– Зачем Вы все время говорите неправду?
– Потому что плохая.
Встает, покачиваясь.
– Я не пьянею – вот это правда так правда. Поехали?
– Когда Вы говорите, что Вы плохая, я не верю ни единому Вашему слову.
– Я тоже. С чего мне быть плохой?
Она сильно качнулась. Ангел успел подхватить, поднимает на руки драгоценное женское тело, несет.
Галкина сладко бормочет:
– Саша говорит: мама, бросай пить… Мама, подумай обо мне…
За ними Косой.
Галкина коротко рассмеялась:
– Сашенька… Колокольчик мой… Как только, так сразу…
Уткнула голову в плечо Ангела:
– Ты слышишь меня, мой спаситель, мой ангелочек?
Может быть и слышит, кто знает…
Галкина отдает распоряжение:
– Купите у Запечного… Чего там… Книгу, штук 10…
Косой чует бабки.
– А лучше штук 15…
Косой чует золотую лихорадку, вопит:
– А лупу? Импульсный же товар! А платочек?
27С каждым разом все меньше и меньше шансов причастить Анастасию Егоровну, все упрямее бабушка твердит, что у нее нет никаких грехов: так зачем ей исповедоваться? В чем?
…Худой высокий старик после обмывания чист, переодет.
Анастасия Егоровна неторопливо собирает в мешок принадлежности – тазик, губку, тряпицу, подстилку и т. п. Рядом с хозяйкой еще две обмывальщицы, помощницы.
– Значит, дралась? – негромко уточняет Ангел.
Хозяйка вздыхает:
– Ну да… Два подзатыльника папа получил… Или три.
– Строгая была нынче Егоровна, – добавляют помощницы.
Анастасия Егоровна по своей линии отдает следующие распоряжения:
– Мешок отвезите на Калитниковское, сторожу Кулакову. Скажите от меня. Он знает как это употребить, чтобы вреда не было… Пойдет в овражек, закопает.
– А с мылом чего?
– Обмылок спрячьте… Есть кто в семье злой, драчливый?
– Бывает сын руки распускает на супругу.
– Подсуньте мыльце это; умоется, присмиреет…
28…Ангел аккуратно усаживает бабушку рядом с Галкиной на заднее сиденье. Захлопнул дверь, сел за руль.
– Дралась.
Галкина достает брошюрку, открывает, протягивает матери.
– А где читать? – спрашивает бабушка.
– Где хочешь. Тебе везде надо читать, мама, в любом месте, ты поняла?
Машина трогается.
– Я вчера не подошла к телефону, Вы наверно помните? Я была просто никакая.
– Я привык, что Вы всегда никакая…
– Не пора заканчивать эти дурацкие перезвоны? Мы же не маленькие…
Ангел молчит.
– Бывает невмоготу, Елена Андреевна…
– А помнится, Вы начинали с мелкого бытового ремонта… «Служба «Ангел» Муж на час»… Помните?
– Дальше мелкого бытового ремонта я не продвинулся.
– Со мной Вы не станете счастливым, Вас ждет полное разочарование, Олег..
Строго:
– Мама, читай! Вы еще молоды. Выйдете на пенсию – приходите.
– Вам нравится один мальчик, я слышал… Ну, совсем мелкий…
– Да, есть такой. Козлик. Ножками сучит, рожками стучит… Бадаеццо.
– Кто бодается? – всполошилась старушка. – Где?
– Мама, читай!
Случайно бросила взгляд на обложку:
– Что ты читаешь, что?
Бабушка откликается:
– «Геннадий Запечный. Как быть красивой…»
– Тебе это рано!
Достает другую брошюру.
– Читай вот это! Тебе надо смирить гордыню, ты поняла? Вы же претендуете на меня как на жену – так?
Ангел молчит.
– А он просто неизвестный трахальщик. Он сделает свое дело и исчезнет из моей жизни.
– А если он захочет быть отцом ребенка?
– Но это не обозначает, что он будет моим мужем. Я никому не хочу принадлежать кроме ребенка, ни-ко-му!
29Нет в мире сердца, которое так преданно и доверчиво переживало бы за Стаса, чем сердце старого кошака Федора Иваныча. Он же Боня, он же Плесень.
Уж время за полночь, а Стасика всё нет.
Федор Иваныч сидит на темном подоконнике, прядает чуткими ушами и размышляет: «Не иначе опять получает пиздюлей… Чую жопой, ввалили…»
Старый чуткий кошак недалек от истины, много он прожил лет на земле, как же, жопу его не обманешь.
По пустынной ночной улице медленно едут две машины – это Дина, за ней – Стас. Влюбленные, воркуя, разговаривают по телефону.
– Итак, что мы будем сегодня делать? Включай свою фантазию, котик, только без порно.
– Мы сразу начнем на пороге…
– Это тупо, просто тупейшее порно!
– Не думаю.
– Я должна сначала принять душ, подготовиться… Ты видел мой новый полупрозрачный халатик из «Дикой Орхидеи»?
– Сто раз.
