На сборище поэтов Николас держался особняком, но, хотя он весьма сдержанно здоровался со своими знакомыми, чувствовалось, он хочет, чтобы Джейн получила здесь полное удовольствие. На самом деле он хотел, чтобы она снова пригласила его в Клуб, – эта догадка осенила ее к концу вечера.
Поэты читали каждый по два стихотворения, им аплодировали. Кому-то из них в дальнейшем суждено было сойти с поэтического горизонта, кануть в дебри пивных Сохо и затеряться в обычной кутерьме окололитературной жизни. Некоторые, одаренные многими талантами, со временем не выдерживали, бросали поэзию и уходили в рекламное или издательское дело, отчаянно ненавидя литераторов. Другие, добившись успеха, как это ни парадоксально, не всегда продолжали писать стихи или писали не только стихи.
Один из этих молодых поэтов, Эрнст Клеймор, в шестидесятые годы стал подпольным биржевым маклером, по будням крутился в Сити, а три воскресенья в месяц проводил в своей загородной резиденции – в доме из четырнадцати комнат, где, игнорируя жену, уединившись в кабинете, писал «Мысли», – и раз в месяц удалялся на воскресенье в монастырь. В те же шестидесятые Эрнст Клеймор читал в постели перед сном по книжке в неделю и время от времени посылал в редакции отзывы на книжные рецензии: «Сэр, возможно, я тупой, но я прочитал Вашу рецензию на…»; позднее он опубликовал три небольшие философские книжки, очень доходчиво написанные; а в тот вечер, летом сорок пятого, Клеймор, темноглазый молодой поэт, только что прочитал хриплым сильным голосом второе стихотворение:
В ночь голубого мятежа путь голубиный мой
Я от могил любви пробил в приют мой,
В лоно, что жаждало принять восставший мой… [18]
Он принадлежал к космической школе поэтов. По его поведению и внешности Джейн определила, что он не гомик, и никак не могла решить, завязать ли с ним знакомство на будущее или продолжать держаться Николаса. Ей удалось совместить и то и другое: Николас привел этого смуглого хриплоголосого поэта, этого будущего биржевого маклера, на состоявшуюся после чтений вечеринку, где Джейн смогла условиться с ним о встрече, прежде чем Николас отвел ее в сторону и продолжил расспросы о таинственной жизни Клуба принцессы Тэкской.
– Это просто пансион для девушек, – сказала Джейн, – и больше ничего.
Пиво подавалось в банках из-под варенья – пижонство высшей марки, поскольку банки из-под варенья были тогда гораздо большим дефицитом, чем стаканы и кружки. Вечеринка происходила в Хампстеде. Было людно и душно. Хозяева, по словам Николаса, были прокоммунистически настроенные интеллектуалы. Николас провел Джейн наверх в спальню, где они сели на край незастеленной кровати и стали смотреть – он с философской усталостью, она с восторгом новообращенной представительницы богемы – на голые доски пола. Хозяева дома, сказал Николас, явно прокоммунистически настроенные интеллектуалы, о чем можно судить по батарее пузырьков с лекарствами от диспепсии на полочке в ванной. Он пообещал показать ей эти лекарства перед тем, как они спустятся вниз к остальным гостям. Хозяева, по словам Николаса, понятия не имели о том, что у них в доме гости.
– Расскажи мне о Селине, – попросил Николас.
Темные волосы Джейн были заколоты на затылке. У нее было широкое лицо. Привлекательной в ней была только молодость и та бесконечная душевная неопытность, которой она в себе не сознавала. Сейчас она забыла, что в ее обязанности входит деморализовать Николаса как литератора, и, вопреки долгу, отнеслась к нему как к гению, которым он спустя неделю сам объявил себя в письме, подделанном ею по его просьбе от лица Чарлза Моргана [19]. Николас же решил доставить Джейн как можно больше удовольствия, только что не спать с ней, – у него было две цели: издать книгу и стать своим человеком в Клубе принцессы Тэкской вообще, а в частности сблизиться с Селиной.
– Расскажи мне еще о Селине.
Джейн ни тогда, ни позднее так и не поняла, что из первого посещения Клуба Николас вынес поэтический образ, который теперь дразнил его воображение и неотступно требовал от него новых подробностей, как сам Николас требовал их от Джейн. Она не знала, что его томят скука и недовольство устройством общества. Клуб принцессы Тэкской не казался ей миниатюрной моделью идеального общества, скорее наоборот. Прекрасная бездумная бедность золотого века не имела ничего общего с жизнью в плену у счетчика, которая для любой здравомыслящей девушки была всего лишь вынужденным неудобством в ожидании лучших времен.
