Впрочем, не обращайте внимания, что я брюзжу. Просто за пятнадцать лет все в стране изменилось к лучшему – кроме меня. Танцев стало наконец много и разных, да только лишний вес и поредевшие волосы не позволяют мне чувствовать себя там уютно. Это зависть, просто зависть, и ничего больше.
Как еще я могу обо всем этом говорить, если каждому понятно: мое поколение давно уже не живет, а лишь доживает оставшуюся жизнь. Ничего нового от нас уже не дождешься, а умирать вроде бы рано. И совсем не хочется.
Вот и живем. Чему научились пятнадцать лет назад, тем и занимаемся. Промоутеры устраивают свои танцы. Ирвин Уэлш пишет книжки. Честно говоря, и то и другое – полная лажа.
Русский официант в белой рубашке подошел ко мне с подносом и спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я сказал, что пока нет.
Зал постепенно наполнялся. Я смотрел на гостей и думал, что для своей вечеринки консул подобрал очень странную компанию. Здесь были чиновники, журналисты, несколько петербургских звезд и целая куча деятелей культуры. То есть ингредиенты у коктейля были вроде бы правильные: кого еще приглашать на светский прием, как не таких вот людей? Однако, собранная вместе, смотрелась вся эта компания ужас до чего нелепо.
Гости разбились на кружки и вполголоса болтали. Чиновники были пузатые, коротко стриженные. Понять, что перед тобой именно чиновники, было несложно по их чудовищным пиджакам с двумя разрезиками сзади. В отличие от задохлика-консула эти мужчины выглядели как реальная власть. Они отвечали за строительство в стране капитализма. За то время, пока меня не было в стране, его вроде бы даже успели достроить, правда, иностранного тезку русский капитализм совсем не напоминал. Система, которую представляли мужчины, мало отличалась от той, что существовала при царях, а потом при большевиках: население помалкивает, а власть его за это кормит. Система всем казалась идеальной: в последнее время кормить стали вкусно и до отвала.
Отдельно стояли журналисты и светские львы. Из тех, кого я знал в лицо, была пришедшая в полном составе редакция журнала «Афиша». Тощие юноши в шарфиках, девушки со стрижеными челками. Находиться в таком месте, как это, всем им нравилось. Бросая вокруг ироничные и скептические взгляды, ребята чувствовали себя маркизами де Кюстинами. Думаю, если бы сам маркиз повстречал где-нибудь редакцию «Афиши», то его могло бы вырвать прямо на челки и шарфики.
Самую большую группу составляли деятели культуры. Я подошел поближе, поздоровался, положил себе на тарелку немного винограда. Компания тоже была не ахти, но все-таки это было лучше, чем общаться с чиновниками.
Один из прозаиков громко рассказывал, как недавно его, пьяного, забрали в милицию.
– Меня привели в отделение, но я показал ментам удостоверение Союза писателей, и те растерялись. Нельзя же посадить в обезьянник человека, который является членом Союза писателей! Но и отпускать меня пьяного этим уебанам тоже не хотелось. Тем более что с собой у меня бутылка водки. Они думали и так и этак, а потом начальник отделения сказал, что до утра просто запрет меня у себя в кабинете. А утром, когда я протрезвею, отпустит. Водку мою он при мне спрятал в сейф, велел укладываться на диванчик, запер кабинет и ушел.
Деятели культуры слушали коллегу внимательно. Судя по их внешнему виду, приличных гонораров никто из ребят не видывал уже несколько лет.
– Сейф был небольшой, но крепкий. Я сразу понял, что открыть его не получится. Но и ложиться спать мне тоже совсем не хотелось. Я нашел в кабинете тазик, поставил его на пол, а потом с метровой высоты уронил сейф прямо туда. Вы понимаете, да? Бутылка внутри разбилась, водка вытекла. Сейф я взгромоздил на место, а сам до утра лежал на диване и прихлебывал водку прямо из тазика.
Деятели культуры громко смеялись. У них были честные лица и грязные руки. Когда они раскрывали рты, было заметно: коренных зубов у ребят осталось совсем чуть-чуть. Выглядели деятели так, будто уже родились лысыми, бородатыми и пьяными. Историю про тазик я слышал не меньше четырех раз, а уж остальные, думаю, могли выучить ее наизусть.
Серые свитера, всклокоченные бороды. Пятеро прозаиков. Один философ. Поэт, фамилию которого я вечно забываю. Серьезный критик с гигантским животом, большую часть которого занимает печень. Весь цвет современной литературы. Голубые фишки. Авторы, давно заслужившие место во всех учебниках. Никто из присутствующих в зале никогда прежде не слышал о существовании этой компании. А суммарный тираж классиков составлял приблизительно полпроцента от тиража даже самой неинтересной телепрограммки.
