Бедная Ленка, она же такая классная, какой от нее вред, чего я боюсь? Она не звонит уже давно — значит, правда бросила пить. Я почему-то не могу решиться первым. Точнее, я решил: пусть все идет, как идет. Я уехал, потом вернулся, а она все не звонила; что-то во мне не позволяло сделать это — первым; я не хотел поражений, не хотел привязанностей, не хотел боли. Меня устраивала такая жизнь, хотя… хотя, конечно, иногда я думал о Ленке.
Как-то вечером я наткнулся на книжку Марка Аврелия, она давала мне ее почитать, там было подчеркнуто что-то типа того, будто нужно спокойно думать о смерти и ждать конца, как простого разложения своих элементов.
Я позвонил — просто сказать про Марка Аврелия. Никто не поднимал трубку. Я звонил несколько дней подряд; я подумал: может, она уехала, я знал телефон ее знакомой, я позвонил, мне сказали, что она в реанимации (как — в-ре-а-ни-ма-ци-и?) уже почти неделю, и не приходит в сознание, Ленка, Ленка не приходит в сознание, я побежал, меня не пустили, а потом почти сразу — пустили, она была не похожа на себя, моя Ленка, ее знакомая сказала, что какое-то заражение крови, а вообще — она долго болела, она отдала мне ее дневник — там были письма для меня, теперь я знаю, почему одним «идиотом» — меньше, она любила меня, Ленка, она была Женщина, неотправленные письма для меня, она тоже боялась, боялась, что я сочту ее глупой или банальной, — а она любила меня, а потом — все меньше, а потом внушила себе, что никого не любит, и цели у нее уже не было, она только хотела — душу, у нее же не было ни души, у Ленки…
Впервые на очередном Межгалактическом Транспективном Дискусе, посвященном проблемам энергетической подпитки с Третьей планеты Солнечной системы Планетами Более Высокого Полета (ПБВП), обсуждалась неразгаданная модель одного из подвидов земной (человеческой) цивилизации — Психея.
Проблема земной Психеи давно занимала Психею неземную, но вывести ее, как простую формулу, или разложить на элементы, не удавалось целую вечность.
Чем, в конечном итоге, отличается энергоподпитка Третьего мира, обладающая теплой Психеей, от энергоподпитки с холодной Психеей?
Состав Психеи (земной), в сущности, можно подвести под общий знаменатель. Исключение, по новейшим исследованиям различных галактик, составляет только «RUSSIAN PSYCHE» («Русская Психея»), или «Душа а-ля рюс».
(Пояснение: на Третьей планете Солнечной системы — Земле, имеющей «спутницу» Луну — Лилит, на территории, обозначенной аборигенами как Евразия, находится некое государство, где плотно расселен русский дух, имеющий Русскую Психею).
Межгалактический Транспективный Дискус, обобщив все знания, свойственные приступу туризма, полученные путем энергопоиска о Русской Психее, показал следующее:
§ 1. Русская Психея — самая загадочная энергия из всех известных энергий не только Третьей планеты Солнечной системы, но и всех других систем в целом;
§ 2. Русская Психея — самая теплая Психея во всей Вселенной. Она альтруистична, продуктивна и высокопотенциальна, следовательно, служит энергопищей для более продвинутых космических сил;
§ 3. Русская Психея — уникальное произведение, требующее защиты, так как может исчезнуть как вид из-за более низких частот вибраций других Психей;
§ 4. Русская Психея — источник порождения творческой энергии, дающей питание творческой энергии Космоса;
§ 5. Русская Психея — б…
* * *
— Вань, а Вань! Слышь, ты бы, может, поблевал, а?
— Отста-а-ань!
— Вань, а Вань! Поблевал бы, а?
— Уйди, Нюрка, убью!
— Да я, Ванечка, не пристаю, но поблевать, оно, однако ж, легче, по себе знаю.
— Ох-хо-хо, убью, сука!
— Вань, а Вань!
— Ну чего тебе?
— А чего это ты про какую-то Псяхею говорил? Ты откуда знаешь? И про космос? Летал, что ли?
— Темнота ты, Нюрка, а еще — дура. Какая, на хер, Психея? Помираю ж я…
«В деревне Таракановка Смердищенского района Козловской области безвременно скоропостижно скончался комбайнер Иван Иванович Сундуков на 28-м году жизни».
(Из стенгазеты сельсовета)
— A-а, Ванька-то? Да до белки допился, вот и помер. А у нас все Сундуковы до белки допивались. Жалко, душа-человек был.
— Да. Он еще про космос рассказывал тогда. Про Псяхею, — добавила на поминках Нюрка, суетливо утирая платочком залитые водкой глаза. — Про Псяхею…
…Утро. Снег валит хлопьями; он похож на белых мух. Очень рано, очень-очень, я совсем не могу спать, а еще тошнит. Меня последнее время постоянно тошнит, я стараюсь не есть, поэтому совсем нет сил. Я лежу постоянно, а иногда перебираюсь в кресло — читаю, но не много.
