Пришел Ахмет, предложил сигарету. Я отказался.
— Ранняя птаха, опередил меня, — сказал Ахмет.
Он приходил первым и растапливал печь.
— Рано лег вчера.
— Как спина? — подмигнул Ахмет.
Его черные, сросшиеся брови зашевелились.
— Болит. Хорошо, когда болят мышцы.
Он открыл пекарню и принялся за работу. Я помог. Пришли остальные.
В воздухе запахло свежим хлебом.
Было интересно, как толстяк, сам похожий на булку, у замаскированных врат в преисподнюю преображается, ласточкой легкомысленно ныряет в огонь, рискуя никогда больше не вернуться назад. Лишь сила и простодушие его помощников, в последний момент хватавших за ноги, спасали его от плачевной участи быть запеченным вместе с тестом.
Я выносил из подвала противни со свежим хлебом и грузил в пикапы на место пустых, что хозяева булочных исправно возвращали. Противень за противень. Как зуб за зуб…
Работал по пояс голый. Иначе невозможно, когда спускаешься в ад.
— Русский, — похлопывали по плечу булочники, белозубо улыбались и шутливо грозили, — хорошо работай!
С огромными плетеными корзинами забегали мальчики-разносчики, брали хлеб и отдавали деньги. Они ходили по квартирам. Такая работа приносила гроши, поэтому они спешили.
Во время перекуров булочники говорили обо мне с хозяином. Кое-что понимал. И наблюдал за ними, стараясь ничего не пропустить, все запомнить. «Однажды вы мне еще пригодитесь, любопытные, беззлобные сплетники! — думал я. — Как десятки, сотни, тысячи других, волей судьбы прошедших через мою жизнь…»
В три часа дня работа кончилась. Заплатили и накормили обедом.
— Заглядывай к нам, — сказал хозяин пекарни. — Ты хорошо работаешь. Буду брать.
Пожали руки. Наши руки были белые и сухие от въевшийся муки.
Вернулся домой, принял душ и позвонил Наташе. Договорились, что зайду за ней.
Зазвонил телефон.
— Вы помните, что через три дня квартира должна быть пуста? — спросила Эсра. — Уборщица наведет порядок. Оставьте ей ключи и заплатите за работу.
— Разумеется, Эсра. Но мы сами собирались…
Эсра повесила трубку.
Позвонил Денизу.
Подошла секретарша.
— Извините, но их нет в агентстве.
— У Дениза могут быть неприятности.
Секретарша внимательно молчала.
— Как появится, пусть сразу позвонит.
Ждать пришлось недолго.
— О чем ты хотел говорить? — холодно спросил Дениз. — Какие неприятности?
— Во-первых, здравствуй, Дениз, — дружелюбно сказал я. — Мы давно не виделись и даже не имели возможности пообщаться по телефону. Все же мы друзья.
— Спасибо, — ответил Дениз. — Дальше.
Он ждал, а я не торопился.
— Речь о гонораре за комершел…
— Мы не знаем, сколько она получит. Что еще?
Вероятно, он держал нас за идиотов.
— Завтра Наташа не выйдет на работу. До свидания, Дениз.
— Подожди! Сейчас попробую выяснить…
— Жду…
Телефон снова зазвонил. Я снял трубку и услышал голос Шермин.
— Все в порядке, — сказала она.
— Сколько?
Шермин назвала цифру.
— Это смешно, — сказал я.
Сумма, названная сестрой Дениза, была неприлично мала. За комершел здесь платили в десять раз больше.
— Это не смешно, — возразила Шермин. — Много людей в Турции не зарабатывает таких денег и за год.
— Когда разбогатею, буду им подкидывать на орехи…
В трубке некоторое время молчали. Наконец Шермин сказала:
— Сумма, которую получит Наташа, такова, хотите вы того или нет. Мы вычли, как со всех, свои 20 %.
— Шермин, завтра Наташа не войдет в кадр, пока сам продюсер не назовет ей сумму перечисленного гонорара за съемку.
— Этого делать нельзя! — взвилась Шермин, словно я собирался отрезать ей палец. — У нас так не принято!
— Привыкайте, суки, русские идут! — пробормотал я и бросил трубку.
Накипело…
Не успел опомниться, как телефон зазвонил опять.
— С вами говорят из киностудии «Альфа-фильм». Мы видели вас в музыкальном клипе певицы Эмель и хотели бы предложить работу.
С трудом сдержался, чтобы тут же не сделать сальто назад, или даже не выпрыгнуть в распахнутую форточку способом фезбери-флоп.[21] Только актер может оценить мое душевное состояние. Столько времени без любимого дела, которым готов заниматься где угодно, с кем угодно и сколько угодно… Хоть бесплатно или доплачивая, в конце концов!
