Диллон направился к ней, чтобы водрузить ее на место, но О’Рурки его обогнал. Подхватив Герти под мышки, он восстановил конструкцию на всех шести точках опоры. На какое-то мгновение руки его задержались у нее под мышками, теплыми и чуть влажными. Он медленно убрал руки, провел ими, просто так, перед своим лицом и слегка побледнел. Кэффри невозмутимо разглядывал товарища.
О’Рурки занял свое место рядом с Маккормаком. Тот плюхнулся на свое и потер глаза: его клонило в сон.
— Продолжим, — сказал он. — Кэффри, сейчас твоя очередь заступать на дежурство, правда?
— Да, — сказал Кэффри. — Я пошел. Этот допрос меня достал. Я представлял себе все совсем по-другому.
Он отошел к бойнице, и его глаза больше не отрывались от этого проема в военно-строительном зодчестве. Маккормак повернулся к Ларри:
— Спрашивай дальше.
— Неужели не видно, что она не того... не католичка? — сказал Каллинен.
— Она ни во что не верит, — добавил Диллон.
— Мы что, будем все ночь здесь сидеть и изводить эту девчонку? — спросил Каллинен. — Командир, пора бы и на боковую. Завтра будет тяжелый день. Наше восстание — это все-таки не шутка.
Возникла странная пауза. О’Рурки поднял голову и сказал Каллинену:
— Хорошо, Каллинен. Ты прав. Конечно. Я бы только хотел задать девушке два-три вопроса.
— В общем-то, мы можем еще немного подождать, — сказал Каллинен.
Сидящий в углу Кэффри пожал плечами. Вытащил из диванного валика перо и стал ковыряться в зубах, не отрывая взгляда от моста О’Коннелла, в общем-то безлюдного.
— Ну, давай, — сказал Маккормак.
О’Рурки собрался и приступил:
— Девушка, только что вы продемонстрировали весьма агрессивное или, по крайней мере, не чуждое атеистическому отношение к конфессиям. Однако, судя по всему, вы отклоняете любые обвинения в скептицизме, если я правильно понял смысл речей, которые вами были произнесены до того, как были прерваны замечаниями моих товарищей по оружию.
Кэффри даже не пошевелился. Ларри продолжил:
— Да. Мне думается, что вы отвергаете Бога нашего единого не полностью. Но что же, в таком случае, вы признаете? Королевскую власть?
Не поднимая головы, Герти спросила:
— Кто вы такие, чтобы меня об этом спрашивать?
— Мы бойцы Ирландской Республиканской армии[*], — ответил О’Рурки, — мы боремся за свободу нашей страны.
— Вы — бунтовщики, — сказала Герти.
— Конечно. Они самые.
— Вы взбунтовались против Английской короны, — продолжала Герти.
Кэффри в сердцах уронил на пол винтовку. Герти вздрогнула.
— Вы не имеете права бунтовать, — заявила она.
— Это уж слишком, — сказал Каллинен. — Давайте закроем ее в соседней комнате и отдохнем немного, а то дело принимает серьезный оборот.
Маккормак зевнул.
— Еще одну минуту, — настоял Ларри. — Мы должны знать своих противников.
— Можно подумать, что мы их не знаем, за столько-то веков, — возразил Диллон, которого начинало клонить ко сну.
— Она верит королю и не верит в Бога! — воскликнул Ларри. — Странно и поразительно, не правда ли?
— Да, действительно любопытно, — сказал Маккормак с отсутствующим видом. — А вам что, в самом деле так нравится ваш король? — небрежно добавил он, обращаясь к Герти.
— Вид у него довольно-таки дурацкий, — сказал Каллинен.
— Покажи ей портрет, — сказал Маккормак. — А то ей не видно.
Каллинен забрался на стул и снял с противоположной стены фотографию короля. Случайная пуля оцарапала стекло и отколола уголок рамки. Символ терял достоинство на глазах. Каллинен прислонил его к картотеке и передвинул свечу для подобающего освещения.
Герти посмотрела на портрет.
— Утонченным никак не назовешь, — прокомментировал Ларри О’Рурки. — Его лицо не светится ни умом, ни решительностью. И эта посредственность является символом угнетения сотен миллионов людей несколькими десятками миллионов британцев! Но угнетенные более не вправе с восторженным самозабвением созерцать эту пресную физиономию, и вы, мисс, наблюдаете сейчас и здесь первые результаты критического осмысления.
— Во дает, — с одобрением произнес Каллинен.
— Мне больше нечего сказать. Боже, храни Короля! — произнесла Герти.
— Но вы ведь сами не верите в Бога. Кто же его будет хранить?
— Боже, храни Короля! — повторила Герти.
— Вот дура! — воскликнул Каллинен.
— Чего доброго, возомнит себя Жанной д’Арк, — заметил Диллон.
