Даже слово это, «втянусь», Степана до боли резанувшее, было из другого, не из Светкиного лексикона.
«Не втянешься! — резко отрезал он и добавил. — Костьми лягу, а не позволю!»
Добавил-то он хорошо, по делу, и Светка благодарно улыбнулась ему сквозь слёзы, как всё равно спасибо сказала, хотя и не сказала ничего, — что тут скажешь? — когда яснее ясного, что не для этой жизни она родилась…
Она раздалась, конечно, обабилась, но под марафетом смотрелась ещё хоть куда, — неизвестно, правда, куда, если никуда не выходили! — прямо кустодиевкая или рубенская женщина, на которых мужики, говорят, особенно падки. Н-да… И дочка выросла. Внешне пошла не в мать, как, наверное, следовало бы, а в него… не красавица, значит, но и не дурнушка, не какая-нибудь там кукла крашенная, у которой лишь тряпки да развлечения на уме. Учиться хотя бы старается, учится… Хотя… ничто женское ей, конечно, не чуждо. Вот и простуды эти бесконечные отчего? Оттого, что за модой гонится, с голым животом по морозам шастает, с головой непокрытой… А ведь это же страшная дурость — в России без тёплого белья зимой ходить — не Турция же, не Африка! А в результате в долги непомерные влезли из-за Анталии этой, — отдавать-то теперь как?
Нет, что ни говори, а потроховский кирпич — единственная надежда. В конце концов, с Потроховым ладить можно — кто без недостатков? — а этот хоть и баламутный, но свой и отходчивый, зла, вроде бы, не держит, так что…
Степан вдруг воочию увидел, как Потрохов пристаёт к Светке. Это на его глазах уже однажды происходило, тогда Потрохов, — шутя, разумеется, — развёл ей руки и слегка притиснул к стене:
«Что, мол, попалась, птичка?»
Светка попадаться не хотела и старалась выбраться, но борьба, конечно, была не равной, и она сказала:
«Ну, ладно. Хватит! Отпусти!»
«А если не отпущу?» — поинтересовался нагло Потрохов.
И Светка тогда вскинула, как за помощью, свои беличьи глаза на мужа своего, Степана, и Потрохов, тотчас уловивший её взгляд, скосился на Степана тоже, настороженно скосился и одновременно успокаивающе: «шучу, мол, сам понимаешь»…
Степан улыбался обоим, — а что ещё сделаешь? — да ведь и, правда же, шутили, игрались…
А сейчас?
Дверь подъезда приоткрылась, и Степан мигом закрылся газетой. Но из подъезда вышел не Потрохов, а соседка Аня, которой Степан, точнее Светка, продала их дворовый гараж, так называемый тент-укрытие. Их тогда опять здорово припёрло. Верная четвёрка встала — полетела коробка передач — и все они в очередной раз сидели без работы и без денег соответственно. Единственная подмога — частный извоз, оказалась теперь недоступной, «а кушать, как говорила тёща, ведь каждый день хочется». Словом, решили расстаться с гаражом, написали и вывели на принтере объявление. Степан собственноручно расклеил на подъездах, и — полчаса не прошло — как раздался первый звонок. Звонил мужчина, голос был густой, начальственно раскатистый:
«Я сейчас на службе… Но, если договоримся, — а ваша цена меня вполне устраивает, — в двадцать ноль-ноль могу занести деньги».
«Так давайте прямо у гаража и встретимся!» — предложил Степан. — В двадцать ноль-ноль. Сразу и ключи отдам!
«И так можно, — согласился мужчина. — Договорились?»
«Договорились!»
«Ура-а! — обрадовался перед женой Степан, гулко хлопнув в ладоши. — Продано!»
«Дурной, что ли? — мрачно осадила его Светка, потерю гаража сильно переживающая. — Чему радуешься-то?»
И, в общем-то, конечно, особо радоваться было нечему.
Пошли звонки. Степан всех огорчал отказом:
«Продано уже! Извините!»
«Чего ты извиняешься перед каждым? — заходилась в безысходном гневе Светка. — Извиняется он! Конечно! Нам только одним гараж не нужен!»
«Да хватит тебе!» — успевал между звонками урезонивать жену Степан.
«Хватит! Ступай лучше объявления свои посрывай, а то и спать не дадут со своими звонками!»
Совет был дельным, но, прежде чем отправиться его исполнять, Степан ответил на ещё один звонок. Ответил всё тем же текстом:
«Продано!»
«Жаль! — вздохнула невидимая женщина. — Ну, извините… А, если не секрет, — она задержала дыхание, — за сколько продали?»
«Секрета нет, — сказал Степан, слегка огорчённый за эту женщину с таким милым, сердечным голосом. — Полторы тысячи».
«Дурак! Дурак! — завопила Светка, и Степан испуганно положил трубку. — Хочешь, чтоб к нам бандитов наслали? Что ж ты за дурак такой, а? Кретин! Секретов у него нету! А что у тебя есть, что?»
