в одной палате. — Увидел оскорбленное лицо Тимура и тут же спохватился: — Да ты не обижайся! Я тебе верю, верю. Просто очень уж трудно в такое поверить.
Он вышел из комнатки в зал, сказал оттуда в раскрытую дверь:
— Пойдем-ка, конец рабочего дня уже… Тимур откликнулся:
— Сейчас! — Быстро подскочил к окну и расстегнул шпингалеты на раме. Не торопясь, пошел следом за смотрителем.
Он сидел на берегу бухточки возле «их» с Сандрой места.
На отмели возле опять рассохшейся «вазы» было написано: «После отбоя. Жди».
Он глядел на надпись, на «вазу». Потом поднялся и мокрым песком стал подновлять сооружение. Принес новых цветочков.
Опять сел. Что-то упиралось ему в бок. Тимур сунулся в карман и с удивлением обнаружил там дудочку, брошенную ему горбуном.
Рассмотрел как следует музыкальный сей инструмент, стал извлекать звуки. Звуки извлекались диковатые — ничего похожего на ту простенькую мелодию, которой усмирял зверочеловеков горбун из замка.
Он попробовал вспомнить и насвистеть самому себе ту песенку.
Стал, ужасно спотыкаясь, не всклад не в лад, подбирать мелодию.
Это оказалось не такое уж простое, но увлекательное занятие.
Он пытался подобрать колыбельную даже на ходу, когда опять направлялся в город.
Мелодия уже почти получалась, и Тимур все увереннее перебирал пальцами по отверстиям дудки.
Странно воздействовала эта песенка на людей:
— дебелая тетка, озлобленно кричавшая детям из окна своего дома, вдруг ошеломленно смолкла, стала растерянно и растроганно озираться вокруг…
— усатый торгаш на рынке, высыпав покупательнице меру картошки в сумку, вдруг воздел к небу глаза, словно бы отыскивая что-то долгожданное, мучительно жданное, чего встретить уже не надеялся, отмахнулся от денег, протягиваемых ему, как от досадной помехи…
— милиционер, тащивший нарушителя, заломив ему руку, вдруг отпустил руку, не понимая, что с ним происходит и почему. Нарушитель между тем и не подумал скрываться — остался стоять, дружески прислонившись к плечу блюстителя порядка…
Не на всех действовала эта чудодейственная мелодия — должно быть, только на тех, чьи предки были из Цахской долины, — большинство народа по-прежнему было занято грубой повседневностью.
Он подошел к «Анастасии», стоявшей у причала. Из кубрика доносились пьяноватые голоса, среди них и женские, звон стаканов, орал магнитофон.