— Неужели непонятно, что ваш король — мудак? — завопил Маккормак (он завопил, чтобы стряхнуть с себя сон, который опутывал его со всех сторон). — Доказательства? Пожалуйста: он никак не может победить немцев, цеппелины бомбят Лондон, тысячи английских солдат гибнут в Артуа[*], и только для того, чтобы французы смогли установить свое господство в Европе. Глупее не придумаешь!
— Да, это правда, — согласилась Герти.
— Вот видите! И в Ирландии все знают, что он предается тайному пороку и от этого настолько тупеет, что не способен уже ничего понять. Вот.
— Вы так думаете? — спросила Герти.
— Именно. Бедный сир, бедный херр, вот кто он такой, ваш король. Я повторяю: мудак ваш король.
— Но ведь если Король Англии мудак, тогда все дозволено!
XXIX— А мы имеем право спать? — внезапно спросил Келлехер.
— Лично мне не хочется, — сказал Галлэхер.
— Сколько времени? Луна заходит.
— Три часа.
— Как ты думаешь: они еще будут нас атаковать сегодня ночью?
— Не знаю.
— Я бы чуть-чуть поспал.
— Спи, если хочешь. Я посторожу.
— А это разрешается?
— Отдохни, старина, если хочешь. Я не хочу.
— Ты не хочешь спать?
— Нет. Рядом с мертвецами — нет.
— Не думай о них.
— Легко сказать.
— Наверху тихо.
— Думаешь, наши спят?
— Не знаю. Ты видел лицо девчонки, которую вытащили из туалета?
— Нет. Я не могу забыть лицо другой, той, что всю ночь лежит на улице перед домом.
— Не думай о ней.
— Легко сказать. — Галлэхер вздрогнул. — Келлехер, прошу тебя, не спи. Не оставляй меня одного. Не оставляй меня наедине с мертвецами.
— Ладно, не буду.
— Я бы не побоялся лечь рядом с той девчонкой, что на улице; заметь, я сказал: рядом с ней, а не на нее. Но эти два англичанина в соседней комнате не дают мне покоя. Они наверняка на нас рассердились. Особенно за то, что их свалили в кучу. Конечно, они наши враги, но зачем их унижать?
— Ты мне надоел.
Келлехер встал:
— Пожалуй, хлебну уиски.
— Передашь потом мне.
Они начали хлебать по очереди и осушили таким образом всю бутылку.
— А завтра будут другие, — сказал Келлехер.
— Кто другие?
— Мертвецы.
— Да. Возможно, мы.
— Возможно. Я бы немного вздремнул.
— Мне страшно, — сказал Галлэхер. — Мертвецы совсем рядом.
Он вздохнул.
Келлехер запустил бутылку из-под уиски в стену. Бутылка разбилась, но как-то неотчетливо.
— У меня идея, — сказал Келлехер.
Галлэхер вопросительно рыгнул.
— Выкладывай свою идею.
— Так вот, — сказал Келлехер. — От трупов надо избавиться.
— И как? — икнул Галлэхер.
— Взять и утопить. Помнишь, ты завалил одного типа, который сразу же шлепнулся в воду. Теперь он тебя не беспокоит. Я предлагаю вот какую штуку: погрузим мертвецов в тачку всех сразу или по одному, если все не поместятся, и выбросим их в Лиффи. А завтра, когда полезут британцы, встретим их на свежую голову и с очищенной совестью, такой же чистой, какой будет наша Ирландия, когда мы победим.
Галлэхер закричал:
— Да, да! Вот именно! — и бестолково заметался по комнате. — Это была моя идея! Это была моя идея!
— Хотя это довольно рискованно, — заметил Келлехер.
— Да, — согласился утихомирившийся Галлэхер. — Этих двоих еще можно докатить до набережной, а вот как подобрать девчонку на улице?
— Да, — сказал Келлехер, — придется подсуетиться.
— А что на это скажет Маккормак? — спросил Галлэхер.
— Возьмем все на себя. Личная инициатива.
— Ладно. Все равно. Иначе я до самой смерти буду переживать.
— Ты мне поможешь грузить тех двоих в тачку и подтащишь девчонку. Как только окажешься у самой воды, я подкачу с тачкой, и мы свалим их всех сразу. Чтобы бултыхнуло один раз. Затем отбежим назад — и все дела.
— Спасибо, что доверил мне девчонку, люблю молоденьких, — пошутил Галлэхер, повеселевший от мысли, что враз сможет избавиться от трех призраков.
— Тогда за работу, — крикнул Келлехер.
Они покинули пост и пулемет и без особых колебаний, несмотря на темноту, двинулись в сторону кабинета, где были сложены служащие. Келлехер взялся открыть дверь и сделал это совершенно бесшумно; мертвецы мирно лежали в ожидании. Сначала повстанцы перевалили в тачку сэра Теодора Дюрана, затем отправились за привратником, и тут стало ясно, что вместить оба тела в одно средство передвижения довольно трудно. Поразмыслив, они решили уложить передвиженцев валетом.