Надо же, бывает так, что просто — нет сил, и все. Все остальное — есть, все остальное — так же, а сил — нет. Где вы? Я жду вас больше всего на свете. Слышите? Я кроме вас не жду ничего.
Я, наверное, сделала много зла. И много не-зла. Что такое добро, не знаю. Никогда не хотела — его — специально. Хорошо, что можно так вот — лежать, и ничего не делать, никуда не спешить. Неужели так бывает?
Вырвало лапшой, еле дошла до туалета. Совсем нельзя есть; да и не хочется. Какая-то странная болезнь, жуткая слабость. Может, так умирают?
Хочу ли я еще жить? По крайней мере, мне это интересно…
Вокруг ходят тихо, стараются не мешать. А они не мешают. Пусть ходят. Кто они — мне? Кто им — я? Не знаю, ничего не знаю, ничего об этом знать не хочу. Жаль, что мы тогда поссорились, сейчас можно было бы подержаться за руки. Неужели любовь так легко переходит в ненависть? А, может, если не переходит, тогда и не любовь это? Мы ненавидели так же прекрасно, как и любили… Если я прощу, ты ведь тоже простишь, правда?
Какая теперь разница…
Снег, снег, он все сыплется, он не перестает, не утихает, я люблю снег, мы и познакомились в снег, почему я думаю об этом, я не должна, но это же последняя любовь, предпоследняя такой не бывает…
Как мне плохо, никто не знает, как мне плохо, я притворяюсь, никто не знает, никто ничего не знает, никто даже не догадывается, что это было взаимно и самозабвенно, до потери всякого пульса, но умирают всегда поодиночке… Почему-то не страшно… Я всегда думала о смерти хуже, чем та есть.
Где ты… где же ты… Помнишь, как хорошо было? Помнишь?..
Знаю. Теперь помешала дурацкая гордость. Кто ее придумал, «гордость» эту, гадость эту? Сидели бы вместе, держались за руки; ты давно не звонишь, целую вечность, тебе тоже плохо, я знаю, я все о тебе знаю, ведь мы с тобой — две капли, слившиеся в одну…
Какое блаженство — не ходить на работу… Не ходить. Как давно мне хотелось именно этого. Что со мной? Сколько мне лет? Во что я верю? Раньше знала, раньше во всем была уверена. А теперь… — что теперь? После твоего (моего) предательства я ни в чем не уверена, мне стыдно, ведь ты не знаешь о своем (моем) предательстве, для тебя это что-то «в порядке вещей», я строго сужу тебя (себя) лишь потому, что болею.
То, что было у нас, не могло быть.
Зачем бороться за то, что можно с легкостью бросить?
Даже если бы мы были рядом, не знаю, стало бы нам легче?
Не злись, не злись, научись прощать…
Снег, он такой белый, я ничего не вижу, мне белым-бело, меня рвет кровью, тело — сплошная пытка, неужели раньше оно могло приносить счастье? Или действительно — суррогат?
Я хочу избавиться от этой боли, я больше не могу, я вешу сорок пять килограммов, мне больно, мне больно, мне страшно, но почему-то хочется жить — когда «отпускает»…
Что ты делаешь?
С кем ты это делаешь?
Мы никогда уже не сделаем этого!
Сегодня чуть-чуть лучше. Я хочу, чтобы мы все-таки встретились. Там, если не тут. Только надо успеть — мне — умереть и не переродиться, а то — представь, — я умерла, а мою душу спустили опять на Землю, как в унитаз, а когда ты умрешь, — вдруг этого не будет? Тебя вдруг не спустят ко мне?
Почему ты думаешь обо мне плохо?
Я виновата лишь в чувствах.
Так же, как и ты.
Мы любили по-настоящему, ты хоть понимаешь? Как коротко все, как хочется обрести покой! Как не хочется его обретать…
Ты думаешь, я настолько глупа, что ничего не понимаю?
Ты хочешь жить своей жизнью; я тоже не хочу ни с кем делить тебя. Мы так одинаковы и так несхожи! Как мы одиноки с тобой!! Никто из людей так не одинок, как мы друг без друга — ведь мы так долго были одним. Так коротко… Я не знаю, нужно ли глотать таблетки, все равно вырвет… Наверное, нужно уколы… Нужно ли уколы?
Когда-нибудь я не смогу даже писать. Я так любила писать тебе. Я счастлива, что мы были. Ты тоже когда-нибудь поймешь это. Скоро, очень-очень скоро…
Если бы была еще одна жизнь, мы могли бы видеться чаще. Впрочем, хорошо, что ты сейчас меня не видишь, я останусь в твоих глазах сильной… Сильной? Я помню только твои глаза — они, как мои, — такие же странные, только другого цвета. Я любила в тебе больше всего — глаза. В них было больше всего — тебя.
