— Будь любезна, передай салат, Тэ Ха, — репетировал Роберт.
По мере возможности втянув щеки и вытянув физиономию, я чирикала с Наомиными интонациями:
— Тэ Ха? Заба-авное сокращение. Что оно означа-ает? — И тут же (вот в ком погибла великая актриса!) небрежно отзывалась натуральным голосом: — Тетя Хрюшка, дорогая. (Куда эффектнее было бы проорать ответ из кухни, с чавканием пожирая объедки с тарелок, но мы отказались от заманчивой идеи в пользу естественности ситуации.) Мило, правда? Для Роберта я — Тетя Хрюшка.
На воспроизведение очевидной реакции Наоми даже моего таланта не хватило. Достаточно было представить, и мы с Робертом захлебнулись от смеха. Бот и сейчас от одного только воспоминания оба согнулись пополам. Смех смехом, а истерика, похоже, со мной случилась натуральная. В чем дело? Или в ком? Во мне? В нем? Теряюсь в догадках.
А Роберт ныряет в свой «Вог».
* * *
Прежде чем уйти, я набираю номер долбаного Сэма Данфи — надо попытаться убедить его еще раз встретиться. За спиной у меня висит Джек — обхватил мою шею и изображает обезьяньего детеныша. Скрючившись, я набираю телефонный номер, щека касается мягких волос малыша, меня окутывает теплый детский запах.
Такие длинные номера бывают только у мобильников, но я деликатно прошу:
— Пожалуйста, пригласите Сэма Данфи.
— Слушаю, — отвечает он.
— Чарли! — орет Джек. — Мама звонит долбаному Данфи!
Поразительно, как быстро дети подхватывают всякую дрянь.
— Данфи-Дрянфи, — орет Чарли с другого конца комнаты.
Вот уж воистину поразительно.
— Алло? Простите…
Попытка стряхнуть Джека успехом не увенчалась, он продолжает горланить песенку собственного сочинения: «Данфи-Длянфи-голубой, умотай к себе домой». Далее — истерический хохот.
— Это Клара Хатт из «Султана», помните? Я… э-э… хочу извиниться за вчерашнее.
— Неужели? Колоссальная жертва.
— А я вообще колоссальная. Нет, не в смысле размеров… хотя в этом наши мнения могут и расходиться… о господи, опять не о том… Словом, извините. Да слезь ты, Джек! Простите. Алло?
— Я здесь, — цедит ненавистный Данфи.
— Понимаете, Сэм, у меня не было времени как следует подготовиться, а потом хомяк засрал ваше лицо, ну и…
— Хомяк? — Похоже, у Данфи поехала крыша. — Зас… Ладно, неважно. Извинения приняты, все это пустяки, и говорить не о чем, спасибо за звонок.
— Нет-нет… Алло?
— Да?
— Мне нужно интервью, Сэм. Обещаю не напиваться. Я тогда напилась случайно, по ошибке. Давайте попробуем еще раз, прошу вас. Честное слово, я проштудирую все, что о вас написано. И ей-богу, никаких вопросов о вашей сексуальной ориентации. Алло? Сэм, вы еще здесь? Послушайте, я люблю современные танцы… Просто жить без них не могу.
— Ясно. Рад за вас, но с меня хватит. К тому же я завтра улетаю в Ирландию… Что там за шум?
— Да так, всего лишь дети. Извините. Я могла бы прилететь… Простите…
— Ваши дети?
— Да.
— Сколько им?
— Одному шесть, другому три. Сэм, пожалуйста, дайте мне еще один шанс. О-О-ОХ! (Это Джек решил проверить мое ухо на прочность.) УБИРАЙСЯ! Пожалуйста. ОХ! Где этот чертов Роберт? Слезь с меня! Господи, как больно. Сэм? Вы еще здесь? Можно мне с вами встретиться?
Молчание.
— Я еще здесь, — наконец говорит он и добавляет уже гораздо мягче: — Нет, пожалуй, не стоит. Завтра я уже вернусь в свою Дрянфландию. Кстати, при случае объясните детям, что на Изумрудном острове живут не голубые, а зеленые человечки.
— Да-да, конечно. — Я уже на все согласна. — Настаивать бесполезно, да? Сэм, запишите мой телефон. Меня почти всегда можно застать дома. Вдруг у вас все же выдастся свободная минутка…
— Ладно, — вздыхает Данфи, — диктуйте номер. И спасибо, что позвонили, — говорит он неожиданно дружески.
* * *
Долбаная моя жизнь. Араминта меня линчует. Ну записал он мой телефон, что с того? Я быстро набираю номер Араминты и — слава тебе господи — нарываюсь на автоответчик. Вслед за фрагментом из шопеновского ноктюрна в трубке раздается голос Араминты, при первых звуках которого рука сама тянется к аптечке за пастилками «Стрепсилз». Сообщение явно призвано наводить на воспоминания об обезжиренных хичкоковских блондинках с их низкопробной элегантностью: «Я не могу подойти к телефону-у, потому что потягиваю марти-ини, утопая в неглиже за триста фу-унтов, и жду своего демонического любо-овника». Примерно так. Будь вы лично знакомы с Араминтой, чей плебейский выговор так и норовит пробиться сквозь кордон дорогих уроков дикции, вас бы тоже смех разобрал.
