Элеазар открыл Библию и прочел:
" …И Я УВИДЕЛ ЖЕНУ, СИДЯЩУЮ НА ЗВЕРЕ БАГРЯНОМ, ПРЕИСПОЛНЕННОМ
ИМЕНАМИ БОГОХУЛЬНЫМИ, С СЕМЬЮ ГОЛОВАМИ И ДЕСЯТЬЮ РОГАМИ
И ЖЕНА ОБЛЕЧЕНА БЫЛА В ПОРФИРУ И БАГРЯНИЦУ, УКРАШЕНА ЗОЛОТОМ, ДРАГОЦЕННЫМИ КАМЕНЬЯМИ И ЖЕМЧУГОМ, И ДЕРЖАЛА ЗОЛОТУЮ ЧАШУ В РУКЕ СВОЕЙ
НАПОЛНЕННУЮ МЕРЗОСТЯМИ И НЕЧИСТОТАМИ БЛУДОДЕЙСТВА ЕЕ
И НА ЧЕЛЕ ЕЕ НАПИСАНО ИМЯ: ТАЙНА, ВАВИЛОН ВЕЛИКИЙ, МАТЬ БЛУДНИЦАМ И МЕРЗОСТЯМ ЗЕМНЫМ".
(Откровение Иоанна-Богослова, XYII,3–5)
Элеазар понял, что и впрямь попал в развратный Вавилон, и ускорил отъезд своей семьи. Уже на следующий день О'Брайды, торопливо распрощавшись с Макбертоном и теми считаными участниками перехода, которые вызывали у них дружеские чувства, отбыли на запад со своими двумя фургонами, четырьмя лошадьми и голубоглазым псом. Бенджамин, не слушая отцовских призывов, упрямо шагал перед головным фургоном, изображая из себя "разведчика". Кора, по — прежнему молчаливая, зорко наблюдала и отмечала в памяти все увиденное. Вечером, у костра, она удивила отца, заговорив о раскрашенных и надушенных женщинах, чьи грубые приставания, конечно, тоже успела приметить. Пастор ограничился коротким ответом, что это "дурные создания"; его категорический тон исключил дальнейшие расспросы, и Кора погрузилась в задумчивое созерцание пляшущих языков огня.
Через несколько дней путники достигли знаменитой развилки, о которой говорил ветеран. Здесь им достаточно было сделать суточный привал, чтобы дождаться каравана Макбертона, оставшегося позади. Но Элеазар решительно повернул к югу. С этого дня и лицо его и поведение резко изменились. Он знал, что отныне должен полагаться только на самого себя, что он один несет ответственность за судьбу жены и детей. Теперь единственной защитой им служили небеса над головой да Библия в его левой руке. Он непрестанно думал о Моисее, ведущем еврейский народ в страну Ханаанскую: того направлял глас Господен из облаков да каменные Скрижали законов на земле.
Кора первой заметила, что трава стала жухлой и встречается все реже и реже. Это означало, что вскоре им придется развязывать мешки с овсом, чтобы кормить лошадей.
Василек яростно облаивал какое-то место, кажущееся издали совершенно пустым. Бенджамин тщетно подзывал его к себе; пес упорно не отходил. Он вертелся вокруг чего-то невидимого, изредка с испугом отпрыгивая назад. Дети подошли ближе, чтобы узнать причину его волнения.
Желтая пятнистая змея, цветом почти неотличимая от песка, тянула к собаке свою плоскую, как бы расплющенную головку, которая заканчивалась широко разверстыми челюстями. Это была страшная, неживая голова — застывшая маска смерти с остекленевшими беспощадными глазами. Другой конец тела гадины, унизанный ороговевшими чешуйками, злобно извивался, производя странный сухой треск.
Кора присела на корточки рядом с собакой.
— Змея! — воскликнула она. — Наша первая змея! Значит, мы теперь и правда в пустыне.
Кора поняла, что змея — не только естественная обитательница пустыни, но ее тотем, ее животное воплощение. От пустыни она переняла ее скупую, иссушенную наготу и ненависть к любому проявлению жизни. Она таит в своем теле испепеляющий жар дней и смертный холод ночей пустыни.
Этот омерзительный и, вместе с тем, великолепный идол, подобно пустыне, стоит за гранью красоты и безобразия.
Все это Кора ясно чувствовала, но ей, как и ее брату, была неведома опасность, исходящая от американской гремучей змеи. Василек же, напротив, был наверняка хорошо знаком со змеями, а потому, продолжая звонко лаять, боязливо держался поодаль, готовый в любой миг отскочить назад. К несчастью, Бенджамину попалась под руку короткая палка. Схватив ее, он принялся дразнить змею, усугубив тем самым ярость бешено извивавшейся гадины. Миг спустя мальчик с воплем выронил палку и показал сестре правую руку, на которой, однако, не было заметно следов укуса. Дети со всех ног побежали к родителям.
