— Кто? — взволнованно спросил Тимур. — А кто он был — этот… который предавал?
— Ну… Об этом, пожалуй, рано с определенностью говорить. Хорошо ли будет, согласись, если я честную женщину, пусть и через много веков, без должных оснований очерню? Вдруг это совсем не она, а какой-нибудь неведомый мне человечек, писаришка какой-нибудь серенький, или евнух гаремный, или виночерпий? Хотя… — Тут смотритель вдохновенно поднял глаза к потолку. — Чувствую я, что не ошибаюсь!
— Кто она? — настойчиво спросил Тимур. — Это ж очень важно!
Смотритель был, кажется, несколько удивлен настойчивым, кровным интересом, который он слышал в вопросах мальчика. С нескрываемым любопытством поглядел на него.
— Там же люди! — не унимался Тимур. — Пытаются что-то сделать. Погибают. А их кто-то предает! Предавал… — поправился он поспешно, почувствовав, что проговаривается.
Смотритель, с еще более внимательным интересом глядя в лицо мальчика, снова взялся за чайник. Стал наливать в кружку вино.
Струя падала в кружку медленно. Звук льющейся жидкости казался странно чрезмерным. У Тимки словно бы дернулось все перед глазами.
Он увидел почти вплотную к глазам пыльный бархат портьеры, изъеденной молью, выцветшей. Осторожно отвел портьеру в сторону.
Под ним был камнем мощенный дворик, обнесенный каменной же стеной, густо увитой виноградом и плющом.
В тени пальмы возлежал в кресле Десебр, изнывающий от жары, едва лишь прикрывший белой тогой старческую дряблую наготу.
Возле него маялся на самом солнцепеке ближайший советник — широкий, мясистый, кривоногий, плохо бритый.
— Что еще тебе, Януар?
Десебр отпивал из кубка напиток, в котором звякали льдышки. Януар смотрел с мукой и завистью.
— …сказав, что ты великий полководец, чтимый из чтимых, что ты мудрейший управитель, что ты читаешь в сердцах своих подданных, как по написанному на пергаменте, — сказав это, я не скажу ничего нового… — Януар вытер пот, обильно катящийся по его лицу. — Однако позволь сказать и другую правду, чтимый из чтимых?
— Ну-ну… — Десебр слегка оживился. — Ты не боишься, что правда, высказанная тирану, особенно в час полуденного зноя, может оказаться последней правдой, изреченной тобой? Не верь, Януар, тиранам, которые признаются в любви к правде.
— Ты не тиран, и потому позволь!
— Я предупредил… — хмыкнул Десебр.
— Ты плохой торговец, чтимый из чтимых!
— Объясни, — кратко и без удовольствия сказал Десебр.
— Стараниями верных тебе людей мы вызнали, где скрывают дочь Даута — она у тебя в руках. Это — богатство, Десебр, прямо с небес свалившееся тебе. Но я не поверил своему слуху, когда узнал, как ты решил распорядиться этим богатством. Это правда, что ты хочешь тысячу воинов и двенадцать больших кошельков за Эрику, дочь Даута? Если так, то ты плохой торговец, чтимый из чтимых. Вот моя правда.
— Как предлагаешь распорядиться этой девчонкой ты?
— По прямому назначению, чтимый из чтимых. Ты будешь полновластным владельцем всех богатств Перхлонеса.
Десебр криво усмехнулся:
— Велики богатства…
— Ты будешь иметь под своим началом всех воинов Перхлонеса, ты будешь править самой тихой и мирной провинцией Фаларии, если…
— Если?
— …если сумеешь выдать замуж дочь царя Даута за… Десебра, самого чтимого из чтимых во всей солнцеподобной Фаларии!
Десебр задумчиво позвякивал льдышками в кубке.
— На! Смочи горло! — Десебр не глядя протянул кубок. — Мне нравится, что произносит твой пересохший язык. Но — Даут? Впрочем…
— Ты прав. Даут стар и болен, и стараниями юной Детры не видно конца его болезням. Печальный исход может наступить во всякую ночь.
— Но девчонка, мне доносили, строптива.
— Девчонка строптива, это так. И ты прав, полагая, что лучше бы иметь ее согласие на свадьбу. Перхлонес смирится с Десебром на троне только при условии совершенно добровольного согласия ее на брак.
— То-то и оно… — пробормотал Десебр, оглядывая свое дряблое тело.
Тут советник и выложил свой главный козырь.
— Не обижай недоверием лекаря своего, многомудрого Атиллу Лавениуса, — сказал он тихо и со значением. — В его келье много, о-очень много склянок с настоями самых разнообразных свойств. Есть (он хвалился мне) и такие, что превращают строптивых дев в тихих и влюбленных невест.
Десебр крякнул с непонятной досадой.
— Ты видел ее?
— О да! Это еще не роза, но это будет прекраснейшая из роз!