Быстро наговариваю кучу извинений, а главное — совет призвать на помощь нашу дублинскую коллегу: может, сочувствующей соплеменнице Данфи не откажет. Вот и все. Пора наконец двигать к Стелле.
Не знаю, как вас, а меня зверски тянет к жизни, абсолютно мне не подходящей. Этому необъяснимому факту я поражаюсь всякий раз, листая журналы типа «Мир интерьера», которые Роберт регулярно приносит домой. К примеру, что может быть отвратнее, чем тошнотворно пасторальный деревенский коттедж в центре мегаполиса? Разве что прыщ на носу. Кого сейчас прельстишь допотопной газовой плитой или двухдверным шевроле? Почему же, в таком случае, я вздыхаю по плетеным корзинкам, коврикам из лоскутков и прабабушкиным занавескам? Какого хрена останавливаюсь у каждой витрины с глиняными кошечками и ныряю в любую дверь, если над ней красуется что-нибудь вроде «Утварь тетушки Брамбл»?
Стелла, к которой мы направляемся, заменяет мне целый выводок глиняных кошечек. Стелла — святая. Стелла — это… это олицетворение Материнства. И пусть в глубине души я вовсе не жажду превратиться во вторую Стеллу, в ее образе жизни для меня есть что-то завораживающее. Она «живет для своих детей» не на словах, как большинство матерей, а на деле; для Стеллы дети стали центром вселенной. Так и кажется, что она с пеленок готовилась к главному — рождению и воспитанию детей (роды естественные, безо всяких новомодных штучек). Рваные ночи, вечный недосып, подъем с петухами — для Стеллы все это в радость. Отправив Джой и Сэди в школу, их мамочка летит — куда бы вы думали? Ни за что не догадаетесь. Не в спальню, чтобы соснуть часок-другой в тишине и покое, а к допотопной газовой плите, чтобы встретить дочурок свежеиспеченными лепешками из муки высшего сорта и банановым хлебом, опять-таки домашней выпечки. Во второй половине дня Стелла на скрипучем драндулете везет свои сокровища на балет или в драмкружок, на французский или плавание. Каждый вечер она просиживает с девочками над уроками. Ни разу в жизни она не позволила себе сжульничать, выбрав самую короткую из имеющихся в наличии сказок. Идеальная мама на детях не экономит; ей не приходит в голову скомкать священный вечерний ритуал, чтобы урвать лишнюю минутку для себя, задрать ноги на спинку дивана, опрокинуть рюмочку и проглотить главу из Рут Ренделл. Но вы еще не все знаете. Стелла — мать-одиночка, что в моих глазах усиливает ее достоинства до степени, граничащей со святостью. Мне кажется, что эгоизма в ней ни на грош, и я не устаю удивляться нашей дружбе.
Познакомились мы не так давно, года полтора назад. Я тогда впервые сбагрила Джека в продленку на общественных началах, с рук на руки Стелле. Помнится, впечатление от дежурной родительницы-воспитательницы осталось так себе. Заторможенная, меланхоличная простофиля. С виду Стелла — загляденье, этакий встрепанно-богемный стиль, которым она обязана не элитным бутикам, а дешевым распродажам. Никакой косметики. К женщинам, не признающим косметику, я отношусь с подозрением. Ни одна моя знакомая, за исключением Стеллы, не позволяет себе такого циничного бесстыдства. И у меня, и у всех моих подруг давний роман с косметическими лавками. Во-первых, какого черта отказывать себе в капельке дополнительной красоты? Если бы не Стелла, я бы оставалась при прежнем мнении: у любительниц «естественного очарования» чрезмерное самомнение, только и всего. Шагают себе по жизни в полной уверенности, что макияж способен лишь изуродовать их неземную красоту. Ну а во-вторых, разве женщина в здравом уме способна устоять при виде пушистых кисточек, чудных баночек с разноцветными бархатистыми тенями, ароматными лосьонами и прочим? Кто из нас отвергнет шанс вдвое увеличить свои заурядных размеров глаза? И наконец, в естественно-природном виде обычно разгуливают только дурнушки. Столкнешься, бывает, с такой на улице — так и подмывает совершить акт милосердия, расставшись с тюбиком любимой помады: «Вот, дорогая, я обойдусь, а вам без него крышка».
Любовью к макияжу я обязана Кейт. В качестве подарка к семнадцатилетию она повезла меня на выходные в Париж и в галерее Лафайет, к моему величайшему удивлению, направилась прямиком в отдел косметики «Кларенс».