К концу дня рука Бенджамина сильно раздулась и стала похожа на пухлую багрово-синюю перчатку. Ребенка сотрясал озноб, и отец, укутав его в одеяло, прижал к себе, чтобы согреть.
Элеазара не оставляло ощущение, что этот враждебный выпад пустыни против его сына имел смысл инициации. Укус змеи явился не просто несчастным случаем. Такова была цена их вторжения в это иссушенное святилище. Стало быть, жизни Бенджамина не грозила реальная опасность. Не могла же, в самом деле, пустыня потребовать за вход жизнь ребенка! Когда Яхве приказал Аврааму принести в жертву своего сына Исаака, он всего лишь подверг его испытанию — жестокому, разумеется, но безопасному для мальчика. Исаак остался жив и произвел на свет многочисленное потомство. Нет, Бенджамин не мог погибнуть от змеиного укуса, Элеазар был глубоко убежден в этом.
А вот Эстер, наоборот, впала в глубокое отчаяние. Будучи католичкой и, следовательно, исповедуя более проникновенную религию, нежели ее муж-протестант, она болезненно ощущала неотвратимость жертвоприношения и знала, какими безжалостными могут быть веления Бога.
Пустыня — это пустота, населенная взглядами. Элеазар и его близкие полагали, будто странствуют в абсолютном одиночестве. И, однако, их маленький караван не избежал опасного соседства с индейцами и бандитами. Очень скоро путникам пришлось убедиться в этом.
В то утро Кора обнаружила стрелу, вонзившуюся в стенку заднего фургона. Ночью никто ничего не слышал. Вероятно, она была выпущена с очень большого расстояния еще на рассвете, если не раньше, лучником, видящим в темноте не хуже Василька. Элеазар озабоченно разглядывал стрелу. Ее острый, как бритва, наконечник был выточен из темно-зеленого обсидиана, а стержень сделан из ветки орешника, тщательно отполирован и украшен пучком перьев коршуна.
Элеазар протянул руку, собираясь вырвать стрелу, но тут вмешалась Кора.
— Оставь, папа! Не трогай ее!
Отец удивленно взглянул на девочку.
— Это хорошая стрела, — продолжала Кора. — Она прилетела с ночных небес.
Ей хотелось добавить: "Она принесет нам счастье", но она вовремя поняла, что отец, презиравший всяческие суеверия, не одобрит этого. Элеазар испытующе взглянул на дочь и, пожав плечами, принялся запрягать лошадей.
День показался им бесконечно долгим из-за палящей жары и страданий несчастного Бенджамина, который без конца стонал и трясся от озноба, лежа в гнездышке из нескольких одеял, устроенном для него в первом фургоне. К вечеру они сделали привал на берегу обмелевшей реки. Судя по ширине и глубине русла, где сейчас еле сочился узенький ручеек, в сезон дождей эта река стала бы для путников грозной преградой. Но даже и теперешний переход требовал от лошадей тяжких усилий, и пастор принял решение заночевать на левом берегу, чтобы назавтра пересечь реку со свежими силами.
Однако, ему пришлось горько пожалеть об этом: среди ночи он услышал глухой рокот, поднимавшийся со дна реки. Погода стояла ясная, но могло случиться, что отдаленная гроза пригнала с верховьев в сухое русло водяной вал, чреватый для людей многими бедами. Бывало, целые караваны, избравшие своим путем высохшее русло, погибали, сметенные этими бешеными волнами.
Элеазар зажег фонарь и поспешил на берег. По мере его приближения, рокот усиливался и вскоре перешел в оглушительный рев. Пастор никак не мог понять, что за огромная черная масса движется там, в глубине. "Настоящий Апокалипсис! — подумал он. — Тысячи грешников, гонимых во мраке гневом Господним!"
Но вскоре слившиеся силуэты приняли более четкие формы, а в громоподобном шуме стало различаться низкое мычание. И, наконец, пораженный Элеазар увидел, как по другому берегу медленно прошествовало гигантское чудовище — бизон, самец метров двух в холке и весом в добрую тонну, — скорее всего, вожак стада, которое с грохотом катилось в том же направлении по дну реки. Какое счастье, что этот мощный живой каток не встретил на своем пути фургоны семьи О'Брайд! Их спасла высохшая река, принявшая в свое русло кочующее стадо, но зато теперь, на какое-то время, ставшая недоступной для людей.
Следующим утром, на рассвете, шествие бизонов все еще продолжалось. О'Брайды отважились подойти к берегу и зачарованно глядели на нескончаемый поток животных. Даже Бенджамина извлекли из одеял, чтобы он полюбовался этим грандиозным зрелищем, но мальчика ничто не интересовало: состояние его заметно ухудшилось.
К полудню путникам показалось, будто стадо начало редеть, но вечерние сумерки преподнесли О'Брайдам другой сюрприз. Внезапно их окружила толпа индейцев, взявшихся неизвестно откуда. "Мне говорили, что индейцы и бизоны неразлучны, однако насколько шумно передвигается бизон, настолько же неслышно движется индеец", — заметил пастор.