Но слишком много пустых, не вылившихся ни во что разговоров было позади. И слишком много шуток выкидывала судьба, когда начинал преждевременно раздавать автографы. И я сдержался. Только немножко стал выше ростом.
Клип, о котором шла речь, появился на экране несколько дней назад и сразу привлек внимание. Никто из нас — ни Наташа, ни я, ни Маруся — не ожидал, что его увидит вся Турция.
Нас направило крохотное рекламное агентство. Заплатило три копейки — по копейке каждому — и пообещало, что работа займет полчаса. А закинули куда-то под Гель-Гью, продержали до ночи и настаивали, чтобы мы в родной одежде купались в османской грязи Зурбагана, распевая задорную песню Эмель…[22]
По этой причине весь божий день мы вели себя, как будто каждый накануне получил статуэтку Оскара. А Маруся, так даже две. Мы без конца объявляли перекуры, требовали горячий кофе в постель, журили режиссера за «кровожадность» и подсказывали оператору, каким глазом смотреть в объектив. Словом, давали понять, что в России тоже кое-чему учат, а нас троих давно пора знать в лицо…
— Снимаем телевизионный сериал, — сообщила девушка в трубке. — Каждую неделю по серии. Нужна романтическая история любви.
— Правильно сделали, что позвонили, — похвалил я. — Это наш материал.
— Когда мы вас увидим?
— Одну минутку, загляну в расписание на ближайшие полгода…
Шумно зашуршал подвернувшимся журналом.
— Увы, три недели расписаны по минутам.
— Да? — девушка расстроилась.
— Но если прямо сейчас, то, пожалуй… Где вы находитесь?
— А можно завтра в одиннадцать?
— Хорошо, в десять! Только Наталья завтра не сможет.
— Это ничего, — сказала девушка. — Приходите. И возьмите ее фотографии. Познакомитесь с режиссером.
16
Экран монитора был похож на прицел снайпера, увеличенный в несколько раз. Наташа должна была войти точно в перекрестье. Пройти на камеру, фальшиво улыбаясь и произнося фальшивый текст.
Самоубийство с улыбкой.
— Тебе здесь не место, если хочешь быть ни на кого не похож, — мысленно беседовал я с самим собой, стоя за монитором. — Если герой. Если тебя получили не из пробирки, а соскребли с брусчатки, где промаршировала армия Наполеона Бонапарта, и следом — боевые колонны девчонок с Тверской. Если мечтаешь однажды сыграть Гамлета, или, хотя бы, тень отца Гамлета… Не вздумай сниматься в рекламе!!!
— А как же деньги?
— Деньги?! Ну, тогда, конечно, можно…
Наташа была неузнаваема. Ей так замазали лицо, что оно стало белым, как у китайской куклы. Я боялся, что тон посыплется, как штукатурка…
Наташа выходила на крупный план, произносила текст и бросала влюбленный взгляд на стиральную машину, как будто там на самом деле в люльке спал ее собственный младенец. Или я.
После съемок решили отметить предложение киностудии «Альфа-фильм». Сели в автобус, доехали до Бещикташа.[23] Вышли к Босфору.
— Босфор — как Эйфелева башня для Парижа, или как гора Фудзияма для япошек, — шутливо заявил я. — Или как твои желтые глаза. Ужасно хорошо, что здесь есть Босфор. Даже не знаю, что бы мы без него делали.
— Ты бы все равно что-нибудь придумал, — засмеялась Наташа. — Что-нибудь, отчего нам обоим хотелось жить, как сейчас…
За спиной возвышался президентский отель Палас, всем видом давая понять, что останавливающиеся в нем президенты — исключительно великие люди и пребывают здесь с исключительными целями.
Огромные окна были темны. Исключительных дел не было. Президенты спали. Или разъехались…
Зашли в бар Мимоза. Никогда не бывали здесь, хотя часто проходили мимо. Заказали кофе и коньяк.
— На месте ли хозяин, — спросил я официанта после первой рюмки. — Надо поговорить.
Хозяин был невысок, коренаст и немолод. Темные глаза смотрели дружелюбно, правда, исподлобья. «Видимо, долго занимался борьбой, — автоматически отметил я и тут же подумал, — Почему именно борьбой? С таким же успехом он может в течение двадцати лет читать в очках и одновременно поверх очков смотреть телевизор… Или лбом колоть орехи, когда требуется произвести эффект… Или он страстный поклонник Джека Николсона…»
Омер — так его звали — пригласил сесть и предложил сигару.
— Мне очень нравится ваш бар, Омер-бей, — сказал я, свирепо раскуривая сигару. — Каждый раз, когда прихожу в Мимозу, ловлю себя на мысли, что так бы и остался здесь навсегда. Кто занимается таким баром, скорее всего, очень счастливый человек.
