Обычно они приезжали в какую-нибудь арабскую деревню и, найдя старика подревнее и посенильнее, принимались его обрабатывать. Шапиро доставал земельные карты неизвестного происхождения, разворачивал их перед стариком и начинал доказывать, что именно он, старик, является истинным хозяином того или иного участка земли, а потому просто обязан снимать с него урожай. По интересному стечению обстоятельств, участок непременно оказывался в непосредственном соседстве с близлежащим израильским поселением, а то и внутри него.
Старый араб растерянно кивал — как правило, ничего не понимая ни в картах, ни в документах. Иногда из-за испуга и старческого слабоумия он соглашался отправиться за несуществующим урожаем забесплатно. Но чаще всего старики отказывались, и тогда Шапиро доставал деньги. Денег у него водилось много: организация «За урожай» щедро поддерживалась сочувствующими европейскими учреждениями.
Сняв урожай с Шапиро, старик брал клюку, вставал во главе процессии заурожайников и кряхтя шкандыбал в направлении новообретенной собственности. Там он садился в тенечке и отдыхал, в то время как Шапиро и его товарищи храбро выкрикивали лозунги в поддержку урожая и швыряли камни в недоумевающих прохожих и проезжих фашистов. Схлопотав по кумполу, фашисты, как и положено по сюжету, вызывали оккупантов, и те получали свою порцию лозунгов и камней. Все это грамотно снималось на видео, затем грамотно редактировалось и грамотно поспевало к вечернему выпуску грамотных европейских новостей.
На фоне десятка похожих израильских организаций группа «За урожай» выглядела, пожалуй, самой грамотной. Поговаривали, что у Шапиро имеются карты, позволяющие бороться за сбор арабского урожая в самом центре Тель-Авива, не говоря уж о прочих городах и весях. С точки зрения заурожайников и их европейских друзей, фашистов и оккупантов в Стране хватало; собственно говоря, таковыми являлись все израильские граждане, за исключением, может быть, членов вышеупомянутого десятка организаций… — да и те, если присмотреться…
Придерживая на спине неудобную метлу, я плелся вслед за понурым хвостом старого боксера. Меня одолевали недобрые предчувствия: появляться на демонстрации без каски было более чем неосмотрительно. Но с другой стороны, я понимал и Вагнера: ему хотелось помочь солдатам, которые вели поиски пропавшего Арье Йосефа, а теперь подвергались непредвиденной и совершенно излишней угрозе.
Угроза эта заключалась даже не в камнях заурожайников, а в последующем судебном преследовании. В полном соответствии с сюрреалистическим характером вышеописанного, этому преследованию подвергались не те, кто бросал камни, то есть заурожайники, а те, кто получал булыжником по башке, то есть оккупанты и фашисты.
После каждой битвы за урожай Шапиро непременно подавал в суд целый букет грамотно составленных исков, обвиняющих оккупантов и защищаемых ими фашистов в совершении всевозможных преступлений — от зверского избиения старика-араба до группового изнасилования демонстрантов. Все это представляло собой откровенную ложь, но, к несчастью, любой юридический процесс устроен так, что его итог или хотя бы скорость напрямую зависят от количества денег, заплаченных адвокатам. В этой ситуации Шапиро с его богатыми европейцами имел заведомое преимущество перед нищим армейским лейтенантом.
Вагнер вызвал нас исключительно в качестве свидетелей. Наши показания должны были позднее подтвердить, что солдаты армии оккупантов не поедают живьем беззащитных борцов за арабский урожай, предварительно подвергнув их нечеловеческим пыткам. Нам предписывалась роль пассивных наблюдателей — и только. Именно это Питуси пытался втолковать Беспалому, когда я догнал их уже на противоположном склоне ущелья. Бенда слушал недоверчиво: ему ужасно не хотелось разоружать старика Узи. Мы с Рокси подтянулись как раз вовремя, чтобы составить решающее большинство: я поддержал садовника по существу предложения, а пес — по долгу собачьей преданности. В итоге Беспалый нехотя вытащил обойму из автомата. Старик Узи обиженно лязгнул, зато остальные бойцы вздохнули с облегчением: одной опасностью меньше.
Демонстрация происходила наверху, но скандирование и пронзительные вопли заурожайников стали слышны задолго до нашего выхода на плато. Еще немного продвинувшись, мы оказались наконец в пределах видимости бескомпромиссной битвы за урожай. Ее кипучий эпицентр приходился аккурат на ту каменистую площадку, где Беспалый накануне вечером обронил с плеча своенравного старика Узи.