Литература вовсе не мертва, как уверяют ТВ и газеты. Книжки пишутся, стихи читаются, печатный станок работает по полной. Только все это уже давно никому не интересно.
Никому-никому-никому на свете.
Прозаики прихлебывали из бокалов такого размера, что в них можно было окунуть раскрытый зонтик, и вели концептуальные разговоры:
– Сегодня в прозе нет героя. Вот скажи, кто сегодня может считаться героем?
– Никогда не думал об этом. Может быть, я?
– Раньше и проблемы такой не было. Героев была целая куча. А теперь? Кто выражает эпоху? Менеджеры? Герои сериала «Про Сашу и Машу»? Или, наоборот, нацболы? Затянутые в кожу террористы? Если нет героя, то нет и прозы. О чем писать?
– Не о чем писать – не пиши.
– А никто и не пишет. Пелевин уехал жить в Германию, Акунин не вылезает со своей виллы во Франции.
– Ты всерьез считаешь Акунина прозаиком?
С джентльменами стояла дама: пожилая поэтесса, прославившаяся еще лет двадцать назад строкой: «Я член сосала, он был длинный». Она была бы не очень симпатичной даже в том случае, если бы родилась мужчиной. Толстые ноги, пара вплетенных в жиденькую прическу африканских косичек. Напитки ей подливал застенчивый малый, известный тем, что как-то в разгар полемики о творчестве Розанова с размаху въехал ногой в мошонку оппоненту, да так лихо, что тот отъехал на «скорой».
Культура, которую создавали деятели, больше всего напоминала похмельный мираж, когда в мозгу лопаются тухлые пузыри и ты не понимаешь, в каком мире находишься. Благодаря этим ребятам так чувствует себя и вся остальная страна. Когда-то давно я общался с ними довольно тесно. Потом перестал. Для деятелей то, чем я занимаюсь, было непонятно и неинтересно. Мне немного скучным казался их образ жизни. Я без конца мотался по свету и пытался разобраться с пожирающими меня истериками. А у ребят был уютный, раз и навсегда распланированный ритм жизни. Утром, сполоснув похмельные рожицы, деятели расползались по редакциям. Вечером они встречались в подвальной галерее «Борей», пить в которой запрещено, но деятели все равно пили. Раз в год – премия «Национальный бестселлер». Остальное время – разговоры о Платонове и вонючие папиросы. Никуда дальше Петроградской стороны деятели не выезжали, а когда я пытался рассказать, что в мире, помимо галереи «Борей», есть что-то еще, они смеялись и не верили мне.
Помню, несколько лет назад меня пригласили на писательский фестиваль, который проходил в тихом австро-венгерском городке, стоящем на берегу Адриатики. Участвовали в основном местные авторы, а из приглашенных знаменитостей были всего двое – я и нобелевский лауреат Орхан Памук. Утром первого дня в кафе при гостинице я выпил, наверное, семь чашек крепчайшего эспрессо, а когда потом пошел в туалет, то обнаружил, что нобелевский лауреат стоит у писсуара справа от меня.
Я вытянул шею и попробовал посмотреть, обрезан турецкий прозаик или нет. Однако с той позиции, где я стоял, разглядеть хоть что-то не получалось. Памук узнал меня и поздоровался. В кафе из туалета мы с ним вернулись вместе. А год спустя он заехал в Петербург, чтобы представить новый роман. Издатель просил познакомить турка с какими-нибудь русскими авторами, и я сдуру взялся организовать встречу.
Выглядело то мероприятие еще нелепее, чем сегодняшний прием. Нобелевский лауреат Памук пытался что-то объяснять деятелям отечественной культуры, но у тех были лица парнокопытных. В своей новой книге, как и во всех предыдущих, Памук говорил о Турции – странной стране, которая считала себя вполне европейской, да только сами европейцы не спешили видеть в ней родственницу. О цивилизации, застывшей между двух миров, и о том, возможна ли вообще встреча Востока и Запада. Ему казалось, что русским все это должно быть интересно. В самом конце он сказал, что был бы рад ответить на вопросы. В зале повисла долгая-долгая тишина. Потом один из прозаиков наконец поднялся и спросил: а не является ли уважаемый г-н Памук родственником абхазского поэта по фамилии Джопиа? А то уж больно похожа у них форма носа. Других вопросов так и не появилось.
Музыку выключили, и консул произнес небольшую речь, в которой поблагодарил присутствующих за то, что они пришли, и выразил надежду на что-то, чего я не расслышал. На этом официальная часть была закончена. Разогретые деятели культуры перешли к напиткам покрепче. А я наконец разглядел в толпе Кирилла.
