— Мне очень нравится ваш бар, Омер-бей, — сказал я, свирепо раскуривая сигару. — Каждый раз, когда прихожу в Мимозу, ловлю себя на мысли, что так бы и остался здесь навсегда. Кто занимается таким баром, скорее всего, очень счастливый человек.
Очертил причину визита.
— Раньше работали барменом? — спросил Омер-бей, достал из кармана пиджака маленькую пилку и принялся обрабатывать и без того ухоженные ногти.
Я чуть не взвыл от восторга!
Если бы он положил на стол калькулятор или гроссбух со списками персонала, я бы развернулся и ушел. Хозяин процветающего увеселительного заведения, можно сказать, отец округи, только так и должен отвечать просящему работу бедолаге — с пилочкой в руках!
Захотелось подыграть. Рассказать о своих десяти голодных дочках и неделю не встающей с кройки туберкулезнице-жене. О снесенной ураганом крыше дома. О жестоких притеснениях со стороны армянской общины… А под конец разрыдаться, броситься Омер-бею в ноги и облобызать его ботинки!
Сдержался.
Еще ждал, что меня вот-вот назовут сынком. Что-нибудь типа «Знаешь, сынок…» или «Послушай, сынок…». Было бы здорово, честное слово! Тогда я бы просто влюбился в Омер-бея, а то и взял его фамилию. Но здесь он, к счастью, не дотянул…
— Барменом? Конечно!
— Я возьму вас, для начала, помощником бармена, — сказал Омер-бей, продолжая ритуально ковыряться с ногтями. — Не знаю, правда, подойдут ли наши условия. Сезон лишь начался, и публика ходит плохо.
— Согласен на любые…
Несколько раз до этого пытался устроиться в бар, но меня не брали. Барменов в городе, если построить в ряд, можно было рассчитать на «первый — сто миллионный». А если посадить друг на друга верхом, половина из них уже смешивала бы коктейли на Марсе…
Мимоза был диско-бар. В прошлом кинотеатр.
Вдоль стен стояли диваны и невысокие прозрачные столы, придуманные, видимо, чтобы женщины не распускали руки…
Там, где раньше был экран, разместился диджейский пульт, похожий на пулеметную будку. Рядом еще два бара.
— Работать будете по выходным, два раза в неделю, с одиннадцати до пяти ночи, — сказал Омер-бей. — Плата в воскресенье. Приступайте в пятницу.
— Значит, теперь мне часто придется спать одной? — разочарованно сказала Наташа, когда я вернулся в зал.
— Не грусти, я буду забираться в твои сны…
— А целовать перед уходом?
— Как никого на свете!
— И моя фотография всегда будет с тобой?
— Увеличу и повешу над баром!
Не хотелось напоминать Наташе о квартире. Но не говорить об этом тоже было нельзя. Рассказал о звонке Эсры.
— Что будем делать? — спросила Наташа.
— У нас есть пути для отступления, — осторожно начал я. — На улице не останемся…
— Предлагаешь отказаться от квартиры, что мы с таким трудом нашли?
Это было сказано таким тоном, словно я угрожал ей, по меньшей мере, высылкой из страны. Что сказать? Если бы это было в моей власти, я купил для Наташи дом, дворец, Эйфелеву башню… Окружил роскошью и осыпал драгоценностями. Но я ничего не имел, и мне нечего было отдать, нечем пожертвовать. Хотя Наташе и не требовалось много — крыша над головой, несколько простых предметов для элементарного уюта. И моя рука, чтобы выбираться из ночных кошмаров.
Но это слабо утешало. Я давно не верил, что «рай с милым в шалаше» может длиться вечно. Тут даже слоники не помогут, хоть расставь по дюжине в каждом углу.[24] Лучше поскорее заменить шалаш хотя бы на четыре стены с водопроводом, канализацией и центральным отоплением. Чтобы не подвергать рай слишком большим испытаниям.
— Давай еще раз попробуем найти выход, — сказал я.
17
У двери управляющего стояло несколько пар обуви. В квартире были гости.
— Может, зайдем позже? — засомневалась Наташа.
— Нет. Решили — надо идти, — сказал я и нажал кнопку звонка.
Дверь открыла жена, в белом платке и расшитом разноцветными нитками национальном турецком халате, похожем на мормышку для кита. Улыбнулась, узнав нас.
Управляющий сидел за столом. На столе стояла пустая чайная посуда и остатки печенья в вазочке из тонкого белоснежного фарфора. На диване сидели гости, несколько мужчин. Они замолчали, когда увидели нас. И принялись разглядывать. Я тоже стал смотреть на них, словно они были заскорузлыми экспонатами скромного краеведческого музея в каком-нибудь Мухосранске, где я оказался случайно, путешествуя из Парижа в Улан-Батор. Я так делал, когда вдруг выяснялось, что кто-то поблизости ни разу не видел Белого человека и уж тем более Женщину Белого человека. Это подействовало. Гости отвели глаза и стали перешептываться.