Демонстрантов я насчитал десятка три — может, больше. Их действия выглядели очень уверенными и организованными — в этом смысле люди Шапиро куда больше походили на армию, чем шесть-семь солдатиков, робкой кучкой сгрудившихся у тропы по другую сторону площадки. Это было заметно даже по форме одежды — ребята из поисковой группы не слишком отличались воинским единообразием: кто в драной куртке, кто в грязном свитере, кто в мятой гимнастерке… На фоне этой прискорбной расхлюстанности заурожайники смотрелись просто замечательно.
Одетые в цвета фаластынского знамени, с клетчатыми арафатками на плечах и противогазами на поясе, они явно руководствовались единым, многократно отработанным планом. Каждый четко знал свой маневр. Примерно треть демонстрантов исполняли функции операторов, снимая происходящее на видео со всех ракурсов и положений. На шеях у них болтались журналистские бейджики, внушительная надпись «пресса» украшала спины пуленепробиваемых жилетов. Другая треть предназначалась для камнеметания. Ее составляли крепкие, спортивного вида парни лет по двадцать — двадцать пять. К моменту нашего появления они временно бездействовали, ожидая команды и рассредоточившись на некотором расстоянии грамотным исламским полумесяцем.
Идейный центр заурожайников, напротив, представлял собой плотную компактную массу, состоящую из женщин среднего возраста и крайне агрессивного вида. Столь концентрированной степени стервозности мне не приходилось видеть нигде — даже в учительской комнате школы, куда я ходил подрабатывать в голодные университетские годы. Женщины скандировали заурожайные лозунги, сопровождая их синхронным выкидыванием кулаков вверх и вперед. Случалось и такое, что, устав, какая-нибудь демонстрантка расслабляла сжатый кулак, и тогда антифашистский жест превращался в свою полную противоположность.
Вообще, если бы не эта фашистско-антифашистская жестикуляция, скандирующие заурожайницы вполне могли бы сойти за ансамбль спиричуэлс из небольшой церковной общины где-нибудь в Алабаме. Словно для того, чтобы подтвердить это сходство, то одна, то другая хористка время от времени выступала вперед и, превратившись в солистку, принималась выкрикивать что-то совсем уже запредельное — как по смыслу, так и по уровню пронзительности звука.
Непосредственно перед фронтом своего военно-певческого коллектива тяжелыми шагами командора прохаживался сам Шапиро — вождь и идейный вдохновитель организации «За урожай». На голове его поверх небрежно повязанной арафатки красовалась широкополая ковбойская шляпа угольно-черного цвета. Гамму дополняла красная рубашка, зеленые штаны и ослепительно белые сапоги, что делало вождя похожим на клоуна, хотя задумка кутюрье наверняка заключалась в том, чтобы получше гармонировать с многочисленными фаластынскими флагами, которые демонстранты загодя закрепили на ближних камнях и деревьях.
— Стойте! — скомандовал Питуси. — Вагнер велел близко не подходить.
Но равшац и сам уже спешил к нам навстречу. Мы расположились на теплых от солнца камнях, метрах в пятидесяти от площадки.
— Привет, ребята… — Вагнер присел рядом, устало вздохнул и вытер пот со лба. — Спасибо, что пришли. Такой балаган, мать их…
— Цацкаться с маньяками не надо, — презрительно отрезал Питуси. — А вы цацкаетесь. Я бы их…
— Эй, эй… — равшац оглянулся. — Потише ты, вояка. А лучше совсем молчи. Неровен час — услышат. У них микрофоны знаешь какие чувствительные…
Шапиро по-дирижерски взмахнул обеими руками — и группа камнеметателей присоединилась к главному хору.
— Смерть оккупантам! Смерть оккупантам!
— Во, слышите? — качнул головой Вагнер.
— А чего они взъелись-то? — поинтересовался Беспалый. — Насчет этого участка вроде как спору нет. Вон маслины ихние, вон цитрусовые… собирай не хочу. Хотя урожай нынче хреновый.
— Год такой, — заметил садовник Питуси. — Маслину понимать надо. Маслина, она как зебра. Год плохо, год…
— …еще хуже, — подавился смехом Беспалый.
— …хорошо, — продолжил Питуси, пренебрегая глупостью ничтожного собеседника. — На прошлом годе много собрали, а теперь, значит…
— Чего взъелись… — проворчал Вагнер, расшнуровывая ботинок. — Много ли им надо? Ты, Бенда, вообще помалкивал бы, энтузиаст хренов. Гильзу они твою нашли, вот чего. Вчерашнюю, от Узи. Видно, что свежая — еще пахнет. Да и я тоже дурак — нет чтоб подобрать…