Стройно-звучные напевы
Раз услышал я во сне,
Абиссинской нежной девы [20], –
вспомнил Николас голос, донесшийся до гостиной Клуба с дуновением вечерней прохлады. Николас попросил:
– Расскажи мне о девушке, которая дает уроки декламации.
– О Джоанне? Вы непременно должны с ней познакомиться.
– Расскажи, как в Клубе занимают друг у друга наряды.
Джейн обдумывала, что можно выторговать в обмен на интересующую его информацию. Внизу без них шла вечеринка. Дощатый пол у нее под ногами и стены в пятнах не обещали остаться в памяти свидетелями счастливых событий. Джейн сказала:
– Надо бы нам поговорить о Вашей книге. У нас с Джорджем есть по ней вопросы.
Николас сидел развалясь на незастеленной кровати и рассеянно думал о том, что надо бы составить какой-то план обороны от Джорджа. Его банка из-под варенья была уже пуста. Он произнес:
– Расскажи мне еще о Селине. Чем она занимается кроме того, что работает секретаршей у гомика?
Джейн не знала, насколько уже опьянела, и не могла заставить себя подняться, чтобы это проверить.
– Приходите в воскресенье в Клуб обедать.
По воскресеньям обед для гостей был на Два с половиной шиллинга дороже; Джейн считала, что могла бы попасть с Николасом на другие вечеринки, где в узком кругу собираются современные поэты, но она подозревала, что он хочет пригласить Селину, и так оно и было; Джейн подумала, что он, наверное, захочет спать с Селиной, и, поскольку та уже спала с двумя мужчинами, Джейн не предвидела тут препятствий. Ей стало грустно при мысли, что весь его интерес к Клубу и даже смысл их сидения в этой унылой комнате сводился к его желанию спать с Селиной. Она спросила:
– Какие куски вы считаете самыми важными?
– Какие куски?
– В вашей книге, – сказала она. – Я имею в виду «Святую субботу». Джордж ищет гения. Этот гений, наверное, вы.
– Там все важно.
У Николаса тут же созрел план: подделать письмо от какой-нибудь потрясающей знаменитости, где будет сказано, что его книга – гениальное произведение. Не то чтобы он сам в какой-то степени в это верил; он не привык тратить себя на размышления о таких расплывчатых вещах, как гениальность. Но он всегда сразу определял, какое слово может ему пригодиться, и, поняв, куда клонит Джейн, тут же составил свой план.
– Повтори еще раз эти удивительные Заповеди, которые произносит Селина.
– Полное самообладание, спокойствие и невозмутимость, как внешняя, так и внутренняя, сдержанность и еще раз сдержанность, независимо от общества, которое вас окружает. Элегантное платье, безупречный… О Боже, – сказала Джейн, – как я устала выковыривать мясной фарш из картофельной запеканки, копаться вилкой в тарелке, отделять куски мяса от картошки. Вы не представляете себе, что это значит, когда надо есть, чтобы не умереть с голоду, и в то же время избегать жиров и углеводов.
Николас с нежностью ее поцеловал. Он почувствовал, что, в конце концов, и в Джейн, возможно, есть что-то привлекательное: ведь скрытая привлекательность чаще всего обнаруживается в бесцветном создании, когда у него невольно вырываются жалобы на судьбу.
Джейн сказала:
– Мой мозг нуждается в питании.
Николас пообещал достать для нее пару нейлоновых чулок у своего сослуживца-американца. Голые ноги Джейн были покрыты темными волосами. Николас дал ей шесть талонов на одежду из своей талонной книжки. Он предложил ей яйцо из пайка, который он получит на следующей неделе. Джейн сказала:
– Ваш мозг тоже нуждается в питании.
– Я завтракаю в американской столовой, – отвечал Николас. – Там дают яйца и апельсиновый сок.
Джейн согласилась принять яйцо. По норме полагалось одно яйцо на человека в неделю – начинался самый трудный период нормирования продуктов: теперь нужно было снабжать освобожденные страны. В комнате у Николаса была газовая горелка, на которой он готовил себе ужин, когда бывал дома и вспоминал о еде.
– Могу отдать тебе весь мой чай – я пью кофе. Мне его дают американцы, – сказал он.
Джейн ответила, что чай – это очень кстати. Чаю выдавали две унции в одну неделю и три – в другую, попеременно. Чай мог пригодиться для обмена. Джейн почувствовала, что в случае с Николасом ей придется принять сторону автора и как-нибудь провести Джорджа. Николас был настоящий художник, тонкая натура. А Джордж – всего-навсего издатель. Не мешало бы просветить Николаса насчет того, что придирки Джорджа к рукописи – это тактический прием.