— У нас к вам дело, — сказала Наташа.
Вышли на кухню.
— Очень хорошо, что пришли, — сказал управляющий, выслушав нас. — В доме завтра освобождается квартира. Небольшая, всего одна спальня и холл. Но уютная и недорогая.
— Когда можно взглянуть?
— Хозяйка сейчас дома. Вернее, бывшая хозяйка.
Обошли дом и остановились перед дверью. Управляющий уверенно нажал кнопку звонка. Из-за двери послышался молодой женский голос.
— Что она говорит? — тревожно спросила Наташа.
— Интересуется, какого лешего нам здесь надо, на ночь глядя, — добродушно ответил я.
— Знакомьтесь, — сказал управляющий, — это Айлин, а это Никита и Наталья. Разберетесь без меня?
Айлин была хорошенькой ровесницей Наташи. Она показывала квартиру, как если бы это был Эрмитаж или мемориальный домик в Шушенском.[25] Несмотря на беспорядок, вызванный переездом, было уютно. Холл перегораживала ширма, образуя небольшой кабинет. В оставшемся пространстве стояли журнальный стол, угловой диванчик — как я не люблю такие диванчики, придуманные словно специально, чтобы ты не мог остаться на ночь! — кресло и стойка с аппаратурой. Были спальня, кухня и ванная.
— Почему переезжаешь? — спросила Наташа, сразу же влюбившаяся в квартиру.
— Нашла дуплекс — две квартиры одна над другой, как бы одна двухэтажная квартира. Мы с подругой давно искали. В самом центре города, на Нишанташе.[26]
— А где живут твои родители? — поинтересовалась Наташа. В последнее время она часто вспоминала маму и потихоньку тосковала.
— В Лондоне, — махнула рукой Айлин, словно это было через дорогу. — А вы были в Лондоне?
Нет, мы не бывали там. Но мы, конечно, относились к породе странников, не держащихся за угол дома, в котором нас назвали нашими именами, подтолкнули к окну и сказали: «Это солнце, это небо, это земля. А это дорога. Идите…» И Лондон наверняка значился в маршрутных листах, начертанных у нас на ладонях.
Подумав об этом, я сходил домой и принес бутылку вина. Айлин поставила на журнальный столик бокалы, еще не упакованные для переезда. Она была из наших — паковала такие вещи в последнюю очередь.
— Вот было бы здорово, если бы вы въехали в эту квартиру! — загорелась Айлин.
— Нам хотелось бы остаться здесь, — сказала Наташа. — Управляющий не возьмет залога…
— Вам надо будет купить номер телефона, — сказала Айлин. — Я перенесу свой номер в новую квартиру.
— Купим, обязательно. Без телефона никак нельзя, — сказала Наташа.
— Я помогу. Съездим на телефонный узел вместе.
Айлин работала помощником администратора в гостинице Шератон. Для девушки ее возраста она получала хорошие деньги, могла себе позволить машину и регулярные вылазки в Анталию.
— Два месяца жили бок о бок и ни разу не встретились, — удивилась Наташа.
— Я затворница, — сказала Айлин. — Большие компании не собираю. На работу встаю рано, возвращаюсь поздно. И вход у меня отдельный. Со мной трудно пересечься.
«Да, живет иной человек в одиночестве всю жизнь, выпрашивает у Бога немножко радости, — подумал я. — А Немножко Радости не собирает большие компании, на работу встает рано, возвращается поздно, и наслаждается отдельным входом в квартиру… Как трудно людям найти друг друга!»
За окном пошел дождь. Было слышно, как он шуршит по стенам, ручьями журчит к мечети. Посидели молча, прислушиваясь к шелесту дождя. Вдруг показалось, что в этой квартире мы давно живем втроем. И нам хорошо вместе. Может, потому, что Айлин чем-то неуловимо похожа на Наташу. И при этом совершенно не похожа на нее. И я мог бы в какой-то момент чуть не ошибиться. Но все же не ошибся.
Шли домой под дождем. От дверей до дверей было метров двадцать. Но мы промокли. Захмелели, хотя выпили совсем чуть-чуть. Нам было весело. Впервые за последние недели.
В спальне на кровати лежала кошка. Залезла через открытое окно. Я запустил в кошку мокрой тапочкой. Мы с Наташей терпеть не могли кошек. За лицемерие и вероломство. И за то, что они не любили собак. Кошка пулей вылетела из комнаты. Как будто весь вечер до нашего прихода только и занималась, что репетировала.