Это уже начиналась истерика, и Степан поспешно ретировался на женою же указанный срыв объявлений. А когда вернулся, супруга заканчивала на кухне подсчёт долларов.
«Две с половиной тысячи! — шлёпнув пачкой о стол, победно объявила она. — Понял, как торговать надо? Давай ключи!»
В двадцать ноль-ноль к Степанову уже бывшему гаражу и загодя стоящему перед ним и продрогшему на холодном ветру Степану подъехала чёрная «Ауди». С пассажирской стороны неспешно выбрался представительный мужчина в норковой шапке, с противоположной выросла и замаячила непокрытая голова и могутные плечи рослого водителя-телохранителя.
«Жена, понимаете ли… — бубнил сбивчиво представительному Степан. — Предложили на тысячу долларов больше, ну и… Понимаете?»
«Понимаю».
«Вы уж, пожалуйста, извините!»
«Извиняю. — Мужчина полез в машину, уселся. — Только вот что я тебе скажу, по-мужски: „Бабу свою строже держи. Иначе — наплачешься!“»
Пророчество, похоже, начало сбываться, и не теперь только, а сразу же после той злополучной перепродажи гаража. Светка во всем постепенно забирала верх, всё-то она лучше знала, во всём-то разбиралась, понимала. Степан, правда, тогда никакого скандала не учинял, — смешно было бы ругать жену за вырученную лишнюю штуку баксов, тем паче что представительный мужик этот был Степану никто. Ну, выговорил ему по-мужски, Степан проморгался, неприятно, конечно, однако же, и не в таком он благополучии пребывал, чтоб лишней тысячи, с потолка, прямо скажем, упавшей, искренне не радоваться, которая, к тому же, ой, как им вовремя пришлась, даже не сама по себе, а знакомством с покупательницей, той самой женщиной с милым, сердечным голосом, Аней, благодаря которой Светка вскоре устроилась на работу, временную, правда, но всё же… предоставившую им хоть какую-то, чуть ли не в полгода, передышку.
Гараж же их — Степан его ставил во дворе одним из первых, — был мгновенно снесён, вместо него водворён новый, радиоуправляемую дверь которого сейчас и поднимала с помощью пульта управления милая Аня, чтобы выехать через минуту-другую на новенькой светло-зелёной «Мазде».
А начавшаяся, было, дружба между Светкой и Аней не задалась. «Гусь свинье не товарищ», — так прокомментировала внезапное охлаждение их отношений супруга.
И правда, хотя Светка и хаживала в первое время к Ане чай пить, вместе чету Васильчиковых, то есть, как мужа и жену, в дом ни разу не пригласили, — какая же это может быть дружба?
От проезжающей мимо Ани Степан тоже на всякий случай скрылся за газетой.
Сидеть на скамейке оставалось не менее получаса, и Потрохов об этом знал. Поэтому, если не хотел он Степана дожидаться, пора бы ему было уже выходить. Знала о времени возвращении мужа, конечно, и Светка. Так что…
Степан не успел додумать, как вдруг пришла, в общем-то, простейшая мысль, что срок его вынужденной отсидки можно сократить, причём, практически всё на те же полчаса с гаком.
«Скажу, что подвезли на машине, подбросили, так сказать, по пути! А что? Вполне допустимо, реально!»
От этой представившейся вдруг реальности Степан жутко взволновался. И впервые ему стало по-настоящему страшно — вот он сейчас войдёт, а там…
«Господи, да неужели это возможно? — взмолился он и сам же себе и ответил. — А почему бы и нет? Ведь что-то же между ними было… тогда… когда он отбивал её у Потрохова, хотя, конечно же, не отбивал он!.. Почему же не может быть теперь? Потрохов разведён… давно уж… и далеко не монах… судя по его прозрачным намёкам… Я — на работе, Светка одна… без дочери»…
Вспомнив о дочери, Степан словно бы врос в скамейку. Дочь! Вот кого он тогда потеряет. Хотя, что, значит, потеряет? — большая уж, взрослая… И, если с Потроховым им будет лучше, денежнее, сытнее, надёжнее, то… Стыдоба, стыдоба, если вдуматься! — застонал он, а чужой и резонный голос спросил: А что сделаешь? Ну, ворвись ты сейчас в квартиру — и что? При любом раскладе — что? Скажут: «Извини, Стёпа, но мы любим друг друга».
«Хорошо, — допустил согласно Степан. — Если любят, хорошо! А если просто… если это самое… блудят? — Ему припомнились их блудливые улыбочки у лифта. — Это же со стыда сгоришь. Куда бежать-то потом? Как жить? Любовь-то — куда ни шло, понять можно — пожалуйста, и всё такое прочее… по-человечески если… Потрохов может перебраться сюда, к девочкам, я — к нему. Жить-то мне где-то же нужно… на старости лет, — мельтешили наскакивающие друг на друга несуразные и невозможные соображения. — Порядок хотя бы у него наведу… Одному-то привольно. Чертежи, компьютер заберу и…»…