— Я обдумаю твои слова, Януар. Завтра к вечеру позову. Приготовь все на тот случай, если я соглашусь. Мне, пожалуй, одно не нравится. Не окажусь ли я сам в положении старого болтливого Даута, чьи кости греет по ночам наша златокудрая и хитромудрая Детра?
Тимур вздрогнул и оглянулся.
Какое-то движение ему почудилось среди зелени, увившей соседний балкон. Он пристально вгляделся и наконец заметил горбуна, который, так же, как и Тимур, располагался послушать разговоры двух самых могущественных людей Перхлонеса.
Беседа, однако, уже завершалась.
— Что-то еще важное? Ты утомил меня сегодня.
— Почти ничего, чтимый. Разорено гнездо заговорщиков на Ореховом мысу… Два галеона с женщинами и детьми благополучно достигли Дакры — Мельхуп посылает тебе приветы… Люди тупицы Юлиания упустили, из-под самого носа важного, судя по всему, гонца из Кумрата… В минувшую ночь в Перхлонесе было спокойно, если не считать драки между латниками когорты Априла и когорты Кривого Десебра… Эрика, дочь Даута, от пищи отказалась. Ничего важного больше.
— Иди.
Януар с нескрываемым облегчением выдохнул, обтер ладонью мокрую лысину, вразвалку пошел прочь.
Тимур повернулся уходить с балкона, сделал шаг, другой, и — и голова его вдруг оказалась прижатой к стене между лезвиями двурогого фаларийского копья.
Перед ним стоял тот самый горбун.
— По чьему наущению слушаешь, собака? Тимка, не на шутку испугавшись, глядел молча.
— Я тебя не видел в замке. Ты кто? Имя?
— Далмат… — начал Тимур и тут же поправился: — Далмат!
— Твой отец…
— Фрид Далмат! — торопливо и с готовностью подсказал Тимур.
— Ты живешь…
— …возле Зеленой бухты, сразу за сторожевой башней! — И вдруг, словно бы по наитию, словно бы бросаясь в холодную воду, выпалил:
— «Змея и Роза»!
— Зачем ты здесь? — понизив голос, сказал горбун, но, не дожидаясь ответа, тотчас заторопил: — Иди за мной! Опасно! Время караульного обхода!
Торопливо они пошли по коридорам, спускаясь по лестницам все ниже и ниже, и оказались наконец в огромном подвале, заставленном множеством винных бочек.
— Сядь! — приказал горбун. — Откуда тебе известны эти слова? Я тебя никогда не видел.
— «Змея и Роза»? Раненый. Он шел в дом Фрида Далмата. В наш дом. На него напали… Собаки Десебра. Он в нашем доме, в подвале. Он послал меня на Ореховый мыс, к этому… к Адльберу. Я должен был сказать: «Змея и Роза». Я должен был сказать: «Эрику схватили». Я должен был сказать: «Нас кто-то предает…»
— Ты сказал?
— Нет. В доме никого не было. Я хочу сказать, в живых никого не было. Один только котенок. Старик и три его сына… много крови…
— «Нас кто-то предает…» — повторил горбун. — Многие говорят: «Нас кто-то предает…» Что слышал ты там, на балконе?
— Этот… черный, лысый…
— Януар, — сказал горбун.
— Да, Януар. Он уговаривал Десебра взять в жены дочь Даута. Чтобы смирить Перхлонес. Чтобы стать владельцем всех богатств Перхлонеса. Чтобы стать во главе всех воинов Перхлонеса.
— А Даут? При живом Дауте… — удивился горбун.
— «Он стар и болен. Печальный исход может наступить во всякую ночь» — так было сказано. Горбун вдруг рассмеялся:
— О! Они не знают Эрику!
— «У придворного лекаря в келье много склянок с настоями самого разнообразного свойства. Есть и такие, что превращают строптивых дев в тихих и влюбленных невест». Так было сказано.
Горбун уронил голову и прошипел сквозь зубы:
— О, желчь змеи! Только тебе, Януар, могло такое прийти в голову!
— Десебр скажет свое решение только завтра к вечеру. — Тимур сказал это с сочувствием, обнадеживающе. — Время еще есть.
— День — ночь — день. Нас мало осталось в городе. У нас нет денег, чтобы попробовать подкупить стражу. Я один в замке!
— Нас двое, — сказал Тимур.
— Тот, кого ты прячешь в подвале, он тяжело ранен?
— Он сказал, что он уже не встанет.
— О боги! — Горбун заметался по подвалу. — Беги к нему! Если он жив… может быть, есть еще кто-то кому можно сообщить? Мне нет ходу из замка. Все, что я смогу, — узнать, где они держат Эрику. Как ты вошел сюда?
— Я… я не знаю.
— В следующий раз пойдешь здесь! Горбун отворил потайную дверь за бочками.
За распахнутой дверью открылись возделанная долина Перхлонеса и синие горы вдали.