– Увидишь еще раз, не повредит. – Дина игрива. – Он у меня в сумочке, милый. Я должна войти в этом халатике в комнату… Как из розового тумана, понимаешь? Вся свежая, благоухающая как карамелька… ваниль…
– Это лучше потом.
Дина выскакивает из машины, гневно подбегает к машине Стаса.
Федор Иваныч хватается сердце.
– Когда потом? Ты все время говоришь, что все потом. А ну выходи, я тебе сейчас покажу «потом»!
Стас не выходит. Дина, гневно плюнув на лобовое стекло («Получи!»), опять садится за руль. Разговор течет дальше.
– Зачем нам этот халатик? Ты забыла, что я больной, сексоголик?
– Больные тоже любят красоту, идиот!
– Нет, давай лучше поиграем в пыль… Помнишь?
Он мечтательно крутит баранку:
– Вот ты стянула джинсы вместе с трусиками до колен…
– Ты меня не любишь. Я давно уже понимаю, что ты меня не любишь.
– Стянула джинсы… и постояла так… Чтобы я видел твою голую сра… задницу.
Дина выскакивает, подбегает к машине Стаса.
– Я сто раз повторила: это порно! Так не бывает. Открой, я тебе сейчас покажу как бывает, котик! Открой я сказала!
Стас не открывает. Дина запускает в лобовое стекло пластиковую бутылку чая «Липтон», возвращается в свою машину.
«Мама моя!» – Федор Иванович хватается за голову.
Стас продолжает злорадно фантазировать.
– Потом ты должна взять тряпочку и начать стирать пыль. С голой попой. Джинсы до колен.
– Так стоят только в туалете, когда подтираются!
– В туалете сидят.
– Ты меня не любишь. Сначала я должна принять душ. Я вчера купила новый гель-ароматизатор. – Она опять игрива. – Он у меня в розовой сумочке.
Стас бормочет:
– Да насрать на твою розовую сумочку, родная…
Бодренько жужжит дальше:
– …И когда ты будешь стирать пыль, отклячивая голую сра… задницу, я навалюсь сзади…
– Идиот! Я не протираю пыль! Я не протираю ее вообще!
– А кто протирает?
– Бабушка и пылесос.
– Это здорово. Когда ты встанешь на колени как пылесос…
– Пылесос мужского рода, кретинчик!
Машины останавливаются, влюбленные выходят.
– Но задница у него все равно женская! – ликует Стас.
Влюбленная Дина надвигается на Стаса, размахивая сумочкой: на голову парня сыплются удары.
Федор Иваныч уж не знает за что хвататься в первую очередь: за голову, за сердце или за жопу в конце-то концов. Заметим, что перед таким трудным выбором находятся и Боня, и Плесень.
– У меня, блять, женская! У него мужская!
Стас бормочет, уворачиваясь:
– Ты сама сказала: пофантазируем?
30Ночь и дальнейшие постельные утехи протекают в том же шебутном ключе. Пожалели бы старенького Федора Иваныча, плеснули бы валерьянки, прежде чем так громко вопить.
– Я? Не рублю в сексе? Я – не секси? Да кто тебе это сказал?
– Ты еще ни разу… А вот у вас на работе та девушка… Ну, которая пишет и пишет…
– Задолбали вы все этой девушкой! Пусть пишет, раз она такая дура! А я тебе сейчас ЭТО так сделаю, что ты забудешь всех!
– И маму? Это будет так волшебно?
– И маму! Всех забудешь на вершине наслаждения!
– И маму?
– Ты поймешь, что мама здесь ни при чем! Я лучше мамы! Я молодая и интересная, а мама старая и скучная!
Добавляет после паузы:
– Только мне надо сначала прополоскать рот…
Стас предвкушает:
– О-о-о! Сбылись мечты народные…
– Не верь телкам… – бубнит за дверью Федор Иваныч. – Телкам веры нет, будет подстава, Боня знает… Плесень тоже подтвердит…
Какое там! Разве слышит старого друга Стас?
В ванной комнате Дина полощет рот. Она задумалась перед зеркалом.
– Как это мерзко, кстати…
Потрогала скулы почему-то.
– Челюсть, что ли холодеет… Во, как страшно, мама… И противно… Ой, как противно…
В щель с опаской заглядывает Федор Иваныч, привлеченный странными речами девы младой.
«Эх, не к добру все это… Жизнь прожил, знаю… Сколько всего перевидал…»
И прав ведь оказался старый кошак!
…Сначала из спальни влюбленных слышалось урчанье и сладкое мурлыканье, а потом раздался такой истошный крик, что задремавший Федор Иваныч свалился от страха с кресла и пролежал без чувств с полчаса.
Старенький был Федор Иваныч, много ли такому надо? Бывает тапком запустишь в него, а он уже без чувств от страха.
Когда он открыл мутные глаза, все уже свершилось…
Стас и Дина – в нелепой позе на постели. Они дружно оглашают спальню таким первобытным скулежом отчаянья и страха, что мурашки по коже.
